***
Тобиас Бичер чувствует колотый лёд в своей душе. В своём сердце. Лёд, который дочь — чёрт, какой же умной и понимающей она у него выросла, его Холли, его любимая малышка, — видит в его глазах. Неизбывный холод и неизбывная боль. Они всегда с ним — со дня смерти Криса Келлера. Какого дьявола, Крис? Какого дьявола ты не смог подождать, пока я тебя прощу — в очередной раз? Какого дьявола ты… После самоубийства Криса Тобиасу самому не хотелось жить. Был страшный миг, когда, глядя на его мёртвое лицо далеко внизу, он чуть было не прыгнул через перила следом за ним — и в тот момент его остановил только страх, что, в отличие от Криса, он выживет и останется инвалидом. Потом он чуть не оговорил себя, сказав, что толкнул Криса; что это было не самоубийство. Подвердив обвинение — беспочвенное, но неудивительное. Подведя себя под смертную казнь. На этот раз ему не дала так поступить мысль о детях. В первую очередь о Холли — Гарри, самого младшего, он помнил чересчур плохо, чтобы по-настоящему любить. Они практически не знали друг друга; Гарри, как слишком маленького для посещения тюрьмы, даже не приводили к нему на свидания. Но Холли — приводили. С Холли они знали друг друга достаточно хорошо. Холли осталась последним человеком — среди живых, — кого Тобиас по-настоящему любил. Конечно, он любил и мать, и брата — но это не то. Кого ещё он всегда будет любить по-настоящему, так это Криса Келлера. Никогда не сможет разлюбить — и забыть. Не сможет избыть боль от его потери. Какая ирония. Он смирился — хоть и далеко не сразу — с гибелью одного из сыновей (и с самоубийством жены — но к дьяволу Женевьеву, они действительно недостаточно сильно друг друга любили, Холли и здесь права, им надо было, чёрт побери, развестись вовремя), но не может смириться с гибелью любовника, с которым сошёлся в тюрьме. Крис — прожжённый убийца, но Тобиас любит его всем сердцем и будет любить всегда. Но ещё он любит свою дочь. Младшего сына, конечно, тоже — и, разумеется, он забрал бы и его, если бы сумел, но ему правда не удалось, — но Холли всё-таки больше. Видеться с ней в строго оговоренные дни? Чёрта с два. Он увезёт её в Мексику; он наконец-то станет ей настоящим отцом. Наверстает всё то, что упустил за долгие годы, проведённые в заключении. Купит платье, какое она хочет. Как у Лорен Бэколл в «Вечном сне»; он запомнил. Будет хорошим отцом — насколько вообще может. Она тоже его любит — славная, чудесная девочка. Она хочет жить с ним — она сама это сказала, и была искренна, Тобиас видел. За последние годы он неплохо научился распознавать ложь. А значит, всё не напрасно. Надо только добраться до Мексики. Там им помогут; бывшие заключённые хорошо умеют отдавать долги, Тобиас это знает. Всё будет хорошо. Всё просто обязано быть хорошо. Он даст Холли всё, что она захочет. Всё, что только сможет. А у него — у него благодаря ей будет смысл жить дальше. Несмотря на неизбывную боль от потери Криса Келлера. На колкий лёд в сердце. В одну из ночей, когда Тобиас засыпает в очередной заброшке, устроив Холли у себя на груди, ему снится Крис. Он часто снился ему за годы, проведённые в заключении, но с тех пор, как Тобиас вышел — и забрал Холли, — это случается впервые. Крис улыбается — до боли знакомой волчьей улыбкой. Смотрит на Тобиаса, и в глазах у него — стылая и горькая нежность, тоже до боли знакомая. — У тебя чудесная дочка, — с улыбкой говорит Крис. — Чертовски похожа на тебя. Одно лицо — и характер, думаю, тоже. — Да не дай Бог, — отвечает Тобиас и тоже помимо воли улыбается в ответ. — Она совсем другая. И её ждёт совсем другая жизнь. — Но она сама хочет уехать с тобой. Разве не так? — Да. Если бы она не хотела… если бы она не хотела, я бы её не забрал. — Знаю. Слышь, Тоби, а представь, что я до сих пор жив… что мы вышли вместе — у меня, конечно, не было права на УДО, но вдруг бы какой-нибудь адвокатишка подсуетился… или вместе сбежали бы, а? Думаю, вдвоём мы сумели бы забрать обоих твоих детей. Как считаешь? — Да, — отвечает Тобиас. — Вдвоём — вдвоём бы, думаю, сумели. — Ага. Мы могли бы заботиться о них вместе. Все вместе уехать в Мексику. Как думаешь, из меня получился бы отчим? — Если бы ты захотел, из тебя получился бы кто угодно. Хотя что-то я не припоминаю за тобой особого чадолюбия. — Это ведь твои дети, — непривычно мягко говорит Келлер. — Не чьи попало. — Почему? — спрашивает Тобиас, и боль, переполняющая его сердце, прорывается в голосе. — Крис, почему всё — так? Почему ты тогда… почему?!.. — У каждого может случиться момент отчаяния, — тихо отвечает Келлер. — Даже у меня. — Я бы простил тебя. Чёрт возьми, всё равно бы простил. Может, чуть позже — но… — Я знаю. Теперь — знаю. Но тогда… а, что говорить. Уже ничего не исправишь. — Я хочу к тебе, — глухо говорит Тобиас. — Если бы не Холли… — Знаю. Они смотрят друг на друга. Тобиасу безумно хочется коснуться Криса — но каждый раз, когда он делал это во всех предыдущих снах, в тот же миг наступало пробуждение. Лучше уж не касаться; лучше по возможности продлить сон и побыть с Крисом. Хотя бы так — не касаясь. Они смотрят друг на друга, словно сквозь стеклянную стену. В их блоке в тюрьме — блоке, считавшемся элитным, хотя чёрта с два он таковым был — тоже были прозрачные стены. Всё как тогда. Как всегда. Хотя в тюрьме они, по крайней мере, большую часть времени были сокамерниками. Стена их не разделяла. — Она хочет платье как у Лорен Бэколл, — говорит Тобиас и улыбается. — В «Вечном сне». Ты смотрел? — Смотрел. В чёртовом тюремном кинотеатре. И даже читал, в тюремной же библиотеке. Раймонд Чандлер. Я не настолько необразованный, каким ты меня считаешь, — волчья ухмылка Келлера становится шире. — Старый добрый нуар… У твоей дочки чертовски хороший вкус. — Да, — соглашается Тобиас и тоже улыбается шире. — А что будет, если вас поймают? — внезапно спрашивает Крис. — Вернёшься в Оз? — Нет, — быстро, резко отвечает Тобиас. — Ни за что. Снова в Оз — ни за что. Крис… я же не вернусь туда снова? — Не вернёшься, — тихо подтверждает Келлер. — Ни за что не вернёшься, Тоби. Он смотрит со стылой нежностью — и, кажется, знает что-то, о чём не говорит вслух. Тобиас хочет спросить. Но не успевает — сон заканчивается.***
