Светло горящий.

Сайно пахнет пустыней: сухим жаром, пылью и сладким красноплодником. Под его смуглой кожей перекатываются литые мышцы; его слух чуткий, как у пустынной лисицы, его взгляд — острый, проникающий будто в самую душу, его ступни — огрубевшие от песка. Сайно суров, как пустыня, беспощаден к врагам и, главное, к самому себе. Он мало отдыхает, еще меньше спит. Он пугающий, почти безжалостный. Он знает цену своей силы и власти над людьми. Знает, что власть делает одиноким. Сайно одинок. Кандакия словно пустынный цветок. Она прекрасна, идеально вежлива и стойка. Она — защитница, готовая стоять насмерть, укрывая за щитом свой дом. Ее красота как дрожащие в остывающем воздухе далекие звезды, ее улыбка для врагов как взмах кинжала. Кандакия редко улыбается врагам, а еще реже — друзьям, потому что знает, что ее жизнь принадлежит не ей, но всем этим людям. Вежливость — ее щит, укрывающий чувства. Ее руки всегда холодны. Она умеет допрашивать людей. Она умеет пытать людей. На ее смуглых, красивых плечах — ответственность, которая давит как Пик Ветров. Кровь на ее руках для того, чтобы не было крови на руках ее людей. Кандакия одинока. Однажды они вместе пережидают песчаную бурю недалеко от деревни. В узкой расщелине между скалами темно, свищет ветер, и они сидят, соприкасаясь плечами и бедрами в тесноте убежища. В темноте действительно все проще. Молчание между ними как натянутая тетива: Кандакия почти слышит ее нетерпеливое дрожание. Сайно теплый и обманчиво-спокойный, но ее не обмануть. Кандакия позволяет себе наслаждаться этой близостью, темнотой, запахом красноплодника, его светом. Он чуть шевелится, едва слышно вздыхая, и ее плечо задевают жесткие, выжженные солнцем пряди. Ей становится интересно, есть ли в нем что-то мягкое или нежное, и тут отмахивается от этой мысли. Сайно не стал бы генералом махаматра, если бы не выжег из себя все слабости. Она тоже откидывается назад, стараясь поудобнее устроиться между камнями, перекатывается на правый бок и всматривается в тонкий профиль своего спутника. Даже Сайно не может видеть ее взгляд, но она чувствует, что он смотрит на нее также как она на него. Для нее он не шакал, что бы другие не говорили. А тигр светло горящий. Дрожание тетивы между ними. Буря кончается, и они молча расходятся, не глядя друг на друга. Два незнакомца, оказавшихся рядом на время. Возможно, больше они не увидятся. Кандакия чувствует холод в своих легких, обнимая подушку во время краткого отдыха. Как-то Сайно приходит на ее порог, истекая кровью. Пустынники, скорпионы, опасные ловушки гробниц — неважно. Она зашивает рану, перевязывает и укладывает его в свою постель. Всю ночь сбивает лихорадку, вытирая пот со лба влажным полотенцем. Она засыпает в кресле, положив одну ледяную руку ему на лоб, а другую — на грудь. Он горит от раны, а она горит вместе с ним. Ей снится сон, в котором она попадает в зыбучий песок. Она рвется вверх, к жару и свету, но песок тянет ее вниз, во тьму. Утром о Сайно напоминает только окровавленный след руки, который он случайно оставил на ее двери. И его запах на подушке. Кандакия бессильно падает и утыкается в нее лицом. Это так глупо и неподобающе для ее идеального образа, что она почти смеется вслух. Тяжесть на ее плечах чуть слабеет. Перед рассветом пустыня покрывается инеем. Поступь Сайно легка, будто перекати-поле, будто песчинки, которые ветер гонит с дюны на дюну. Кандакия смотрит назад, на деревню, сокрытую между скал от ветров, и несет свой дозор. Ей нравятся звезды и пронизывающий до костей холод. Она не оборачивается, когда Сайно останавливается позади. Это уже третий раз, когда он молча появляется рядом, третий раз, когда натягивается тетива, но выстрела так и не происходит. Они связаны: домом, долгом, пустыней, друг другом. Слишком разные, но такие похожие в своем одиночестве. Даже в ее снах он тоже молчалив и пугающе серьезен. Кандакия выжидает долгую минуту. Распределяет вес долга на плечах. И выпускает стрелу. Когда он разворачивается, чтобы уйти, она обнимает его со спины и утыкается носом куда-то под шапку с маской шакала, вдыхая едва заметный аромат красноплодника. Сайно вздрагивает. Кандакия обвивает его грудь ледяными руками. Его кожа такая же пылающая под ее прикосновениями, как она помнила, как видела во снах. Ей очень хотелось, чтобы он ее оттолкнул, чтобы прекратил это, но он дрожит крупной дрожью, когда она, не размыкая кольца рук, обходит его. Кандакия знает, что мало кто может выдержать взгляд ее разноцветных глаз. Людям становится не по себе. Но Сайно не такой: он смотрит прямо. Взгляд генерала махаматра она тоже выдерживает. Сердце Кандакии пропускает удар. Их рты встречаются неловко и жадно. Его губы — обветренные, необыкновенно сладкие, нежные — осознание этого пронзает Кандакию будто удар током, будто электро Глаз бога. Его руки скользят по ее бокам, талии, судорожно прижимают ближе, прямо к бешено бьющемуся сердцу. Кандакия смелеет, ее язык касается его нижней губы, робко встречается с его языком. Они целуются снова и снова, стараясь запомнить друг друга, насытиться, забыться. Сайно скользит языком и губами по ее шее, открытым ключицам, заставляя ее кожу пылать, словно от ожогов. Его пальцы зарываются в ее короткие на затылке волосы, гладят выступающие шейные позвонки. Его нежность — то, чего быть не должно, и она принадлежит Кандакии. Но наступает рассвет. Неохотно они отрываются друг от друга. У Кандакии дрожат руки, взгляд Сайно пылающий, губы зацелованные. Они оба знают, что это было первый и последний раз. У Сайно нет дома, он вечный странник. Кандакия не может покинуть деревню, да и не хочет. Их тоска друг по другу принадлежала только пустынной ночи: для нее она означала свободу, дня него — дом. Сайно облизывает губы и неловко кивает на прощание. Кандакия отворачивается, смотрит на деревню. В лучах встающего солнца она видит как удаляется его угловатая тень. Каждый из них несет свою ношу в одиночку, не нуждаясь в одобрении или благодарности. Но руки Кандакии больше не ледяные. Потому что ее сердце пылает.