*
Тигнари - прилежный, маленький Тигнари, - возится со своими склянками, цветочками, грибочками. Обрастает знаниями, словно виноградной лозой, обрастает знакомствами, отбивается порой от «у тебя такие уши, можно потрогать?». Внутри Сайно кипит ревностно: убери лапы. Внутри Сайно всё требует кинуться, словно шакалу, на защиту - не трогай, не прикасайся, моё, моё, моё. Феньки - лисицы - моногамны: один раз и на всю жизнь, а коли теряют партнёра, так и живут до смерти одни. Шакалы, впрочем, тоже.*
Тигнари - «Нари», - шепчет про себя Сайно, не смея произнести вслух, - его ровесник. Умелый лучник. Лучший, пожалуй, в своём даршане знаток растений. Сайно уверен, что он сварит яд даже из мяты или цветка-сахарка. Даже из травы, что растёт под ногами. Сайно уверен, что нет ничего, с чем Тигнари не справился бы: за что бы он ни брался, ему удаётся всё. Учёба, травы, оружие. Любовь? Для любви у Тигнари нет времени. А возможно это у бесстрашного Сайно нет для неё смелости.*
- Можно потрогать? - однажды не выдерживает Сайно. Они пьют одуванчиковое вино из самого Монштадта, но Сайно не чувствует хмеля - только заливающее смущение, только опьяняющее счастье, когда Тигнари, удивленно приподняв брови, кивает. Сайно чувствует, как у него дрожат руки. Пушистая, мягкая шерсть на ушах Тигнари щекочет ладони, оставляя на них запах масел, до того нежная, что хочется запустить пальцы чуть глубже, сжать чуть сильнее. Тигнари дёргает ухом, отводя глаза. - Если однажды ты останешься без моры, всегда сможешь продать шерсть. Станешь богаче самого богатого человека, - шутит Сайно, пытаясь выглядеть естественно. Шутка выходит, впрочем, неудачнее самой неудачной из его шуток, но Тигнари всё равно улыбается. Из вежливости, наверное. - Практической пользы никакой, - качает он головой. - Когда-то валука шуна, мои предки, были расой, подвластной Алому Королю, и обитали в пустыне. У них был светлый мех и большие уши, защищавшие от жары. С падением Алого Короля они выжили лишь благодаря Дендро Архонту. Наша шерсть с тех пор окрасилась в зелёный. - Она чёрная, - спорит Сайно, указывая на уши. - Тёмно-зелёная, - поправляет его Тигнари. - И совершенно не защищает от жары. Однажды я упал в обморок в пустыне, - он смеётся, вспомнив произошедшее с ним, а Сайно слушает его смех, смотрит, как дрожат кончики ушей в такт движениям Нари, и больше всего на свете хочет поцеловать его сейчас.*
Если бы у него уже не было Глаза Бога, то Боги, увидев его желание, подарили бы ему тысячу Глаз. Сайно прекрасно осведомлен о невозможности подобного, но шутит об этом сам с собой и смеётся. Тигнари, маленький, аккуратный, сильный Тигнари, оплетает свои стрелы дендро элементом, и чуть искрится кончик копья Сайно, электричество бежит по его коже мурашками. Изящный, красивый, невероятный Тигнари помогает сломанным и умирающим растениям, поддерживая их с помощью собственных дендро сил, и внутри Сайно отвратительное чувство, похожее на злость, бьёт молниями с самое сердце. Тигнари не имеет никакого права быть таким идеальным. Нари, Нари, чьё имя созвучно с созвездиями, был таким идеальным, что у Сайно не оставалось сил это терпеть.*