Полиция их находит. Полицейских двое — мужчина и женщина. Мужчина молчит, а женщина кричит Холли, чтобы она отошла от отца, а Тобиасу — чтобы он её отпустил. — Оставьте нас в покое! — кричит Холли, и её голос срывается. — Тобиас Бичер… — снова начинает женщина, не слушая её. — Чёрта с два, — говорит Тобиас и совсем тихо, так, что слышит только Холли, добавляет: — Прости, малышка. Он достаёт пистолет и начинает медленно поднимать. Медленно… слишком медленно. Всё как в кино. В чёртовой замедленной съёмке, которую киношники используют, чтобы подчеркнуть важность момента. Женщина выхватывает свой пистолет. Её движение очень быстрое — в отличие от движения Тобиаса, чья рука так и не успела подняться. И она стреляет. Звук выстрела кажется Холли оглушительно громким, но уши закладывает не от него — от собственного крика. Отец роняет пистолет, падает, она бросается рядом с ним на колени… Он ранен. Он должен быть ранен, ведь так? Эта женщина не могла… не могла сразу выстрелить на поражение… он же даже не успел поднять руку… У отца на груди — на продырявленном старом пиджаке, сегодня ещё холоднее, и Холли заставила его надеть пиджак, оставив себе свитер, сказала, что он тоже может простудиться и что она за него волнуется, — расплывается кровавое пятно. В довершение к холоду начинает идти дождь, и вода размывает кровь, заставляя её стекать на землю розоватой жижей. — Прости, — говорит Тобиас, глядя на Холли снизу вверх. Она хватает его за руку, и он пробует сжать её пальцы — но его хватка такая слабая… — Я… снова… не сдержал обещание. — Ты не виноват, — всхлипывает Холли; дождь, как по команде, начинает идти всё сильнее, и стекает по её лицу, смешиваясь со слезами. — Ты не виноват. — Платье как у Лорен Бэколл, — выдыхает Тобиас. — В «Вечном сне»… «Вечном сне». Я запомнил… я хорошо запомнил… малышка. Холли не успевает ничего ответить. Широко раскрытые глаза отца стекленеют — и из них исчезают боль и колотый лёд, что были там всё это время. Теперь они будто отражают пасмурное небо — а на губах у Тобиаса лёгкая полуулыбка. Нет. Нет… Холли хочется кричать. Упасть на тело отца, обнять его, разрыдаться… Она не может. Почему-то не может. Даже слёзы перестают идти. Теперь по её лицу стекают только холодные дождевые капли. — Милая, с тобой всё в порядке? Холли поднимает голову — и видит, что к ним бежит та самая женщина-полицейская. Женщина, застрелившая её отца. Бежит к ним — и смеет называть её милой. Смеет вести себя так, будто ни в чём не виновата; будто поступила правильно. Холли медленно выпускает руку отца. Встаёт на ноги. — Он не сделал тебе ничего плохого? — спрашивает женщина. Сука. Чёртова сука. Чёртова сука и чёртова убийца. — Он — мой отец, чёртова сука, — громко и отчётливо произносит Холли вслух; женщина отшатывается, будто её ударили по лицу, — и жаль, чёрт побери, что у Холли не хватает смелости это сделать. — Как он мог сделать мне что-то плохое? Какую-то долю секунды женщина молчит. — Милая, — начинает она снова, — я понимаю, тебе многое пришлось пережить… — Мне пришлось пережить убийство моего отца чёртовой сукой, — ещё громче прерывает её Холли. — И я тебе не милая, слышишь, ты, убийца? Женщина протягивает руку, словно собираясь дотронуться до её плеча, и Холли поспешно отшатывается. — Только прикоснись, — она сжимает зубы и почти шипит. — Только прикоснись, и я тебя ударю. Что ты тогда сделаешь — застрелишь меня, как застрелила моего отца? — Он был вооружён, — женщина говорит медленнее — и теперь, кажется, тщательно подбирает слова. — Он… — Он не успел поднять пистолет, — Холли сама удивляется своему голосу — ровному, безэмоциональному, ледяному. — А ты выстрелила. Сразу в сердце. Думаешь, я ничего не видела? Думаешь, я маленький ребёнок, который всё забудет — или которого не станут слушать? Женщина молчит. По её лицу проносится буря эмоций — ярости или гнева среди них точно нет, — но она молчит. — Я расскажу обо всём дяде Энгусу, — всё так же громко и отчётливо говорит Холли. — Он добьётся, чтобы тебе больше никогда не позволили взять в руки оружие. Будь уверена. Боясь посмотреть на лежашее на земле тело отца — и снова расплакаться, снова дать волю эмоциям, — она плюёт под ноги полицейской и идёт в сторону. Колотый лёд. Колотый лёд, холод и боль. Так вот что было у папы в сердце. То же, что и в глазах. В последний момент… в последний момент оно ушло. Наверное, сейчас папа с тем человеком, которого так любил. С Кристофером Келлером. Наверное, сейчас ему хорошо. Хотя если бы он остался жив — с Холли ему тоже было бы хорошо, она точно знает. И ей кажется, что колотый лёд пересыпался из его сердца в её.***
