It stained me like nothing else did

      Разум Яма всегда был поглощен кошмарами и необоснованными страхами. Еще с самого рождения судьба уготовила ему стать жертвой ведьмы и ее стремления причинять боль живым существам, что с таким явным наслаждением наблюдала за тем, как они проходят через все круги ада. Иметь свое первое видение мира как бушующее пламя, которое никогда не потухнет, как бы громко вы ни били кулаками по дверце духовки, было поистине ужасающе. Еще страшнее для Яма было осознавать, что он был единственным выжившим из всей своей группы: застряв в этом месте на несколько мучительно долгих часов, они получили слишком серьезные ожоги, чтобы выжить.       Ям не раз слышал легенды о ведьмах. О том, что сделаны они были не из того же материала, что и печеньки; о том, что любят уничтожать свои собственные творения; но чаще всего голову берсерка посещала одна мысль: ведьмы не помнили ничего о своем появлении на свет. Это казалось очень странным. Все печенья обретали сознание в момент их выпекания, но ведьмы свои первые годы жизни просто забыли. Это приводило Яма в неистовую ярость. Как они смеют не помнить этот момент своей жизни, когда ему приходится переживать свое рождение вновь и вновь во снах, погрязнув в жутких воспоминаниях, которые никогда не будут стерты, как и многочисленные болезненные ожоги на его коже?       Эти кошмары были не совсем такими, какими вы их себе, возможно, представляете. В них не было никакого кровожадного монстра, что преследовал бы его; ни злодея, который причинил бы ему боль при неудачной попытке побега... Его страхи брали свое начало еще в духовке, а очень специфические воспоминания о ней отпечатались в памяти настолько сильно, что стали причиной его худших кошмаров. Раздробленный рот пережаренного печенья, которое он увидел лежащим посреди тропы, по которой он сбегал, вселил в него глубокий страх, что в любой момент его челюсть может точно так же отвалиться без всякой на то причины. Беспощадно окружавшая его стена из пламени то и дело заставляла его вздрагивать при одной только мысли о том, что он вновь окажется запертым в тесном пространстве, единственным выходом из которого будет причинение себе тяжкого вреда. Как ни странно, будучи закаленным воином, Ям безумно боялся боли. Но именно это и делало его столь агрессивным и импульсивным. Он хотел защитить себя, прежде чем почувствовал бы боль. Он не желал даже думать о риске быть вновь искалеченным. Будь то физически или эмоционально.       В целом, Яму не нравилось разговаривать с другими печеньками. Они всегда вызывали у него одно и то же чувство осуждения из-за своей принципиальной лени, когда дело касалось понимания других. Ям злился, потому что желал выплеснуть и избавиться от накопившейся с годами боли, чтобы не разрушать себя изнутри еще больше, а также быть услышанным, поскольку проклятая ведьма едва не смеялась над ним во время его пыток. Но люди просто находили его недоброжелательным и жестоким и отказывались относиться к нему как к цивилизованному человеку, которым он являлся. И всякий раз, когда он пытался объяснить происхождение своего гнева, его никто не слушал. "О, но мы все прошли через духовку! Ты должен перестать ныть!"... Нет!! Он устал это слышать! Он терпеть не мог этих людей! Даже если все они прошли через духовку, это еще не значило, что все пережили этот опыт одинаково! Это было ужасно, это был сущий ад, это было... вечно преследующим его кошмаром. Всегда и везде.       Ему стало немного легче после встречи с кем-то особенным. Милк был таким же твердолобым, как и все, кого Ям когда-либо встречал, а, возможно, даже немного больше. Это не было оскорблением, просто Милк был крайне бесхитростным человеком, стремящимся везде и во всем находить что-то хорошее. Поначалу это сильно раздражало Яма, а вкупе с тем фактом, что он все никак не собирался оставлять берсерка в покое, ввергало в самое настоящее отчаяние. Но однажды все изменилось. Его больше не преследовало чувство того, будто ему стоит опасаться каждой мелкой тени у него на пути. Он впервые засыпал, не сжимая простыни дрожащими руками, молясь, чтобы ночь прошла спокойно и хорошо. Потому что Милк сделал то, чего не делал никто другой. Он выслушал его. Он не все понял, но он попытался. Он сделал все возможное, чтобы понять то, каким видел мир Ям, и был первым, кто произнес те слова, которые он бессознательно всегда хотел услышать. «То, через что ты проходишь, - совершенно нормально. Это не что-то, что приносит тебе радость, но также и не означает, что ты этого не чувствуешь. Тот факт, что другие не имеют такого же взгляда на данную ситуацию, как и ты, не делает твой опыт менее важным и значимым.».       Это было предельно просто. Но эта фраза никогда не покидала его разум.       Поначалу Милку было непривычно видеть, как Ям постоянно просыпался посреди ночи. Но что было еще более странным, так это то, что каждый раз воин выглядел просто... усталым. Казалось, будто он даже не злился, а был лишь очень сильно измучен своими мыслями, из-за чего все никак не мог отдохнуть физически. Ям был тем человеком, что кричал, чтобы выплеснуть свои эмоции, независимо от их типа, будь они положительными или отрицательными. Но впервые он выглядел так, будто готов разреветься, как ребенок, который нуждался в утешении кого-то, кому он мог доверять и кого бы мог любить. Поэтому через некоторое время Милк сделал нечто банальное. Каждую ночь перед сном он отбрасывал край своего одеяла, передвигал свою голову на другую половину подушки и терпеливо ждал. Первые разы особо ничего не вышло. Либо Ям не понимал его намерений, либо ему просто не пришлась по вкусу идея попробовать такое.       Но однажды ночью, которая выдалась особенно тяжелой, Милк почувствовал, как что-то медленно забирается под одеяло позади него. Не произнося ни слова и почти без единого звука. Паладин лишь молча улыбнулся, прежде чем снова погрузиться в крепкий сон.       И с того дня Ям больше никогда не проводил ночь в одиночестве, а его кошмары вскоре стали просто дурными снами.