Музыка: The Rasmus – Lost and Lonely «Я замолчал. Не мог спросить его, а что, если бы мы... но нас не было. Была только музыка, ночь и его голос». (с) Navana-san, «Вероятность потерять» (фанфик по Dir en Grey).
POV Tsukasa Приветливый голос над платформой объявил отправление чужого поезда, а я, прищурившись, уставился в меняющиеся надписи на электронном табло и инстинктивно поправил кроваво-красный шарф. На фоне асфальтового пейзажа он выглядел ярким пятном, привлекавшим внимание – этот прием используют авторы графических новелл, и мне было лестно на секунду представить себя таким вот центральным персонажем... пусть даже через десяток страниц ему благополучно отрежут голову. В столицу медленно, но верно спускался осенний вечер, мокрый и хмурый, разукрашенный всеми оттенками серого, и меня искренне тянуло взяться за карандаш, чтобы набросать сию картину отчаяния. Но я ждал поезда. Беспокойный день, под завязку заполненный встречами, рукопожатиями, поклонами и людьми, наконец подошел к концу, немая стена мороси приняла меня, упакованного в теплое пальто, с распростертыми объятьями, и я смело вступил в нее, чтобы двинуться в сторону вокзала. Переговоры завершились, контракт был подписан, под обыденный гул станции мне мечталось лишь о горячей ванне, позднем ужине и здоровом сне – я заслужил. Когда именно прохожий, изучавший расписание, появился рядом, я не заметил, но его тяжелый взгляд, что спустя пару секунд перевелся от светящихся иероглифов на мою фигуру, убедил посмотреть в ответ. И тут же едва не упасть: наклонив голову, меня с недоверием рассматривал невысокий человек в длинном темном пальто и замотанной вокруг шеи шали. Неровные прядки обрамляли лицо, на них поблескивали хрупкие капли, а за спиной у визави виднелся потрепанного вида рюкзак, заброшенный на одно плечо. Края дорогой пашмины путались в лямке, и этот контраст лучше нечесаных волос и покрасневших глаз выдавал истинного фрика, опирающегося на трость с витой серебристой рукояткой, что выделялась на бесцветном фоне еще одним ярким пятном. Как в комиксе. - Хизуми?.. – пробормотал я, почти не веря в наблюдаемый мираж. - Здравствуй, – он улыбнулся, скромно и скомкано – и я сразу узнал его по этой улыбке. В голосе чуть заметная хриплость, родное тепло – все, как прежде. - Ты ли это? Вот так встреча! – я не мог сдержать радости и обязательно обнял бы друга, если бы хоть немного напоминал Карю или Зеро. Но я был собой, поэтому всего лишь пожал сильную руку и легко хлопнул по плечу. – Сто лет не видались, Йошида-кун! - Сто лет, – он мирно кивнул, чтобы перевести тему. – Домой едешь? - Да, на работе запарка. - У меня тоже. - Ты спешишь? - Нет, – он сделал отрицательный жест, незаметно крутанув красивую трость. Где-то я ее уже видел. – Мой поезд через сорок минут. - Мой через сорок пять, – бросив беглый взгляд на табло, я молча предложил нам отойти с людного пятачка, и он так же молча согласился. Пройдя несколько шагов, остановились у рекламного щита, на котором фотошопная шатенка уговаривала жителей и гостей Токио покупать новинки цифровой техники. Напротив через дорогу и пелену мороси подрагивала неоновая вывеска Starbucks. - Что с тобой, Хиз? – эйфория неожиданной встречи спала, неровная поступь товарища по старой лидерской привычке не могла меня не обеспокоить. – Ты хромаешь. - Последствия аварии, – буднично отозвался он, а я похолодел от резанувшей поперек мысли: как же далеки мы теперь друг от друга. - Какой еще аварии? - Обыкновенной. Но мне уже лучше, – он отвел взгляд, признаваясь куда тише и искренней: – Никогда больше не сяду за руль. - Ерунда, главное, что с тобой все в порядке. - Пожалуй. Между нами повисла пауза. Хизуми поежился и спрятал руки в карманы пальто, я последовал его примеру. Шум вокруг становился монотонным, словно шорох длинных радиоволн, чтобы не вслушиваться в него, я спросил банальное: - Ну как ты вообще? И мы разговорились. *** Обычная беседа, ни к чему не обязывающая, все же послужила хорошим разогревом. За несложными вопросами и будничными ответами, за дежурными шутками и легким флером смущения мы быстро вернулись друг к другу теми же, какими расстались когда-то очень, очень давно. Разговор бежал дальше, и мне все сильней казалось, что это не случайная встреча, что сегодня не простой день. Говорят, осень – замечательное время для сбора камней. А какие они, эти камни? Округлые, гладкие, темные от моросящего дождя, впитавшие сырой воздух пустынной набережной, по которой мы – прежние мы, какие-то ненормальные и другие – шли куда-то едва ль не вечность назад. Шли вместе. Болтали ни о чем. Смеялись и старались столкнуть друг друга прямиком в набегающие на берег волны. Я почему-то запомнил, как ты, оступившись, нелепо рухнул к моим ногам, разбив ладони о гальку. И, к удивлению, даже не поморщился: лишь буркнул под нос нечто непечатное да убрал с лица мешавшую прядь. Сей логичный жест прочертил у тебя на лбу неровную алую полоску, и я, тут же остановив твою руку, смог заметить на белом фоне холодной кожи грязно-кровавые следы. - Нужно перевязать, – нахмурился я. - Брось, – ты хотел вырвать пострадавшую конечность, но мои пальцы, закаленные репетициями, не привыкли легко сдаваться. - Крепко треснулся, – я внимательно присмотрелся к неприглядному зрелищу. – У меня есть салфетки. - Да отвянь, мне даже не больно. Черт! – прошипел ты, когда мой ноготь осторожно тронул край ссадины. И лишь тогда, с хрустом переломав твое ложное геройство, мои пальцы разжались. Улыбнувшись, я привычно хмыкнул и уже хотел лезть в карман за початой пачкой салфеток, когда ощутил мощный тычок в плечо. От неожиданности на ногах я не устоял, нелепо шлепнувшись прямо в воду. Видимо, это смотрелось феерично, иначе какого дьявола ты залился безумным смехом, увлеченно растирая пораненные руки и размазывая грязную кровь? - Псих! – обиженно бросил я, щедро наградив тебя еще парочкой нелестных характеристик, среди которых упоминание о низкорослости было самым необидным. Но в ответ ты лишь подтвердил истинность моих слов, согнувшись и хохоча, точно полоумный. Пошарив в воде, я нащупал камень и швырнул в обидчика, естественно, не попав. Потом ты бесцеремонно спер у меня салфетки и всю дорогу промокал раны, не забывая с издевкой вспоминать про мое фиаско, а я, тщетно пытаясь отвесить крутящемуся вокалисту заслуженную оплеуху, мечтал скорее добраться домой и переодеться в сухое. По пути мы пинали гальку, слушали крики чаек. Два придурка. Два верных друга. Мне казалось тогда, ты всегда будешь рядом, всегда будешь раздражать меня, бесить, выводить... Мне казалось. *** Говорят, в конце концов приходит пора все вспомнить – каждый момент, каждый эпизод, каждый жест и несказанное слово. У меня в голове под наш незатейливый разговор разворачивался целый клубок потаенных старых-старых воспоминаний, болезненных, колких... но настолько родных, что нет смысла от них открещиваться. Мы сидим в микроавтобусе, уже набравшем разгон на идеальной трассе, ночь давным-давно раскинула шатры, и августовская духота утратила свою власть, уступив полномочия прохладе и свежему ветру с моря. В салоне темно и тихо, урчащий мотор действует успокаивающе, но мне почему-то не спится. Может, потому что спится тебе? Иногда мне кажется, что наш квартет – группа разведки, и кто-то из нас обязан не спать, следя за окружающей обстановкой. Сегодня моя очередь. Впереди раздается вздох, я грустно улыбаюсь, сочувствуя Карю, придавленному весом басиста, на беду гитариста заимевшего привычку использовать его тело в качестве живой подушки. Ну и грелки заодно. Со мной же устроился ты, и нынче я делаю все, чтобы не разбудить тебя, даже дышу ровнее, хотя это, видит небо, непросто. «You are a beautiful creature...» – приходит в голову, и я усмехаюсь: точней и не скажешь. Расслабившись и растеряв всю серьезность и горделивость, вокалист разом стал маленьким и беззащитным, словно обнажил свою ранимую душу, тонкую, как у любого истинного творца. Обычно ты не любишь объятья и гасишь в зародыше каждое предложение помощи, чтоб никто даже на секунду не усомнился в твоей самостоятельности. Но сейчас, замученный после очередного концерта, ты сам завалился рядом и, устроившись, уснул, положив голову мне на плечо. Что на самом деле безбожно