Мардж — женщина-полицейская, застрелившая Тобиаса — потрясённо смотрит вслед его дочери, когда рядом останавливается её напарник. — Надеюсь, ты довольна, Мардж, — устало говорит Джонатан. — Ещё одно убийство. Ещё один выстрел насмерть без предупреждения. Третий за время твоей карьеры, я прав? — Бичер был вооружён, — машинально отвечает Мардж — повторяя те же слова, что только что говорила дочери Тобиаса Бичера. — Он… — Мардж, я всё видел. И слышал твой разговор с его дочерью. Девушка сказала правду — он не успел поднять пистолет, а ты выстрелила без предупреждения и сразу в сердце. Джонатан опускается на корточки. Берёт валяющийся в раскисшей грязи пистолет Тобиаса Бичера, проверяет. Быстро обшаривает карманы его пиджака. — Мардж. Его пистолет не был заряжен. У него две обоймы патронов, но обе лежали в карманах. Он не собирался в нас стрелять. — Я не знала, — почти шепчет Мардж, чувствуя, как губы у неё мертвеют. — Откуда я могла знать?! Я только хотела защитить его дочь… — Ты хотела в очередной раз показать себя чёртовой сильной женщиной и утереть нос всем мужчинам, — громко говорит Джонатан, поднимаясь на ноги. — А его дочь — знаешь, что-то непохоже, чтобы она находилась с отцом против воли. — Джонатан, ты прекрасно знаешь… — Да, знаю. Официально он её похитил. Мы преследовали их по всем правилам — и по закону. И про твою склонность лишний раз пальнуть на поражение я тоже знаю. — Послушай, Джонатан. Мне и так нелегко, а ты… — Будто мне легко работать с напарницей, которая слишком любит пострелять в людей. — Да как ты смеешь!.. Ты… — Мардж, сейчас самое время назвать меня сексистом. Давай. Ты это любишь. — Я не… — начинает Мардж и осекается. — Джонатан, что ты скажешь начальству? — А что я должен сказать? — Джонатан раздражённо пожимает плечом. — То, что видел. Надеюсь, ты не ждёшь, что я буду оспаривать слова девушки? Всё, что она сказала, — чистая правда. — А эпитеты, которыми она меня наградила? Тоже? — Любой психолог и любой адвокат скажут, что её эмоции понятны. Скажи спасибо, что она не бросилась на тебя с кулаками. — Если бы бросилась с кулаками, было бы легче, — бормочет Мардж и зябко ёжится. — Джонатан… у неё был такой взгляд, будто… такие глаза у закоренелых преступников, понимаешь? У серийных убийц. У тех, кто уже имел проблемы с законом. Мы ведь достаточно много узнали про Холли Бичер. Она не такая. Джонатан вспоминает. Да, тихая, скромная девушка, хорошая ученица — не из первых, но уроки почти никогда не прогуливала. На стипендию в колледже могла не рассчитывать, но её дядя собирался оплатить ей учёбу. Учёбу в частной католической школе уже оплачивает — и ей, и её младшему брату. Одноклассников сторонилась, они её тоже. На переменах обычно проводила время в уголке с книгой. Часто посещала школьную библиотеку. Никакой травли не было. Как показалось Джонатану, опрашивавшему одноклассников Холли, они её самую чуточку побаивались. «Ну, понимаете, у неё же мать была психичка… а отец — уголовник. Нет, нет, конечно, она не виновата. Нет, никто над ней не издевался. Просто… ну, мы с ней толком не дружили, никто. Но и она с нами тоже. Но общались нормально. Хорошая девчонка, детектив. Просто — ну, с родителями ей не повезло». Виктория Бичер: «Холли — очень хорошая девочка. Вежливая, набожная. Я с детства приучала её молиться и читать Библию, вы же понимаете, как это важно. Тобиас тоже хороший, поверьте, детектив, он хороший, его просто сломала тюрьма… Почему ему не дали условный срок — в тот, первый раз? Мы могли бы и заплатить семье той погибшей девочки любую компенсацию, он ведь был не виноват, просто пьян… это всё ссоры с женой, знаете, на самом деле мне никогда не нравилась Женевьева… Найдите их, детектив, хорошо? Их нужно просто найти. Я сама поговорю с Тобиасом. Он всё поймёт, он меня послушает, никто ведь не собирался препятствовать его общению с детьми, я даже была не против, чтобы ему вернули над ними опеку… это всё суд, понимаете, детектив, судьи в нашем штате просто ужасны, чуть что, сразу готовы осудить человека на максимальный срок…». Энгус Бичер был в целом согласен с матерью. Разве что считал, что хорошее образование для племянницы важнее, чем молитвы и чтение Библии. Впрочем, Виктория при всей своей набожности религиозной фанатичкой тоже не была; просто «добрая католичка», практически идеал белой американки её поколения. Холли часто ходила к школьному священнику. Реже — к психологу. И первый, и вторая тоже были о ней самого лучшего мнения. Хорошая девочка, любящая внучка, племянница и сестра. Но судя по всему — в первую очередь любящая дочь. — Как думаешь… — медленно спрашивает Мардж, — её дядя правда может сделать так, что у меня будут неприятности? Боже. Мардж снова в первую очередь волнует её карьера. — Не знаю, — бросает Джонатан. — Но уверен, что попытается. В конце концов, он не только её дядя, но и брат человека, которого ты только что застрелила. И, судя по всему, тоже считал брата хорошим человеком — просто сломанным тюрьмой. Пару мгновений они молчат. — Пойду попробую успокоить девушку, — наконец говорит Джонатан. — Может, на меня она не кинется. А тебе оставляю почётную миссию позвонить её дяде — и нашему капитану. — Джонатан… — Мардж, поспешила выстрелить ты, а не я. Не жди, что я буду вместо тебя объясняться. Ты же любишь напоминать всем, какая ты сильная женщина, а? Джонатан сам поражён язвительности, прозвучавшей в его голосе. — Впору подумать, что ты меня ненавидишь, — тихо произносит Мардж. — Или… — Или что я сексист. Да-да. А может, я просто не люблю работать с напарниками, которые слишком скоры на расправу. — Послушай, я… — Мардж, объяснять будешь начальству — и Энгусу Бичеру. А я просто собираюсь сказать капитану, что мы не срабатываемся. Пусть поставит меня в пару к О’Нилу. — Джонатан, ему пятьдесят лет и у него одышка. На задержаниях будешь бегать за всеми подозреваемыми вместо него — а он будет выступать в роли хозяина, спускающего с поводка собачку. — Ну и пусть, — бросает Джонатан. — Зато он не так любит стрелять в людей. Не дожидаясь ответа и не глядя на Мардж, он отворачивается и быстрыми шагами идёт туда, где в стороне сидит на поваленном дереве Холли Бичер. Холли чувствует, что замерзает всё сильнее, но не обращает внимания на холод. Дождь льёт и льёт; надетый на неё папин свитер промок уже насквозь. В старых нуарных фильмах, поклонницей которых она стала за последние пару лет, тоже часто идёт дождь. Холли думает о Мексике, где всё время тепло и где у папы есть друзья. И о платье как у Лорен Бэколл. Если бы они с папой добрались до Мексики, они обязательно были бы счастливы. Он согрелся бы там, рядом с ней, — как и обещал. Всё было бы хорошо… всё было бы просто прекрасно. Мелькает шальная мысль: а что, если бы папа успел рассказать ей про своих мексиканских друзей? Если бы Холли сбежала из дома и нашла их сама… интересно, они бы ей помогли? В память о папе? Но — папы всё равно больше нет. А без папы Мексика не имеет смысла. И дома её ждут бабушка, дядя и младший брат. Их она тоже любит — хоть и меньше, чем папу. И поскольку она несовершеннолетняя, то если бы попыталась сбежать в Мексику, её тоже попытались бы вернуть. И может быть, какая-нибудь чёртова полицейская сука застрелила бы её так же, как только что папу. Сочла бы, что Холли «представляет собой опасность» — даже если бы она её не представляла, как не представлял и папа. — Можно?.. Холли медленно поворачивает голову на голос. Это мужчина — мужчина-полицейский, который был вместе с чёртовой сукой. Пока сука орала, не слушая ни её, Холли, ни папу, этот мужчина молчал. И он не стрелял. У него в руках не было пистолета. Холли запомнила всё очень хорошо. — Можно, я сяду рядом с тобой? — спрашивает мужчина. Холли медленно кивает. Смаргивает с ресниц дождевую воду. Мужчина тоже садится на поваленное дерево. — Ты теперь, наверное, ненавидишь всех полицейских, — тихо говорит он. — Да? Пару секунд Холли молчит. Дождь стекает у неё по волосам и по лицу. — Нет, — наконец говорит она — тоже тихо, глядя мужчине в лицо. — Папа говорил… есть хорошие люди и плохие. Охранники. Заключённые. Все остальные. Полицейские… полицейские, думаю, тоже. — Твой папа был прав, — всё так же тихо говорит мужчина. Холли снова кивает. Обхватывает себя руками — холод уже начал пробирать до костей. — Меня зовут Джонатан, — говорит мужчина-полицейский. Снова кивок. С ресниц срывается ещё пара капель воды. — Вы — напарник чёртовой суки, — говорит Холли, и её голос становится громче. — Будете её защищать? Да? Оправдывать? Полицейский по имени Джонатан качает головой. Холли вглядывается сквозь завесу дождя в его лицо, пытаясь распознать ложь — ей кажется, что за этот день она стала старше лет на десять, хотя, разумеется, такого не может быть, — но лжи не видит. — Мардж… — медленно произносит Джонатан, и Холли понимает: это имя чёртовой суки. — Мы с ней… всегда плохо срабатывались. Про себя Джонатан думает, правильно ли делает, сообщая об этом девушке. Но — к чёрту, это всё равно правда, а ему сейчас необходимо завоевать её доверие. Хотя бы ему — чтобы она ничего не выкинула и не попыталась сбежать в никуда. Потому что Энгус Бичер сможет приехать ещё нескоро — и по мнению Джонатана, до этого успеет пройти целая вечность. — Я собираюсь просить другого напарника, — честно говорит он, и девушка кивает. Джонатану кажется, что её взгляд стал чуточку менее ледяным — самую чуточку. — Я обязательно скажу дяде Энгусу, — говорит она. — Пусть он добьётся, чтобы её уволили. Вообще, конечно, я бы хотела, чтобы её казнили на электрическом стуле, — но я не ребёнок, я знаю, этого не добиться. Пусть хотя бы уволят из полиции — навсегда. Джонатан решает не говорить идиотской стандартной фразы, что понимает её чувства. Он просто кивает — как до этого кивала Холли. А про себя думает, что Мардж и правда лучше будет убрать из полиции. Для общества — и для неё самой. — Папа хотел отвезти меня в Мексику, — говорит девушка, и её голос наконец-то вздрагивает. — У него там друзья. Он обещал купить мне платье как у Лорен Бэколл. В «Вечном сне». Вы смотрели «Вечный сон»? — Смотрел, — говорит Джонатан. — У тебя… и у твоего папы… у вас хороший вкус. — Он хотел обо мне заботиться, — тихо говорит Холли. — Разве это плохо? — Нет, — ещё тише отвечает Джонатан. — Конечно, нет. — Если бы… если бы эта чёртова сука его не застрелила… его бы снова посадили в тюрьму? Джонатан на секунду задумывается. — Может, и нет, — он снова говорит честно — кажется, этой девушке лучше не врать. — Он не похищал тебя насильно… возможно, на этот раз ему дали бы условный срок. И если бы ты захотела, вам бы разрешили видеться. Скорее всего. Но ты же понимаешь, я не судья и не прокурор. — Я понимаю, — ровным голосом отвечает Холли Бичер. — Значит, по закону он не считался… особо опасным преступником. А чёртова сука его застрелила. Она отворачивается и опускает голову. Дождь начинает лить ещё сильнее — кажется, сегодня разверзлись хляби небесные. — Тут недалеко автозаправка, — осторожно говорит Джонатан. — И на ней кафе. Может, пойдём туда? Пока не приехал твой дядя? Холли поднимает голову и смотрит на него. Молча. — Ты любишь дядю Энгуса? — спрашивает Джонатан. — Ты же не против, чтобы он за тобой приехал? — Нет, — отвечает Холли. — Да. Нет, не против, и да, люблю. Дядя Энгус, он… он немножко скучный, но хороший. Джонатан думает о том, что, наверное, гораздо интереснее хорошего, но скучного дяди девушке казался отец, обещавший ей Мексику и платье как в нуарном фильме. Немудрено. — Пойдём в кафе? — повторяет он вслух. — Мне кажется… мне кажется, твой папа не хотел бы, чтобы ты здесь мёрзла. Холли пару секунд сидит не двигаясь. Затем кивает и медленно поднимается с бревна. Джонатан набрасывает на плечи девушке — поверх насквозь мокрого мужского свитера, не иначе принадлежавшего Тобиасу Бичеру, и будь он проклят, если попытается предложить ей его снять — свою форменную куртку. Она не возражает. Он ведёт её к автозаправке, стараясь идти так, чтобы заслонить собой лежащее на земле тело Бичера. Впрочем, Холли в ту сторону не смотрит. Они проходят мимо Мардж, и девушка провожает её взглядом — так долго, что выворачивает шею, оборачиваясь через плечо. Джонатан видит, как лицо Мардж бледнеет. Переводит взгляд на Холли и видит её глаза — немигающие, безжалостные, ледяные. Так и вправду смотрят серийные преступники. Смотрят на тех, чьи лица хотят навсегда запечатлеть у себя на сетчатке и в подкорке — и однажды найти этих людей, чтобы убить. Господи. В кафе Джонатан усаживает Холли за столик. Она всё же снимает мокрый отцовский свитер — сама, — и аккуратно развешивает его на спинке свободного стула, чтобы просушить. — Можно, я принесу тебе горячего чаю или кофе? — спрашивает Джонатан. — И что-нибудь перекусить? Сумеешь съесть какой-нибудь сэндвич? Холли снова медлит — и, кажется, снова думает о своём отце. О том, что тот не хотел бы, чтобы она голодала. — Да, — отвечает она. — Можно. Сумею. — Чай? — уточняет Джонатан. — Или кофе? — Безалкогольный мохито в Мексике, — ровно, безо всяких эмоций произносит Холли, и Джонатан понимает: это ещё одно из обещаний Тобиаса Бичера, и чёрт возьми, никак не скажешь, что он учил свою дочь хоть чему-то плохому… не считая собственно похищения. — Чай, — тут же добавляет Холли, глядя на него уже осознанно. — Если можно… если можно, с лимоном и имбирём. — Хорошо, — говорит Джонатан и уходит к стойке. Покупает обещанный чай, сэндвич с ветчиной и шоколадный батончик. Девушка покорно всё съедает и выпивает. Кажется, она голодна и чувство голода пересилило шок — или её не покидает мысль, что отец хотел бы, чтобы она поела. Джонатан оставляет её за столиком и выходит из кафе. Холли отлично видно через окно. Это хорошо. На улице стоит Мардж. — Я позвонила её дяде, — тихо говорит она. — И нашему капитану. — И? — коротко осведомляется Джонатан. — Как успехи? По лицу Мардж видно, что всё плохо — для неё. Не только для Тобиаса Бичера, его дочери и прочих родственников. — Они отреагировали почти одинаково, — всё так же тихо говорит Мардж. — Спросили: «Какого чёрта?». Дальше Энгус Бичер крикнул: «Вы должны были просто их вернуть!», сказал, что выезжает и что со мной ему больше разговаривать не о чем. А капитан — капитан, как и ты, напомнил, что у меня это уже в третий раз. — Мардж, хочешь хороший совет от уже почти бывшего напарника? — внезапно спрашивает Джонатан. Мардж молча смотрит на него. Впервые за то время, что он её знает, она не пытается ничего сказать ни о сексистах, ни о том, что даже в наше время женщинам трудно добиться успехов в полиции. — Лучше подай в отставку сама, — говорит Джонатан. — Если не хочешь скандала и позора — хотя, думаю, они всё равно будут, но так, возможно, меньше. Я бы на твоём месте сделал именно это. Пошёл бы, наверное, в охранники или в сторожа… а тебе посоветовал бы заняться каким-нибудь фем-активизмом. Лучше всего — иди работать в какой-нибудь шелтер, дающий приют женщинам, пострадавшим от домашнего насилия. Ты точно сможешь как следует врезать кому-нибудь из их мужей-абьюзеров, если они за ними явятся, — но там больше не сможешь никого застрелить. А ещё я бы тебе посоветовал больше не приближаться к Холли Бичер. — Джонатан, — Мардж качает головой и даже не пытается оспорить всё, что он ей насоветовал. — Неужели ты думаешь, что я в чём-то виню эту девочку… — Я думаю, что она винит тебя, — резко обрывает её Джонатан. — Более того — никогда не простит. И — ты видела её взгляд? Мардж кивает. В её глазах на секунду мелькает страх. — Может, я тоже был тебе не слишком хорошим напарником, — добавляет Джонатан. — Но всё-таки подумай о моём совете. А сейчас я лучше вернусь к Холли. Она вроде неплохо ко мне отнеслась, её дядя ещё не приехал, а оставлять её одну сейчас точно не стоит. Мардж снова кивает. Молча. Джонатан возвращается в кафе, мысленно молясь всем святым, чтобы ему никогда не пришлось арестовывать Холли Бичер за убийство Мардж. Или за покушение на убийство — что ненамного лучше. Холли задрёмывает, положив руки на столик, а голову — на руки. Ей казалось, что она снова обрела отца. Но у них не получилось. Теперь, наверное, папа обрёл покой… с тем человеком. С Кристофером Келлером. Холли кажется, что в полусне она слышит два мужских голоса. Папин — и ещё чей-то, незнакомый. — Я же говорил, — звучит незнакомый голос — и в нём слышатся тепло и усмешка. — У неё твой характер, Тоби. Не только лицо. — Я хотел, чтобы всё случилось не так, — это говорит папа. — Я знаю. Но от нас ни черта не зависит, верно? Ладно, Тоби, пойдём. Не бойся, мы будем за ней присматривать. И за твоим сыном тоже. — Да, — снова папин голос. Возможно, это Холли только снится. Как и папина рука, погладившая по мокрым от дождя волосам. И чья-то ещё, незнакомая, похлопавшая по плечу.***
Энгус Бичер наконец приезжает. Увидев автомобиль, явно превышающий скорость — впрочем, самую чуточку, — и затормозивший так резко, что шины громко взвизгивают, Джонатан сразу понимает: это он. Энгус вылезает из машины, оббегает её и открывает дверцу со стороны пассажирского сиденья. Подаёт руку кому-то, сидящему внутри. Всё ещё хуже, чем могло бы быть. Энгус не только приехал сам, но и привёз свою мать. Свою — и Тобиаса. Мать человека, которого застрелила Мардж. Бабушку Холли. Может, это наоборот к лучшему, мысленно обрывает себя Джонатан. Может, поддержка бабушки Холли сейчас важнее, чем поддержка дяди. И можно ли удивляться, что Виктория Бичер захотела взглянуть на тело своего сына? Джонатан не успевает подойти к ним первым. Его опережает Мардж — снова чёртова Мардж, будто не понимающая, что не только её дни в полиции сочтены. Что ей лучше не приближаться к Бичерам — ко всем. Мардж пытается встать у Энгуса и Виктории на пути. Загородить от них тело Тобиаса Бичера, всё ещё лежащее на земле — его только прикрыли брезентом от дождя. — Мэм, — начинает чёртова Мардж. — Вам лучше… — Мэм, — обрывает её Виктория, и в её устах это звучит так же, как «чёртова сука» в устах Холли. — Вам лучше убраться с моей дороги. Разумеется, она уже знает, что её сына застрелила женщина. Разумеется, Энгус ей рассказал. Разумеется, она догадалась, что это и есть та самая женщина. У Мардж хватает ума отступить в сторону. Виктория выпускает руку Энгуса и ускоряет шаг. Джонатан невольно думает, что большинство журналистов отдали бы десять лет своей жизни, чтобы оказаться сейчас здесь, — и хорошо, что их здесь нет. Виктория почти подбегает к телу Тобиаса. Опускается на колени прямо в раскисшую грязь, пачкая в ней полы длинного чёрного пальто. Осторожно, будто отделяя бинт от раны, убирает брезент с его лица — и прижимает руку ко рту. — Мой мальчик, — доносится до Джонатана. — Мой бедный мальчик… мой Тоби… Больше ничего. Ни рыданий, ни причитаний. Так же осторожно Виктория возвращает брезент на место — и, опираясь на руку подоспевшего Энгуса, поднимается на ноги. Они идут к кафе на автозаправке. Туда, где за столиком сидит Холли. Джонатан видит через окно, как Энгус и Виктория разговаривают с девушкой. Кажется, они её спрашивают, а она отвечает. Рассказывает. К кафе снова идёт Мардж. Господи, почему она хоть раз в жизни не может послушать хорошего совета?! Ускоряя шаг, Джонатан идёт следом за ней. Господи, только бы не пришлось удерживать Холли. Оттаскивать её от Мардж. Они с Мардж заходят в кафе почти одновременно. — Послушайте, я хочу объяснить, — начинает Мардж, и Джонатан с ужасом понимает: сейчас он сам с удовольствием бы ей врезал (да, ему определённо нужен новый напарник — даже если бы Мардж осталась в полиции, что маловероятно). — Я думала, что он… я думала, что Тобиас опасен… — Неужели? — резко, отрывисто спрашивает Энгус Бичер. — И почему же вы так думали? Кто вам об этом сказал? Мардж открывает рот — и закрывает. — Я пока что нахожусь в здравом рассудке, — медленно, словно подбирая слова, говорит Энгус. — Я не мог сказать, что мой брат опасен. Моя мать тоже не могла. Как и надзиратели в тюрьме, где он отбывал срок; я с ними говорил. Тобиас совершал ошибки — и был за них осуждён по закону, — но никто не мог внушить вам, что он опасен для общества. Или для своей дочери. Холли молчит. Она всё ещё сидит за столиком — и смотрит на Мардж ледяными колючими глазами из-за спин дяди и бабушки. Мардж не унимается. До сих пор пытается что-то объяснить — хотя лучше бы не пыталась. — Тюремный психолог считала, что у него могут быть суицидальные наклонности, — быстро и почти вдохновенно говорит она. — Может, он искал смерти… — Ложь!!! Это кричит Холли Бичер. Вскакивает со стула; в глазах вместо льда вспыхивает огонь ярости. — Он не искал смерти, чёртова сука! — кричит она так, что в кафе звенят стёкла. — Он хотел обо мне заботиться! Про себя Джонатан думает, что, вполне возможно, в глубине души Тобиас Бичер действительно искал смерти. Но Холли об этом знать в любом случае незачем — и Мардж это тоже не оправдывает. И жажда заботиться о дочери у Тобиаса уж точно была сильнее жажды смерти. — Его пистолет не был заряжен, — говорит чёртова Мардж. — Я не знала… — Он даже не успел его поднять, — Холли уже не кричит, а снова говорит ровным ледяным тоном — разве что чуть более отрывисто, чем раньше. — А она его не предупреждала. Сразу убила. Я вам уже сказала. — Я… — опять начинает Мардж. — Довольно, — обрывает его Энгус. — Я узнал достаточно — и оправданий вашему поступку не вижу. Или вы пытаетесь сказать, что если мой брат — допустим — хотел умереть, то вы оказали ему услугу? Нет, не отвечайте. Больше я не стану разговаривать с вами без адвоката. И будьте уверены: даже если вас не ждёт ни тюремный срок, ни лечение в психиатрической больнице, вашей карьере в полиции точно конец. — Чёртова сука, — выдыхает сквозь зубы Холли. Виктория делает шаг к внучке и кладёт руки ей на плечи. Джонатану кажется, что она, как и он, боится, не кинется ли Холли на Мардж. Под хрупкими руками бабушки Холли едва заметно, но всё же расслабляется. — Не употребляй бранных слов, Холли, — мягко говорит Виктория. — Эта женщина не стоит того, чтобы ты до них опускалась. Она переводит взгляд на Мардж и добавляет мрачным торжественным тоном, сделавшим бы честь самому Папе Римскому: — Вы попадёте в ад. И будете гореть в нём целую вечность. При этих словах глаза Холли вспыхивают так, что Джонатан понимает: она бы с удовольствием отправила Мардж в ад прямо сейчас. Хорошо, что у неё нет пистолета. Мардж снова хочет что-то сказать, но Энгус выступает вперёд, загораживая собой мать и племянницу. — Убирайтесь, — громко говорит он. — Если вы ещё раз подойдёте к Холли, я буду требовать не только того, чтобы вас судили за убийство моего брата, но и ордера о запрете на приближение. Ваше присутствие и ваши слова оказывают крайне негативное воздействие на эмоциональное состояние моей племянницы — и я уже готов решить, что вы делаете это умышленно. К счастью, на этот раз у Мардж хватает ума замолчать — и действительно убраться. Не зная, что сказать Бичерам, Джонатан тоже выходит из кафе — и идёт в сторону, противоположную той, куда пошла Мардж. Интересно, что думает обо всём этом владелец кафе и автозаправки, стоящий сейчас за стойкой. Джонатана не покидает ощущение, что сегодняшние события кажутся ему интересным разнообразием на фоне серых будней — и хорошим всплеском адреналина. Вскоре на улицу выходит и Энгус Бичер. Он бродит вокруг кафе, оглядываясь по сторонам и словно пытаясь что-то найти, — и Джонатан, не выдержав, подходит к нему. — Мистер Бичер… простите, я могу вам помочь? — Да, — с ним Энгус не говорит таким жёстким тоном, как с Мардж; должно быть, Холли рассказала им с Викторией о «плохих полицейских и хороших полицейских». Сейчас в голосе и взгляде Энгуса нет стали — скорее растерянность. — Я… я ищу место для курения. — В такой глуши, как эта, определённых мест для курения обычно нет даже в наши дни, — говорит Джонатан. — Бывает, люди курят прямо в барах и закусочных. До сих пор. Во взгляде Энгуса мелькает что-то похожее на искреннее изумление. — Неужели? — спрашивает он. Каждый переживает шок по-своему, вспоминает Джонатан. Кажется, у него сейчас тоже шок. — Да, — говорит он вслух. — Так что, думаю, вы можете курить где угодно — главное, чтобы не в помещении. Энгус кивает. Становится так, чтобы оказаться под крышей кафе, прислоняется к стене. Роется в карманах, достаёт пачку сигарет и зажигалку. — Вообще-то, я бросил, — его голос звучит почти извиняющееся. — Два месяца тому назад. Купил… купил новую пачку только сегодня. После того, как… Он умолкает и, прикрыв ладонями сигарету от ветра, щёлкает зажигалкой. У Джонатана чуть не вырывается: «Понимаю». Вместо этого он спрашивает: — Не угостите? — Пожалуйста, — Энгус протягивает ему открытую пачку и зажигалку. — Я тоже бросил, — сообщает Джонатан, раскурив сигарету — и чувствуя себя от собственных слов последним дураком. В горле першит; должно быть, успел отвыкнуть от табака. К тому же, сигареты Энгус явно купил дешёвые и крепкие — возможно, первые, что попались на глаза. — Давно? — спрашивает Энгус. — Уже год прошёл. Энгус кивает. Он очень похож на Тобиаса — только выглядит куда более интеллигентно. Должно быть, если бы Тобиас не провёл долгие годы в тюрьме, они казались бы почти близнецами. — Холли нам всё рассказала, — голос Энгуса опять становится отрывистым. — Про вашу… напарницу. Про вас. Сказала, что вы хороший полицейский и очень ей помогли. — Рад, если помог хоть сколько-то, — тихо говорит Джонатан и запоздало представляется: — Я детектив Смит. Джонатан Смит. Можно просто Джонатан… к чёрту формальности. — Да. Я Энгус. Какое-то время они молча курят. — Вы подтвердите всё то, что сказала Холли? — Энгус быстро взглядывает на Джонатана, и на секунду его глаза взблёскивают остро и цепко. — Да. Разумеется. — Хорошо. — Поймите меня правильно, — Джонатану хочется вздохнуть, но вместо этого он делает ещё одну глубокую затяжку. — Я… не потому что не хочу быть к этому причастным. Не потому что хочу утопить свою напарницу. Не чтобы выйти сухим из воды. Я просто… — Можете не объяснять, — Энгус снова говорит отрывисто и резко, но в его голосе всё же слышится симпатия. — Вы собираетесь поступить правильно. Как должны поступать мы все. Профессиональная этика не позволяет вам плохо отзываться о напарнице, но честность и совесть не позволяют врать. Это главное. — Я в любом случае собирался просить другого напарника, — вырывается у Джонатана. Энгус опять взглядывает остро и цепко. — Джонатан, я не знаю, кто ваша нынешняя напарница — скрытая маньячка, любящая убивать людей, или просто некомпетентный полицейский. Но я добьюсь того, чтобы знающие люди в этом разобрались. И в полиции ей в любом случае больше не работать. Поймите, это не месть за брата. Просто люди, готовые убить других людей ни за что, не должны работать в полиции, и мой долг гражданина — этого добиться. «Хорошая речь для суда», — думает Джонатан. Даже если в первую очередь Энгусом всё равно движет желание отомстить за брата. Тобиас Бичер до первого срока был адвокатом — по корпоративному праву. У Энгуса небольшой бизнес, фирма по продаже стройматериалов, — но впору поверить, что он тоже адвокат. Впрочем, за то время, что его брат отбывал два срока, он уж точно хорошо познакомился с уголовным правом. И с другими адвокатами — не считая собственно Тобиаса. — Ещё сигарету? — Если можно. — Холли сказала, что вы купили ей поесть. Я верну вам деньги… — Пожалуйста, — почти умоляюще просит Джонатан. — Не надо. В любом случае, это мелочь. Энгус кивает. Кажется, он понимает. — Тобиас был хорошим человеком, — тихо говорит он. — Запутавшимся, да… сломленным тюрьмой… но хорошим. Однажды над ним нависал смертный приговор — обвинили в убийстве любовника, с которым он сошёлся в тюрьме, но я нанял адвоката, нам удалось доказать, что тот человек покончил с собой… это действительно было так. Я не просто спасал брата — я восстанавливал справедливость. Он делает затяжку. Медленно выдыхает дым. — Разумеется, я не хотел, чтобы он увёз Холли чёрт-те куда, — в его голос начинает просачиваться горечь — и боль. — Разумеется, я считал, что она должна жить дома, с бабушкой и братом, а не болтаться с Тобиасом по чёртовой Мексике. Это же… это же практически нецивилизованная страна! Ей надо было учиться. Поступать в колледж. Я советовал ей экономический, но сказал, что приму любой её выбор, она ответила, что хочет стать библиотекарем, я, разумеется, согласился… это тоже хорошая и нужная обществу работа — хотя если бы она захотела стать, ну, какой-нибудь художницей, спортсменкой или там балериной, я бы тоже сделал всё возможное, чтобы ей помочь… Что ж, она с детства любит читать книги — пусть учится на библиотекаря, раз так решила. И что бы её ждало в Мексике? С кем бы Тобиас там общался — не иначе, с какими-нибудь бывшими уголовниками? И у него… после тюрьмы… у него было немного не в порядке с головой. Я помню, ещё на свиданиях… иногда как ляпнет какую-нибудь чушь — до тюрьмы он никогда таким не был… Ему тоже лучше было бы оставаться в США. Посещать психолога… или психиатра, не знаю… находиться под врачебным присмотром. Но он не был опасен. Всё равно. Он никогда не причинил бы вреда Холли. Разумеется, мы с матерью не стали бы ни препятствовать общению Тобиаса с детьми, ни ограничивать его… если бы он снова устроился в жизни и пожелал вернуть опеку — мы были бы только рады ему помочь и чтобы суд вынес положительное решение… Я люблю Холли и Гарри. Но я — их дядя, и отца им не пытался заменить. Я бы всё равно не смог. Энгус докуривает сигарету до самого фильтра и выбрасывает окурок в урну. — Если бы я знал, чем всё закончится, я бы не стал подавать в розыск, — резко говорит он, глядя Джонатану в лицо. — И матери сказал бы этого не делать. Возможно, подали бы чуть позже, соврали бы, что думали, будто Холли ночует у какой-нибудь подружки… не знаю. Пусть бы их не успели найти. Пусть бы… пусть бы они лучше добрались до чёртовой Мексики. Дождь продолжает идти. Поднимается ветер. — Да лучше бы я сам довёз их до границы, — с горечью говорит Энгус. –Стал бы соучастником… плевать. Можете теперь использовать это против меня. — Я этого не слышал, — тихо говорит Джонатан. — И уж точно не использую. Энгус кивает. — Платье как у Лорен Бэколл, — произносит он; судя по всему, об этом Холли им с Викторией тоже рассказала. — Холли никогда не говорила нам с матерью, что хочет взрослое платье. Если бы сказала… ну, вообще-то, конечно, мы считаем, что пока что оно ей ни к чему… но если ей его так хотелось — разумеется, мы купили бы. Сказала бы, что хочет посидеть в ресторане, выпить этот свой безалкогольный мохито, — я бы сам её сводил. Пусть бы порадовалась, покрасовалась в чёртовом платье. Почему бы и нет. В этом ничего противозаконного. Многих девушек в её возрасте тянет на куда худшие вещи, а Холли — хорошая девочка. — Мне кажется… Энгус, простите, если я лезу не в своё дело… но мне кажется, что Холли не думала ни о взрослом платье, ни о ресторанах и мохито, пока ей их не пообещал отец. Я не говорю, конечно, что это плохо, — быстро добавляет Джонатан. — Это нормальное желание, вы совершенно правы… и нормальное обещание отца дочери-подростку. Энгус снова кивает. Судя по всему, его мучила мысль о том, что он не знал о тайных мечтах племянницы, — и сейчас, после слов Джонатана, ему стало чуточку легче. — Да. Думаю, всё так и есть. Нет, вы не лезете не в своё дело, что вы… Думаю, я куплю Холли это чёртово платье. Конечно, оно всё равно не уменьшит её боль от потери отца — как я не смогу ей его заменить, — но всё-таки. Куплю платье, свожу в какой-нибудь ресторан. Вместе с Гарри, если он тоже захочет. Пусть… может, это хоть немножко её порадует. — Я думаю, это хорошая мысль, — тихо говорит Джонатан. — Да. Спасибо, что выслушали. Энгус возвращается в кафе. Джонатан ещё какое-то время стоит на улице и слушает завывание ветра. У него нет ни дочери, ни племянницы. Но будь он проклят, если не понимает чувства Энгуса Бичера.***
Родной дом — дом бабушки — кажется Холли чужим. Она привезла с собой папин свитер. Сказала бабушке и дяде, что забирает его; те, конечно же, были не против. Бабушка унесла свитер, сказав, что его нужно выстирать, — а потом она вернёт его Холли. Пусть напоминает о папе; так сказала бабушка. У них дома много папиных вещей — но все они старые. Если не с тех пор, когда он ещё вообще не сидел в тюрьме, а мама и Гэри были живы, то времён того короткого периода, который прошёл между двумя его сроками. Тот свитер, что Холли привезла сегодня, кажется ей наиболее относящимся к папе — нынешнему, недавнему папе, незадолго до гибели от руки чёртовой суки, тому папе, которого она успела узнать за последние несколько дней. Она не забыла бы его в любом случае, никогда не забудет, — но всё равно рада, что у неё есть этот свитер. Бабушка отпускает Мэг — няню, присматривавшую в её отсутствие за Гарри. Холли поднимается вместе с братом на второй этаж, заходит в его комнату. Кажется, что она не была дома целую вечность. Лет десять самое меньшее. Интересно, папе тоже так казалось, когда он выходил из тюрьмы? Колотый лёд. В груди — в сердце — по-прежнему колотый лёд. — Вы с папой правда собирались в Мексику? — спрашивает Гарри. — Да, — говорит Холли и поспешно добавляет: — Мы бы потом обязательно вернулись за тобой. Чуть позже. И забрали бы тебя к себе… если бы ты захотел с нами уехать, конечно. У нас просто… у нас просто не получилось сразу. Возможно, у них не получилось бы вообще — забрать Гарри. Холли это понимает; как ни крути, а она уже не ребёнок. Но она не хочет, чтобы Гарри думал, что они с папой хотели его бросить. — Ага, — Гарри кивает. — А если бы не получилось, вы слали бы мне из Мексики открытки и эти… пиньяты с конфетами. А потом бы я вырос и сам приехал к вам в гости. Гарри не чувствует себя преданным. Кажется, ему было бы всё равно, с кем жить — с бабушкой или с сестрой и папой. Это хорошо. — Да, — говорит Холли и заставляет себя улыбнуться. — Бабушка сказала, что женщина, убившая папу, попадёт в ад, — серьёзно говорит Гарри. — Это правда? — Да, — Холли чувствует, как застывает у неё лицо — и прорывается в голосе ледяная ненависть. — Обязательно попадёт. А пока что дядя Энгус сделает так, чтобы её вышвырнули из полиции — а может, и посадили в тюрьму или психушку. — Хорошо, — Гарри снова кивает. — Так ей и надо. Гарри спокоен. Он почти не знал отца — поэтому сейчас ему не больно. Ему главное, чтобы восторжествовала справедливость. — А папа в раю? — спрашивает он Холли. — Он же не попал в ад? — В раю, — твёрдо говорит Холли. — Или в чистилище. Но там он пробудет недолго — и скоро попадёт в рай. На самом деле Холли уверена в одном: папа сейчас с Кристофером Келлером. И для него это главное — после смерти. А если бы он остался жив, для него было бы главным быть с ней, Холли. — Хорошо, — снова говорит Гарри — и, кажется, успокаивается окончательно. — Слушай, я тут целый день не могу убить в игрушке одну тварь… может, поможешь? — Что за тварь? — спрашивает Холли, садясь рядом с братом за приставку и стараясь, чтобы её голос звучал весело. Стараясь не думать о колотом льде в груди. — Верховная вампиресса. Та ещё сука. Слушай, не говори бабушке, что я ругаюсь, ладно? — Конечно, не скажу, — отвечает Холли. — Включай. Где там твоя вампиресса? Сейчас мы её. Вдвоём точно справимся. — Ага, — радостно соглашается Гарри. Помогая брату убить верховную вампирессу в игре, Холли представляет на её месте чёртову полицейскую суку, застрелившую их отца. А в своих руках — не джойстик, а настоящий пистолет. Заряженный боевыми патронами. После ужина бабушка, как всегда, говорит, что они должны помолиться. Они молятся за живых — друг за друга и за дядю Энгуса. За умерших — маму, Гэри, дедушку, а теперь ещё и папу. Холли говорит: — Мы должны помолиться за человека, которого папа полюбил в тюрьме. За Кристофера Келлера. Раньше она молилась за этого человека сама. Не говоря ни бабушке, ни Гарри. