scaffold

Новый учитель не понравился Чону ещё до того, как он впервые его увидел. Со Мунджо. Одно звучание этого имени заставляло мурашки пробежать по коже, все мышцы напрячься, а сердце начать биться с бешеной скоростью. Даже на уроки математики, которые Чону среди прочих не любил больше всего, хоть и был безупречным отличником, он ходил с охотой, а на первый урок литературы с новым учителем шёл будто на эшафот. Едва встретившись взглядом с ним, Чону понял: с этого дня он скорее выпрыгнет из окна, чем переступит порог этого кабинета. Высокий мужчина лет сорока в сером костюме и круглых очках, которого почти невозможно встретить без небольшой книжки по философии в руке, был невероятно обаятелен и обладал редким даром притягивать к себе людей. По окончании урока он мог потратить сколько угодно своего времени, чтобы побеседовать с учениками на отстранённые темы, провести личную беседу, похожую больше на консультацию у психолога, уделить время и девушкам из старших классов, которые проявляли особое внимание к опытному мужчине, очень образованному и красноречивому, для своего возраста выглядящему превосходно. В восторге от нового преподавателя были все: от самых сложных учеников, для которых школа была ежедневным испытанием на выживание, до таких же отвратительных перфекционистов, как Чону, для которых оценка на балл ниже максимальной была смерти подобна. Уроки литературы у учителя Со превратились в настоящее мероприятие, посетить которое стремились все, у кого была возможность. Чону нередко наблюдал в их классе учеников из других классов, отпросившихся со своих уроков, чтобы провести время вместе с учителем. Тот не был против, хоть потом ему и приходилось защищать тех, кто предпочёл его предмет другому. Во время урока Со Мунджо рассказывал о жизни и творчестве писателей и поэтов с завораживающим артистизмом, так, что оторвать от него глаза было невозможно. Он активно жестикулировал, задавал ученикам вопросы, ходил по кабинету и даже присаживался на парты — не за них, а на них, — проявляя неслыханную для учителей развязность. В самом центре этого представления Чону чувствовал себя белой вороной. Он смотрел на одноклассников, чьи глаза светились интересом, на одноклассниц, половина из которых уже была по уши влюблена в учителя Со, и ему казалось, будто он был накрыт защитным куполом, в то время как остальные попали под действие особого яда преподавателя. Что-то пугало Чону до дрожи в пальцах и холода по спине. Что-то, что не мог уловить никто из тех, кого он знал, из-за чего к чувству опасности, преследующему его всегда с момента появления в его жизни Со Мунджо, прибавилось чувство тотального, всепоглощающего одиночества. Будучи всегда окружённым людьми, Чону чувствовал себя единственным человеком на планете. Хотя помимо него на планете был и он, но это не успокаивало, а ровно напротив. Встречаясь взглядом с учителем лишь на мгновение, он испытывал такой ужас, как если бы остался один посреди ночного леса, зная, что где-то совсем рядом его поджидает маньяк, жаждущий его смерти. И в роли этого маньяка выступал не кто иной, как мужчина в круглых очках с книгой в руках. На уроке Чону был тих, как мышь, хотя на всех остальных предметах проявлял себя очень активно, преследуя цель получить как можно больше положительных оценок. Он боялся поднять взгляд, но постоянно чувствовал на себе чужой. Во время написания сочинения или чтения в тишине в классе Чону чувствовал каждой клеткой своего тела направленный на себя взгляд, приветливый для всех остальных, но тёмный, затягивающий, пожирающий — только для него. Учитель Со мог смотреть на него прямо несколько десятков минут, и совершенно никто не обращал на это внимания, словно ничего странного не происходило. Именно в такие моменты Чону чувствовал себя беззащитным, одиноким и покинутым всеми. На весь оставшийся день он был вовсе не свой — оглядывался, содрогался, кожу готов был с себя содрать, лишь бы избавиться от постоянного ощущения чужого присутствия рядом. Учитель никогда не говорил с ним, однако всегда был близко, мог