круто. Спасибо, Хизуми-чан: теперь я могу безнаказанно наслаждаться самым приятным на свете зрелищем – спящим тобой. Следить, как дорожные огни, проникая сквозь прочное стекло, скользят по бледной шее, огибая каждую линию, теряясь в складках одежды, как красивы и правильны черты лица, неиспорченного косметикой. Волосы неровными прядками щекочут мне кожу, а твои длинные ресницы слегка подрагивают: наверно, тебе снится хороший сон. В нем Хизу, сияющему владыке, приносят дары правители покоренных королевств, ноги холодят сине-зеленые волны Средиземного моря и никогда не бывает больно глотать. Я улыбаюсь, нежно дую тебе в макушку, радуясь, что ты никогда не узнаешь о моих мыслях. А мыслей у меня больше, чем звезд над крышей нашего автобуса, сливающихся на скорости в сплошной искристый поток. И далеко не все они допустимые. Например – знаю, прозвучит глупо и странно, – мне очень хочется дать тебе щелбана. Смачного такого, чтобы ты тут же вырвался из цепких лап Морфея и стал ругаться, как на базаре, разбудив остальных. И вовсе не в отместку за ехидство и острый язык – просто потому что ты, сам не осознавая, одним лишь дерзким взглядом напрашиваешься на это. Но еще сильней ты напрашиваешься, чтобы, наконец-то решившись, я наклонился и осторожно поцеловал тебя в губы. Конечно, от подобной бесцеремонности ты б проснулся и искренне удивился, но мне хватило бы одного взгляда, чтобы убедить тебя не шуметь: за столько лет верной дружбы мы научились понимать друг друга без слов. Теперь мы бы – я верю – научились любить друг друга. С тобой трудно: ты не девушка и даже не похож ни на одну из них, ты мужчина, такой же, как и я, не собирающийся быть слабым. К тому же, эмоциональный, независимый человек, чьей главной и основной ценностью была и будет свобода, никогда не уступит, не подчинится... За это я тебя и люблю – за то, что ты искренний и свободный, за то, что ты – это ты, Хироши. Меня сводит с ума наше равноправие. И если мое признание прозвучит слишком просто, я готов вручить его вместе со своим сердцем: может, скромный подарок когда-нибудь сгодится тебе. Ты найдешь ему применение, я знаю. Смазанные огни как ни в чем не бывало скользят по правильному лицу, автобус летит из одного города в другой, а внутри моих нескромных фантазий ты уже отвечаешь мне, крепко сжимая в объятьях. Дыхание обжигает, как дневная жара, и я, забравшись под твою стильную куртку, каждым прикосновением к бархатной коже освобождаю давно скрываемое неуемное пламя... Мы целуемся, как проклятые, стараясь не издавать лишних звуков и мысленно клянясь вырвать друг другу языки, если кто-то услышит. Если кто-то узнает о нас... Когда ты наконец отстраняешься, чтобы вдохнуть воздуха, в уголках твоих ясных глаз будут блестеть слезы. Закусив губу, по-детски всхлипнешь, уткнешься в меня – и в этом простом жесте воплотятся все самые сильные чувства на земле. Нет ничего приятней, чем обнимать твое хрупкое, но сильное тело, чувствовать свежий аромат духов, не перебитый табаком, потому что ты не куришь, впитывать тепло, одуряюще-манящую близость. Ты мой, мой Хироши, а я навсегда твой – ни к чему слова. Мы оба знаем, что сейчас ничего не будет, но однажды, оставшись наедине, не станем скрывать. Уют твоей темной квартиры и незажженный свет, мягкая постель, принимающая уставшие тела, неконтролируемый поток эмоций, сметающий все на своем пути, тени на потолке... Это будет потом. А сейчас ты уснешь на моем плече, доверяя мне, как никому... В тот вечер я так и не решусь коснуться твоих губ, потому что попросту усну, и все мне приснится. От начала и до конца. *** Говорят, что однажды обязательно наступает время рассказать о самых важных вещах – даже если ты последний неудачник, проворонивший его, оно приходит снова и снова, пока... Я сглотнул, отгоняя прошлое, и, бросив интернетную шутку, затянулся только что подпаленной сигаретой. Ты, как всегда, не курил, и сей факт согревал меня лучше пальто и шарфа. Ты смеялся, хотя прекрасно знал все несмешные анекдоты сети. Ты совершенно не изменился – милый Хизуми из две тысячи дай Бог памяти какого. Там, на огромном мосту над трассой невыносимая холодина: порывы налетающего ветра пробираются под одежду, не спасают ни свитер, ни короткое стильное пальто. Ты тоже кутаешься в отчаянной попытке сохранить остатки ускользающего тепла и виновато улыбаешься: ну глупо, да, ну застряли, не предполагал, что малышка заглохнет, пару километров не дотянув до города. Ты рассчитывал на нее, а она... Эх, женщины. Я понимаю. И вовсе не думаю сердиться, тайно наслаждаясь так кстати подвернувшейся возможностью побыть с тобою наедине – это ведь происходит редко, в последнее время все реже... Вокруг уже виснут сумерки. Огни машин за нашими спинами превращаются в оживленный поток, эвакуатор задерживается, я мысленно желаю ему застрять еще на полчасика, потому что не хочу смотреть, как ты вызываешь такси и, усевшись, диктуешь водителю мой несложный адрес. Пусть это будет позже, как и недолгое прощание у подъезда, дружеское «бывай» и горячий кофе, выпитый мной на темной кухне у окна, за которым куда-то текут автомобильные реки. Ты ведь не останешься на ночь: тебе спится только в своей постели. Одному. Облокотившись о ледяные перила, я смотрю на далекий горизонт и стараюсь не замечать слез, от ветра скопившихся в уголках век. Ты ежишься – я, улыбнувшись, медленно разматываю свой модный кроваво-красный шарф, делюсь им с тобой. Ты не сопротивляешься, лишь сильнее жмешься ко мне – моя рука сама собой обнимает твое плечо. Сейчас ты до ужаса похож на замерзшего воробья – эта фраза мгновенно слетает с языка, провоцируя тебя на улыбку и мирное «ну и пускай», заставляющее мое сердце биться в два раза чаще. Счастье просто молчать с тобой, счастье, когда все в порядке. Шарфа отлично хватает на двоих: Карю верно подметил, что им при желании можно обвязать группу. Мой новый аксессуар, приобретенный на распродаже, напоминает сейчас красную нить судьбы, и, наверно, стоит признаться... - Хизуми... – роняю я. - Что? – вопрос гасится веселым позывным приехавшей службы, вечно нам кто-то мешает. Вокалист распутывается и бодро следует вниз, к притихшей возле моста машине – здесь воспоминания обрываются. *** - ...Ты же знаешь, я не могу вернуться, – серьезный ответ на случайно оброненный, точно между делом, вопрос разбил посторонние мысли, вернув меня в сегодня и сейчас. Затертая страничка графического романа со следами пальцев в уголке – тут должно произойти нечто важное, но читатель никак не может ее осилить: то ему нужно выходить, то садиться в поезд. Я сглотнул, ощутив, как черное отчаяние начинает переполнять одинокую чашку. - Послушай, – потер веки, чтобы хоть как-то скрыть дрожь в пальцах, но не от Хизуми, а от самого себя, – я понимаю... - Ничего ты не понимаешь, Тсукаса, – голос вокалиста был хриплым. – Я больше не выйду на сцену, – в нем слышны чуть заметные истеричные нотки – сколько горечи, плохо сокрытой боли: друг не хотел говорить о подобных вещах. Я не выдержал. - Хватит, Хиз. Хватит. Почему ты всегда такой? – схватил его за руку, убедившись, что она ледяная. – Почему бежишь, как только что-то случится? Попал в аварию – «не сяду за руль», заболел – «не стану петь»... - Потому что ничего нет и не будет. Так лучше. «Ты трус», – вертелось на языке, но уверенность визави убедила меня смолчать, разжать хватку. Хизуми одернул шаль, выправив один конец из-под воротника, я растерялся, стараясь вложить в речь как можно больше сочувствия. - Если хочешь, я помогу тебе... Но вокалист лишь фыркнул, заставляя меня покраснеть: - Ты бы хоть себе помог. - О чем ты? - Я все вижу, – Хиз опустил глаза, рассматривая витиеватый узор на рукоятке собственной трости. – Но мы слишком разные, чтобы идти рядом, наши дороги должны были разойтись. Наверно, он сказал бы что-то еще, но подошедший состав перечеркнул трудный разговор. - Мой поезд, – Хизуми виновато хмыкнул, прямо как тогда, много лет назад, и мне захотелось крикнуть «наплюй на него, давай поговорим!», но я кратко кивнул, теряясь между нахлынувшим разочарованием и обещанием не лезть в жизнь друг друга. С этого эпизода всех героев следовало рисовать монохромными. - Ты это... Не пропадай, – попросил я, невзначай потрепав Йошиду по плечу. Он улыбнулся – криво, замучено, – и мне на секунду показалось, что я еще никогда не видел его настолько сломленным и больным. Что-то подсказывало, будто сейчас Хиз не выдержит и заплачет – как давно, после концерта, одними глазами, - но он просто отвернулся и махнул рукой на прощанье. В последнем жесте читалось так много дерзости, что у меня внепланово сжало сердце: это был все тот же Хизуми, некурящий, светлый и замечательный, мудрый и слегка ненормальный, мой Хизуми – тот, кто никогда на самом деле не был моим. Отчаяние перелилось через край, безнадежно испортив скатерть, и я, стоя среди толпы в моросящем седом дожде, мог лишь беспомощно наблюдать, как сутулящаяся фигура в темном пальто, прихрамывая, точно в замедленной съемке, теряется среди прочих. Слегка опирается на верную трость, поправляет лямку, в которой путается конец черной шали, садится в поезд и уезжает туда, где мне никогда не найдется места. Шум вокруг монотонен, как шорох волн, настраиваемых на приемнике памяти: там, за их треском, все еще слышны резкие крики голодных чаек и наши беспечные голоса. Мы шли рядом по берегу, не держась за руки, потому что ты терпеть этого не мог, болтали ни о чем, и мне казалось, ты всегда будешь раздражать меня, бесить, выводить... В тот вечер мы привычно разошлись на перекрестке, пожелав друг другу счастливой дороги. Каждому своей. И все-таки... Я не должен был отпускать Хиза, мне следовало схватить его за руку, остановить, сказать, что он неправ, что он сам придумал свое «нет-и-не-будет». Возможно, наорать на него, возможно, встряхнуть за плечи, вывалить на его заумную голову всю правду-матку о том, как отчаянно больно терять уже созданное... Как это несправедливо. Но я ничего не сделал – ничего, совсем ничего, даже не протянул руку, оставшись привычно равнодушным, оставшись самим собой – тем, кого вокалист называл «надежным Тсу» и кого, судя по нетрезвому утверждению, «искренне уважал». Лишь посильней закутался в свой заштрихованный серым кровавый шарф – все. И ничего больше. Поезд, вздрогнув, приветливо мигнул огнями, потерялся в паутине мороси, став одной из множества однотипных картинок на предпоследней странице новеллы, а в моей голове шипящим радиоканалом транслировались полустертые записи, под которые заезженной пластинкой крутилось пугающее «нас нет». Есть я, Ота Кенджи, и есть Йошида Хироши, а нас нет. И самое страшное, что не было никогда. Приветливый голос над платформой объявил отправление моего рейса, но я даже не шелохнулся. В своем красном шарфе, закрученном вокруг шеи, я являлся всего лишь ярким пятном на асфальтовом графическом фоне, модной деталью, а вовсе не центральным персонажем. Центральным был некто другой и вряд ли человек с почему-то знакомой тростью. Теперь я ничем не выделялся в толпе. Город жил: проходящий мужчина несильно задел меня плечом, рядом отчаянно залаяла чья-то болонка, с грохотом проехал чемодан на колесиках, кто-то обронил проездной... Моя вселенная стремительно сжималась, прекращая существовать – все, чем я жил, оказалось плодом воспаленного воображения, вымыслом, сказкой, которую я сам сочинил и в которую, как дурак, поверил. Никогда не было. Ничего. Даже слез. Мимо спешили люди, часы на платформе равнодушно сообщали о начале седьмого, и кто-то с черными крыльями, циничный и вечно правый, насмешливо заметил, что я забавен. Ну да, ведь еще каких-нибудь полчаса назад я думал, что нахожусь в шаге от мечты, в шаге от счастья – а теперь стоял один посреди дождя, раскрашивающего столицу всеми оттенками серого, и не знал, что делать. Хизуми прав от начала и до конца: мы слишком разные, наши пути попросту не могли не разойтись. Все верно. Обычный никчемный день посреди равнодушной осени. Ненужная встреча, ничего не значащая, возможно, даже не подстроенная – белый шум на волнах жизни. Не важно, почему это происходит: кто-то не очень добрый наделил людей душами, научил привязываться и теперь потешается, или дороги пересеклись случайно – нас нет, не было и не будет. Просто иногда две планеты сближаются, чтобы затем вновь разлететься.The end
Написано и отредактировано: 19.09.–08.10.2013 г.