На окраинах Токио находилась квартира, когда-то являвшаяся штабом одной из банд завоёваных Бонтеном, сейчас же эта квартира была укрытием для Майки, нежелавшим лишний раз с кем-то контактировать. Молодой мужчина был в постоянных поисках того, что помогло бы ему сбежать подальше от мира и других людей, но вот отделаться от розоволосой псины ему никак не удавалось. Даже сейчас Санзу мельтишил у него перед глазами, перебирая коробку с музыкальными дисками, среди которых довольно часто попадались редкие для Японии записи, привезённый сюда в том числе и русскими эмигрантами. Один из этих иностранных дисков Санзу и воткнул в проигрыватель. В целом, Майки было всё равно играет музыка или нет, а если всё же и играет, то не имеет разницы какая, но вот энтузиазм, который испытывала псина, при прослушивании музыкальных «сокровищ», несколько раздражал.
Для Харучиё иностранная музыка являлась редкой возможностью погрузить разум в маленький мирок, созданный только для него и главы Бонтена.
В этот раз его взгляд привлёк диск в голубоватой упаковке с фотографией женщины, внешне смахивавшей на парня. И пусть он не мог прочитать как звали исполнительницу, услышав голос он понял, что точно не ошибся с выбором, где-то там, на дне коробки должен быть ещё один диск с этим чарующим голосом, который он включал ранее.
Музыка негромко разливалась по квартире, но и этого было достаточно, чтобы значительно увеличить раздражение главы Бонтена, который в последние годы с головой погрузился в апатию. Пустота, зародившаяся в Манджиро ещё в подростковые года, с каждым прожитым годом, с каждым пережитым днём, всё сильнее и сильнее вгрызалась в его плоть. Майки был готов поклясться, что ощущает физически, как этот фантомный паразит жрёт его изнутри, пытаясь найти выход к свету, которого не было.
В квартире тоже было темно: лампы выключены — не факт, что они вообще были в рабочем состоянии, шторы занавешаны и лишь особо яркие огни Токио слабо пробивались сквозь ткань.
Майки не хотел видеть свет. Тьма вполне его устраивала — в ней не было видно счастливых людей, которые так и наровили своими улыбками вскрыть и без того незаживающие раны. Только Харучиё, чёртов поганец, продолжал лыбиться непонятно чему. Живучий радиоактивный таракан, так и светился от своего безумия.
Майки не мог признать, что ещё окончательно не свихнулся только из-за присутствия Харучиё. Если бы не последний, то он давно бы сгинул от банального нежелания поддерживать в себе жизнь.
— Хару, я устал.
Усталость душевную нельзя было излечить физическим покоем — Майки был прямым доказательством этому. Мягкий диван или раскалённые угли — всё для него ощущалось одинаково отвратно.
— Ты знаешь, Майки, есть только один способ облегчить это. — Голос Санзу ласковый, липкий как мёд, зараза.
— Мне без разницы. Просто сделай что-нибудь.
И Санзу повинуется голосу хозяина — отрывается от своего музыкального сокровища, но магнитофон не выключает, и направляется к объекту своего почитания.
Майки не похож на живого, на того сильного задорного мальчигуна, коим он был десяток лет назад. Сейчас осталось лишь жалкое подобие, скорее напоминающее зомби из фильмов ужасов — угловатый, неказистый, глаза впалые с непроходящими синяками под ними. Не такого будущего Харучиё хотел для своего дорогого человека, но именно к такому он его и привёл. Исправлять что-то сейчас было поздно. Остаётся только поддерживать мрачное настоящее.
И Санзу с этим отлично справляется.
Не дожидаясь пока Майки вновь повторит свою просьбу, быстро достаёт откуда-то из кармана пиджака небольшой кожаный ремешок на подобие тех, что используют медики в кабинетах для забора венозной крови. Да и цель у этого ремешка такая же. Санзу ловко закрепляет ремешок на плече старого друга своими мозолистыми пальцами, затягивает его, тем самым тормозя поток крови в руке.
Майки никак не реагирует на проводимые с ним манипуляции. Его брови сведены к переносице — раздражение никуда не пропало.
Убедившись, что ремешок хорошо закреплён, Харучиё спускается пальцами ниже, в поисках вены и, к собственному удивлению, быстро справляется с этой задачей — обычно это занимает больше времени.