прикоснуться к плечу как бы невзначай, как и ко многим другим детям, и в этом не было ничего плохого. Вероятно, то была уже паранойя самого Чону, но в таких прикосновениях именно к нему, именно рукой Со Мунджо, он чувствовал нечто особенное. Он отдал бы всё, чтобы никогда этого не знать. — Ю Чону. Чону поднял глаза, впервые услышав своё имя от учителя Со. Тот смотрел на него прямо, выжидающе, с лёгкой улыбкой. — Приходи ко мне после уроков. У меня к тебе есть пара вопросов. Кости Чону тотчас словно обратились в пыль. Он сглотнул, не успев ответить — учитель вернулся к другим ученикам, как ни в чём не бывало, но Чону почувствовал, как неистово, будто от лихорадки, дрожит его тело. Он не слышал слов учителя, не слышал разговоров одноклассников, сжавшись в беспомощный комок нервов. Безмолвная паника захватила его с головой, душила, заставляя чувствовать, что вот-вот он умрёт. Он хотел подорваться с места и выбежать из кабинета, из школы, подальше от монстра, стоящего всего в паре метров от него и приковавшего его к месту невидимыми цепями, но не мог. Из состояния исступлённого ужаса его вывела громогласная трель звонка. Одноклассники тотчас оживились, собирая вещи, а он одним движением запихнул в портфель учебники, не беспокоясь об их состоянии и о других вещах, оставшихся на столе, и вылетел из класса, как безумец, сопровождаемый десятком недоумевающих взглядов и одним, живьём сдирающим с него кожу. Остаток дня Чону был сам не свой. На уроке истории он не мог держать в дрожащей руке ручку и не мог сосредоточиться на том, о чём рассказывал учитель, чувствуя на своём виске холод дула заряженного пистолета. Бледный, параноидально оглядывающийся по сторонам, кое-как он сумел объяснить учителю физкультуры, что чувствует себя плохо и не может заниматься. Весь урок он просидел с учебником истории в руках, пытаясь наверстать упущенное на уроке, но буквы и строки убегали от него, а стоило поднять глаза, как всюду мерещился человек в круглых очках с книгой в руках и вырывающий из груди сердце зов: «Ю Чону». Ноги сами несли Чону в гардероб, но на полпути, торопясь, он задел плечом учителя, не сразу признав в ней свою классную руководительницу. Женщина взяла его за плечо, и на секунду Чону пришёл в себя, увидев недовольное выражение лица перед собой. — Учитель Со просил тебя остаться после уроков. Куда ты несёшься? — Я… — язык заплетался, мысли разбегались в разные стороны, словно нарочно подставляя в самый ответственный момент. Не дождавшись внятного ответа, учительница вздохнула и произнесла мягче: — Чону, сходи к учителю Со. Он не задержит тебя надолго. Чону не помнит, как оказался у двери кабинета литературы в сопровождении классной руководительницы, но, как только дверь открылась, его душа сжалась до размеров атома. Учитель Со сидел за своим столом и поднял глаза на вошедшего ученика. Дверь за спиной Чону закрылась — верёвка была отпущена, лезвие летело вниз. Мужчина отложил в сторону тетради и ручку и встал из-за стола. С каждым его шагом хруст льда под ногами становился всё громче, всепожирающая тьма — всё ближе. — Очень рад, что ты пришёл, Чону, — голос был мягким — мягко вспарывал живот Чону, накручивая на лезвие кишки. — Я боялся, что ты снова найдёшь повод не пересекаться со мной. В горле царила жгучая сухость, язык едва ворочался, голова была пустой, как белый лист. Чону будто бы разучился связывать слова в предложения. Он инстинктивно отступал, видя, как к нему приближаются. Мужчина двигался уверенно, плавно и медленно, наводя на Чону такой ужас, какой бы он не испытал, встретившись глазами с самой Смертью. Более того, сейчас он отдал бы всё, чтобы перед ним стояло существо с косой в чёрном плаще, а не это подобие человека. Но с каждой секундой Чону всё отчётливее понимал: это подобие человека и есть сама Смерть. И она пришла за ним. Спиной он ощутил холод стены, замерев, как каменное изваяние. Мужчина приближался всё так же нарочито медленно и грациозно. Его сдержанная улыбка и спокойный, даже тёплый взгляд вскрывали Чону горло. — Почему ты прячешься от меня, Чону? Чону