Веснушки

      Солнце пробивается сквозь окна, что вчера вероломно забыли закрыть. Но, может, это и к лучшему. Ведь Кеноби так сильно идут веснушки. Что проступают под тёплыми лучами солнца Корусанта. От одного их вида, Энакин готов был растянуться на его спине, целуя каждую отметинку, пока мужчина рядом не проснётся и не будет что-то возмущённо бормотать о том, что Скайуокер не даёт ему никакого покоя. Ни капельки. И будет, конечно же, прав.       Оторваться от Кеноби было настоящим преступлением, особенно по утру, вылезти из постели, заставить себя облачиться в тёмные одежды и делать слишком важные для галактики дела, пока его супруг разбудит детей и присоединится к нему, но чуть позже, облачённый в оттеняющий его собственный белый костюм. Дети будут отправлены в школу, дела будут валиться на голову, словно они никогда не закончатся, и увы, такова была теперь их жизнь. Жизнь новой империи, в которой правят двое.       Но пока утро. Пока тёплый свет ласкает кожу под пальцами Энакина, красивую, как и сам Бен, утро, время, когда можно не думать о том, что скоро они будут слишком заняты для прикосновений. Поэтому Скайуокер и не будет давать никакого покоя. Ведь когда ещё это делать? По вечерам он занят другим. По вечерам он снимает костюм с Оби-Вана, сам, всегда сам, это уже правило, традиция, расстёгивая каждую пуговку, снимая каждый миллиметр, вставая перед ним на колени, чтобы стянуть штаны, ботинки, бельё. Никто не посмеет нарушить это негласное правило. И не всегда всё заканчивается сексом.       Пусть Энакин хотел любить своего мужа при любой возможности, иногда усталость была сильнее. Но традиция была неизменна. В моменты усталости, обычно Скайуокер утыкался в его обнажённое бедро, давая себе пару секунд благодатной тишины, которой они могли насладиться оба, стоя в тёплых коврах их покоев.       Ковры, как бы ни было смешно, инициативой были Кеноби. После того, как светлая сторона отпустила его из удушливых оков, он начал открываться совсем иначе, даже для самого себя. Да и для Энакина, который, казалось, прошёл с ним обучение, войну, почти предательство, благо вовремя они успели банально поговорить. И вот только сейчас Бен заявляет, что любит уют. Аскетизм джедайских комнат — то, что бесило и самого Скайуокера в юности. Какие там ковры, о чём вы. Голые стены, кровать, полки для самого важного, шкаф для однообразных роб. Солдатская обстановка, но в принципе они и были солдатами. Только ребёнок, что не получил ни игрушек, ни комнаты, похожей всё же на комнату ребёнка, негодовал, кажется, и по сей год. И в Кеноби тоже. Они оставались солдатами, ведь война не утихала ни на миг, но теперь они были высшим командованием. Они были императорами. Которые имели право иметь ковёр, мягкую кровать, одеяла и подушки, в которых можно было и утонуть, а Лея и Люк никогда не были ограничены в игрушках. Хотя воспитание Кеноби всё же было строже, чем Энакина. Энни баловал. Бен качал головой.       Солнце. Пальцы скользят по чужой спине, и кажется по движениям, скоро бывший джедай проснётся, да, вот сейчас, его губы приоткроются, глаза начнут чуть подрагивать вместе с ресницами, волосы, растрёпанные после ночи, упадут куда-то на лоб. И он откроет глаза. Энакин знал каждый момент этого пробуждения. Во времена его обучения, он был тем ещё соней. Просыпал каждую тренировку и ничто, кажется, не могло его заставить встать раньше. Оказывается, просто не было нужной мотивации в виде чудесных припухших и потрескавшихся губ.       — Энакин. Ты опять это делаешь, — хриплый голос глохнет в подушке, а глаза, что блеснули голубым светом, закрываются. Ещё чуть-чуть. Немножко. Поспать ещё секунду, пока неугомонный мужчина рядом не начнёт лезть к нему с утроенной силой. Потому что столько лет будучи близко, но не рядом, ударило по Скайуокеру хуже любого воздержания. Теперь он не мог не лезть. Даже если бы очень захотел. Особенно с утра, полный сил и готовый к бою.       — Что я делаю? Ничего не делаю. Лежу рядом и смотрю за красивым рассветом на твоей коже, — такой же хриплый голос звучит рядом, а спины уже касаются губы. Никакого ему сна и покоя. Но можно хотя бы притвориться. Прикинуться мёртвым, закрыть глаза, пробормотать, что он может поспать ещё немного, пока губы спускаются куда-то вниз. По позвоночнику. Вызывая лёгкие мурашки и немного щекотку.       — Энакин. Я вышвырну тебя из кровати, если ты продолжишь. Я предупредил. — грозно-то как, страшно, Кеноби, конечно, может быть страшным. Но не когда лежит задницей кверху и светит своими очаровательными веснушками. У Энакина точно на них фетиш. Определённо какая-то зависимость, ведь пытается каждую собрать губами, прижимаясь, и уже касается кончиком языка. Вызывая под собой мурашки слишком очевидные. Мужчина под ним не спит. Ещё бы он спал. Тогда бы Скайуокер точно бы вероломно его разбудил, вытряхивая из неги сна. Ладонь скользит по пояснице, мягко касаясь одеяла, что прикрывает находящееся всё ниже, но пока это лишь ленное прикосновение, поглаживание почти кончиками пальцев механической руки.       Кеноби любил его механическую руку. У каждого из них есть свои секреты. Он любит его веснушки, а в это время Бен любит его прохладную ладонь, к которой можно прижаться и щекой, и всем остальным, в зависимости от ситуации. А на жарких планетах это настоящее спасение, ведь рыжие гены так сильно чувствительны к палящему солнцу. Его прохладная рука, которой можно просто касаться, пока никто не видит, уже своими пальцами оглаживая каждый миллиметр.       Кеноби и правда обожал это чувство. И то, что сейчас его так нагло пытаются разбудить этим чувством, вызывало лишь тихое и скорее наигранное недовольство. Ведь хотелось подставить под эту ладонь ещё. Было и правда слишком рано. А слишком рано значит, что Скайуокер точно не оставит его, пока не нужно будет вставать и будить детей в школу. Чужая ладонь скользит выше. Пробегается по позвонкам, заставляя вздохнуть чуть громче, уже явно совершенно не сонно, поворачивая всё же голову к этому настырному недоразумению, что лишь для всех теперь великий и страшный император. Для него он, кажется, всё так же остался мальчишкой, которого вырастил когда-то.       — Предупреждения не были тобой услышаны. — начинает, с явным настроем наказать Скайуокера, ну или хотя бы отчитать как следует, но всё это ломается, разбивается, рушится о чужие губы, которые даже без слов говорят "сегодня я буду плохим мальчиком". Не то чтобы он хоть когда-то был хорошим, но сегодня я совсем плохой мальчик. И Кеноби бы издал ещё один тяжёлый вздох, если бы сейчас мог. Если бы губы не были заняты, да и тело всё так же ленно не начало реагировать на чужие руки. Так… хорошо. Взрослый же мужчина, но с Энакином будто опять с головой в пубертат иногда, честное слово. И не то чтобы против. Просто имидж такой. Иногда невыносимо ворчать и действовать на нервы Энакину. Пусть в последнее время он и научился контратаковать его ворчание, например, как сейчас. Быстро и безапелляционно.       Ненастоящая рука Энакина уже медленно спускается ниже. Вот теперь можно зайти под одеяло. Накрыть одну из ягодиц ладонью, сжать аккуратно, мягко, но крепко, зная, что даже на ней есть веснушки. Энакин их в с е пересчитал когда-то. Все до последней, и, если хоть одна пропадёт, он будет в настоящей ярости. Пока Кеноби сдаётся ему в руки без какого-либо боя. Видимо, леность утра и правда сказывается, причём на них обоих. Энакин не хочет вгрызаться в чужие губы, как голодное животное, Кеноби не хочет поучительно его воспитывать как обычно, а просто расслабляется, давая скользнуть пальцами на своей ягодице между, легонько оглаживая сжатые мышцы.       Просто дразня. До масла ещё нужно дотянуться, а им так не хочется делать лишних движений, правда? Хочется лежать вот так, постепенно ускоряя дыхание, давая жару растянуться по коже и под ней, давая собственным желаниям растянуться от груди до головы и до паха, две главные точки, ага.       Но от губ всё же приходится оторваться. Теперь они у обоих припухшие, красивое зрелище, и оба готовы этим любоваться. Пару тяжёлых вздохов, Энакин тянется первым через чужую тушку, забрать то, что необходимо, легко и платить, непринуждённо скидывая одеяло в сторону, обнажая тело Кеноби. Спать без белья? Да. Зачем оно вообще нужно. Окуная именно механические пальцы в тягучую жидкость, а после падая обратно, пристраиваясь рядом, чтобы коснуться губами плеча, а пальцами вернуться туда, откуда пришлось уйти. Их секс слишком регулярен, чтобы тянуть и не толкнуть сразу двумя пальцами внутрь, Оби-Ван не издаёт никаких протестующих звуков, скорее, даже наоборот, тихий вздох и небольшое движение бёдер. Он внаглую потирается собственным членом о матрас, чуть успокаивая уже нагрянувшее возбуждение, но в основном всё так же невозмутимо валяется на груди, повернув голову на подушке, и даже почти глаза прикрывает. Заснуть, конечно, тяжело будет, да он и не пытается. Просто сегодня утро не совсем для страсти. Это нечто другое. Совсем другое.       И Энакина тоже… покоряет эта красивая леность. Он двигает пальцами медленно, а губами скользит от плеча к загривку, зарываясь носом в густые волосы и выдыхая такое еле слышимое:       — Даже пахнешь солнцем. — и где он будет не прав? Пахнет. Чем-то невероятно и оглущающе светлым, не смотря на то, что оба когда-то отдали себя тёмной стороне силы.       — Энакин… — Кеноби, конечно, не может промолчать. Энакин умел смущать его своими словами, столько лет молчать, его было не заткнуть иногда от восхищения, до почти мольбы. Скайуокер обожал его. Обожал говорить об этом вслух, а Кеноби... Кеноби, известный переговорщик, терялся в словах, поднимая руку и отводя её назад, мягко вплетаясь пальцами в густые локоны, в кудрявый хаос. Да. Так намного лучше пальцами ощущать, как они рассыпаются между, как их можно сжать удобнее, чтобы не дёргался, не убегал, не останавливался. Так лучше. Он обожал его волосы. От запаха до текстуры. Конечно, это не избавляло от волос, что иногда валяются по всему периметру, но Бен мог с этим смириться. А Энакину приходилось мириться с тем, что волосы теперь ему нужно мыть чаще. Потому что лапают их на постоянной основе. Особенно в порыве страсти. Кеноби обожал цепляться именно за них. Не за плечи, спину, а волосы, прямо у корней, оттягивая почти больно, но до приятного тянуще. Сейчас мягче. Наверное, потому что сейчас всё мягче.       Сгибая пальцы внутри податливого тела и слыша первый рваный почти что стон, Энакин готов поклясться, что это лучший звук на его памяти. И только от него член заинтересованно дергаётся, касаясь чужого бедра. Пачкая и, кажется, чуть отрезвляя Кеноби, что всё так же лениво перебирает чужие волосы.       — Будешь медлить, ничего не успеем. Всё же утро. — напоминая так легко и буднично, но, может, за этими словами скрываются первые нотки нетерпения. Скайуокер не будет проверять. Он просто аккуратно уберёт пальцы, дёрнув чужое тело, заставив его лечь на бок, прижимая к своей груди, перед этим черпнув ещё масла, размазывая уже по себе и мягко толкаясь внутрь, придерживая одну ягодицу, оттягивая её в сторону, чтобы было удобнее. Хотя эта поза сама по себе не образец удобности, но вот для ленивого утреннего секса, когда единственное, что пульсирует в голове, это вылизать чужую шею, оставив побольше следов на плечах, что будут скрыты за формой. Подойдёт.       Тем более Кеноби совсем не против. Он лишь издаёт уже полноценный приглушённый стон, прикрывая глаза и сжимая второй рукой уже простынь.       Толчки медленные, пульсация сильная, дыхание глубокое, и Энакин правда не может оставить его шею в покое, хотя также и не похоже это на совсем уж жадные порывы.       Запах. Тепло. Солнце ласкает, пальцы путаются в волосах, Бен готов поклясться, что такие утра просто необходимы, чтобы ощущать себя лучше весь следующий день. Такие ленивые утра, от которых бегут мурашки по коже, а желание пульсирует внизу живота.       — Люблю тебя. До безумия, — шепчет Энакин, и он обожает болтать, когда эмоций у него кажется больше, чем рассудительности. Как сейчас. И сила тянется к чужой, почти так же беря её в плен метафорических рук. Но сила Кеноби сейчас скорее ловушка для таких вот жадных сил. Она как желе, в неё легко провалиться, утонуть, сплестись крепко, и теперь как вокруг члена Энакина пульсируют горячие мышцы, заставляя всю кровь от головы падать вниз, так и силу окутывает чужая и тоже пульсирует, будто специально в ритм толчкам. Скайуокер пусть и сильнее. Но Кеноби опытнее. Особенно в том, как свести своего когда-то падавана с ума. Заставить чуть ускориться, уже совсем бездумно, сжимая его бедро крепко одной рукой и утыкаясь в волосы, растрёпывая их ещё сильнее, чем было до. Заставить сжимать это бедро почти бездумно, явно оставляя следы, впиваясь зубами в плечо, что так чувствительно у Кеноби, заставляя его почти уже не совсем уж статно задрожать от волны удовольствия по каждой клеточке тела.       Особенно когда рука всё же соскальзывает вниз, обхватывая член Кеноби. Тут сложно не кусать губы. Сложно не дрожать от каждого толчка и не двигаться самому, пусть и не удобно, но хотя бы немного навстречу руке и назад. Пока прохладные пальцы чуть изменённой руки, без острых углов, касается головки, потираясь об отверстие, что течёт смазкой, Энакин бормочет что-то уже совсем непонятное, но определённо связанное со словами "люблю" и "вот бы это утро никогда не заканчивалось".       Стон, испачканные простыни и поясница, Энакин выходит и трётся так жарко о неё, пачкая, догоняя свои ощущения до крайности, давая удовольствию захлестнуть с головой, сжимая чуть сильнее Кеноби, что дрожит рядом, давая накрыть себя тёмной волной удушливого удовольствия.       Нега остаётся внутри ещё на некоторое время. Просто лежать рядом, ощущая всё до неприятной липкости кожи, до переплетённых ног. Но это прекрасно в том, что совсем не идеально. Скорее, честно. И первым неожиданно поднимется Кеноби. Потягиваясь и вставая, даже не смотря на свою поясницу, он и так знает, что сейчас это похоже скорее на картину художника с одним глазом. Просто кошмарно.       — Вставай, иначе не успеем в душ. Я не согласен мириться сегодня с ультразвуковым насилием, так и знай. — кидает за плечо, направляясь к двери, за которой находилась ванная, смотря на Энакина, что выглядит, кажется, слишком уж счастливым. Окутанный светом из открытых окон, Кеноби удивлённо замечает, что его рука ловит солнечных зайчиков, что теперь играют по их комнате.       Завтра он обязательно точно встанет пораньше. И будет его очередь любоваться чужим сном.