Опыта ради Сайно берёт в руки чужой, увитый лозами лук. Он умеет с ним обращаться где-то на уровне ребёнка и послушно терпит, когда Тигнари поправляет его: касается ладоней, меняя их положение на оружии, бьет мыском по ступне, приказывая расставить ноги шире, кладёт руку на вспотевшую спину, поправляя осанку. Он послушно терпит, сносит всё, что Тигнари делает с ним, не смея признаться даже себе, в кого Тигнари его превращает, совсем не ведая об этом: в послушную собаку, в преданное животное, что, виляя хвостом, всегда следует за хозяином. Ещё мгновение, и Сайно сам научится вилять несуществующим хвостом и подносить косточку в зубах. Ещё мгновение, и Сайно, не удержавшись, прогибается в пояснице под прохладную ладонь. И стремительно, неумолимо краснеет, пряча лицо. - Будущий генерал, - задумчиво произносит Тигнари, убрав ладонь. «Домашний питомец», - думает Сайно, смывая под нагревшейся за день водой прикосновения Нари к своему телу. «Даже Боги, - думает Сайно, - не бывают такими жестокими».*
От шерсти Тигнари пахнет маслом лотоса. От его тела - вытяжкой из падисары. Едва ощутимо - от этого местечка за ухом, запах настолько тонкий и ненавязчивый, что это сводит Сайно с ума. Тигнари пахнет смесью растений и реактивов, пахнет травой, и так сладко от него по утрам веет спелым закатником, что у Сайно кружится голова. Будущий генерал, искусный воин, у него дрожат колени от того, как нежно спутывается запах закатника с запахом Тигнари: лотос и падисара, свежая трава, виноград. Однажды он ловит себя на том, что принюхивается, словно пёс: есть ли чужой запах? Прикасались ли чьи-то ладони к нежной шерстке на ушах? Посмел ли кто-то прикоснуться к Нари иначе, чем просто для привлечения внимания? Сайно безумен в своей беспочвенной ревности, безумен в своём желании и жажде подчиниться, жажде подчинить, он осознаёт это так ясно, как видит звёзды на ночном небе, складывающиеся в силуэт фенека. Он уверен, что до выпуска - до того, как их с Тигнари пути разойдутся, - он просто не доживёт.*
- Будущий генерал, - насмешливо тянет Тигнари, когда Сайно - вдрызг пьяный смесью разных вин - вваливается в его комнату и бормочет свои глупые признания, несчастный, сгорающий от стыда, умирающий от жалости к себе. Видел бы его кто, кроме Тигнари, - вовек бы тогда Сайно не отмылся от позора. - Нари, - бормочет он нежно, утыкаясь в чужое плечо, не в силах устоять на ногах. - Нари, Нари, Нари, - молитвой, истиной, признанием - чужое имя вырывается из его раньше, чем он успевает подумать, чужое имя оседает на пахнущей сладко одежде, оседает едва ощутимым прикосновением к нежной коже на ладони. Оно оседает тяжестью желания, бьётся в Сайно, словно ток, и он не может остановиться: всё говорит и говорит про свою любовь, про то, как хочется прикасаться, как хочется смотреть, как он хочет подчиниться Тигнари и подчинить его себе, как он хочет шептать ему это глупое «Нари» перед сном и вместо «доброе утро», как хочется, хочется, хочется. Нари, устав, должно быть, слушать, невесомо щекочет кончиком хвоста его колени. Устав, должно быть, слушать, он оставляет на горящей от стыда щеке совсем невесомый поцелуй. - Если однажды ты останешься без денег, - и его улыбка слаще самого спелого закатника, - ты можешь писать романы. Издательский дом Яэ сделает тебя богаче самого богатого человека. Сайно смотрит непонимающе. - А я продам шерсть с хвоста, - продолжает Нари. - Тогда нам хватит моры, чтобы больше ни о чём не думать. - Нам? - спрашивает Сайно жалко. - Нам, - кивает Тигнари. Он улыбается и улыбка его, как сияющий в ночи лотос нилотпала, освещает комнату. И улыбка его - краше всех картин и песен. Краше весны в Монштадте и праздника фонарей в Ли Юэ. Сайно улыбается в ответ.