задыхался, захлёбывался собственной кровью. Он снова чувствовал, что умирает, но сейчас это не была внезапная паническая атака. Это было нечто совершенно иное. — Я что, настолько страшный? — с наигранно обиженным видом произнёс Со. «Страшнее, чем Смерть», — ответил бы Чону, если бы оцепенение позволяло ему говорить. — А другие ученики, кажется, так не считают. Если нет, то они замечательные актёры, — мужчина улыбнулся чуть шире обыкновенного. — А ты всё время прячешься, будто хочешь стать невидимкой. Неужели хочешь? — чужие брови приподнялись. Учитель подошёл близко настолько, насколько это было возможно, и Чону почувствовал запах крови. Стойкий, горький, тошнотворный, он исходил не от чужой одежды, а словно изнутри. Одноклассницы часто говорили о том, что от учителя Со пахнет прекрасным парфюмом с нотками грейпфрута. Никакого грейпфрута Чону не ощущал и подавно. Кожа, имеющая красивый естественный светлый цвет, вблизи казалась полупрозрачной, а глаза, большие, чёрные, утягивали в самую Преисподнюю. Чону было страшно смотреть в них: от его души словно отрывали кровоточащие куски и пожирали их с удовольствием. — Ты мне нравишься, Чону. Ты необыкновенный. Тонкие узловатые пальцы взяли его за подбородок и заставили поднять голову. Чону хотел закричать, позвать на помощь, ударить, но не мог. Его тело ему не принадлежало. Его рассматривали внимательно, дотошно, выскабливая из глазниц глазные яблоки и разрывая кожу, чтобы посмотреть, что внутри. А внутри не было ничего, кроме пустоты и трепещущего сгустка страха. Отвлекшись совсем немного, мужчина закрыл дверь на ключ на несколько оборотов. Чону понял: сегодня здесь он и умрёт самой мучительной смертью. — Ты видишь больше, чем кто бы то ни было. И я бы хотел оставить между нами один секрет. Чужая рука легла на талию. Учитель Со приблизился к его уху и, кажется, глубоко вдохнул запах. Чону передёрнуло от желания выблевать на пол свои внутренности. На ухо шепнули: — Будь тихим. Его схватили за запястья, прижали к стене и вцепились в губы жадным поцелуем. Чону протестующе замычал, но против превосходящего его по силе учителя не мог сделать ничего. Он отворачивал голову, но до его губ добирались всё равно. Чужие губы переместились на шею, выцеловывая и её. Перехватив одной рукой оба запястья, мужчина освободил вторую, ею расстёгивая пуговицы на рубашке ученика. Чону хотел закричать, но его горло сжалось так, что он едва мог дышать. Белая рубашка упала к ногам, а горячие, кислотой прожигающие кожу поцелуи теперь Чону чувствовал на своих ключицах. Между тем ладони легли на его талию, затем перетекли на узкие бёдра и оказались у ширинки брюк. Получив возможность сбежать, Чону толкнул учителя в грудь, но тот лишь немного отшатнулся назад. То, что сопротивление было ошибкой, Ю понял только тогда, когда его с той же силой толкнули к партам и вжали щекой в столешницу. — Лапуля, не будь упрямым. Тебе же будет хуже. Чону услышал, как разъехалась молния на ширинке — его собственной и чужой. С него стянули брюки вместе с нижним бельём, и по его щекам горячими дорожками побежали слёзы. Заметив это, мужчина взглянул на него с тёплой, доброжелательной, совершенно ужасной улыбкой. — Ты такой красивый. Сейчас — как никогда. Руки Чону были скручены за спиной, но сейчас запястья сковали ледяные наручники. На поясницу нажали, заставив выгнуться, и что-то прохладное коснулось его между ног. Чону всхлипнул, терпя непонятные для него действия. Всё продолжалось несколько минут. Место ниже спины горело, от отвращения хотелось содрать с себя кожу. Язвы на теле распускались везде, где касались чужие руки. Когда экзекуция закончилась, учитель Со занял место на учительском кресле и усадил ученика на свои колени. Чону не мог перестать рыдать, и когда учитель провёл большим пальцем по влажной покрасневшей щеке, его неконтролируемый плач только усилился. — Ну же, лапуля, не плачь. Теперь у нас с тобой есть наш общий секрет. Только наш. Не рассказывай его никому, хорошо? Чону, не поднимая заплаканных глаз, кивнул. Об этом он точно никому не расскажет.