— Не медли, Хару.
И Санзу снова повинуется. Достаёт заранее заготовленные спиртовые салфетки и шприц с неизвестным сожержимым. Раскрывает одну из салфеток, протирает ей место будущего укола, чтобы предотвратить попадание инфекции. Смешно. Словно наркоманов заботит собственное здоровье.
Вводить иглу в вены Санзу старается нежно, чтобы доставить главе как можно меньше боли. То же самое касается и жидкости: вводит умеренно — не слишком быстро, чтобы наркотик усвоился как следует и не слишком медленно, чтобы не причинить ещё больше боли.
Пара минут и на лице Майки проскальзывает облегчение. Наконец болезненные образы прошлого отступают и на их смену приходят ненавязчивые краски. Голова кружится, как на детской карусели. Как же ему не хватало этой эйфории.
Ещё пара минут и Харучиё замечает, как дыхание Майки сбивается, а нащупав пульс понимает, что и он слабеет.
— Блять.
Начинает тормошить его, но реакции никакой.
— Блять, блять, блять, Майки!
Приполнимает веки и светит в глаза фонариком от смартфона. Взгляд затуманен, а впрочем чего ещё он ожидал?
Музыка на фоне издевательски продолжает играть, сменяя одну композицию на другую.
—
Пожалуйста, не умирай. — Вырывается с уст Санзу мольба, которую Майки не слышит и слышать не хочет.
Или мне придётся тоже.
Тормошение никак не помогает привести Майки в сознание, но всё что остаётся Санзу, его подтянуть обмягшее тело так, чтобы голова легла на подлокотник дивана.
Ты, конечно, сразу в рай,
А я не думаю, что тоже.
— Майки, ты не можешь так поступить. — Голос дрожит от страха, руки тоже.
Хочешь сладких апельсинов?
А Майки всё хуже. Вот уже и пена изо рта пошла, и кожа синеть стала.
Хочешь в слух рассказов длинных?
— Майки, пожалуйста, приди в себя. — Как давно Санзу не плакал. — Я что угодно сделаю.
Хочешь я взорву все звёзды,
Что мешают спать?
—
Пожалуйста, только живи.
Санзу не замечает в какой момент оказывается сидящим на коленях перед остывающии Майки.
—
Ты же знаешь, я живу тобою.
Судорожно хватает чужие холодные руки, пытаясь согреть. Только вот, все попытки оказываются тщетны.
Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою.
Целует нежно костяшки пальцев, оглаживает лицо чужое бледное.
Хочешь море с парусами?
Дахание совсем тихим становится, но Санзу не верит. Приподнимается с колен, голову к уже невздымающейся груди прикладывает в попытках услышать хоть слабый намёк на работу лёгких и сердца.
Хочешь музык новых самых?
Сердце. сердце не стучит и пульс не нащупывается.
Хочешь я убью соседей,
Что мешают спать?
Пересиливает свою брезгливость, припадая к чужим губам, в попытке сделать искуственное дыхание, да только не выходит.
«Да чёрт побери, как эта херь вообще делается» — только и успевает пронестись в его голове.
Хочешь солнце вместо лампы?
Он умер.
Хочешь за окошком Альпы?
Майки умер.
Хочешь я отдам все песни?
— Нет, нет, нет. Ты не мог, блять, вот так сдохнуть.
Про тебя отдам все песни.
Хватает остывающее тело за грудки, трясёт что есть сил.
Хочешь солнце вместо лампы?
Санзу наконец выпускает из рук одежду Майки, а сам медленно отходит.
Хочешь за окошком Альпы?
Майки лежит совсем недвижимый, застывший, а главное наконец умиротворённый.
Хочешь я отдам все песни?
Про тебя все песни я.
Санзу сталкивается со столом, на котором стоит магнитофон.
— Чёртова музыка.
Скидывает устройство на пол и музыка наконец прекращается, а взгляд Харучиё снова возвращается к Манджиро.
Слёзы текут ручьём, а Хару думал, что давно потерял возможность горевать.
Плавно оседает на пол рядом со сброшенным магнитофоном и кажется только теперь по настоящему понимает, что произошло.
Акаши Харучиё своими собственными руками убил Сано Манджиро, самого дорогого для него человека.
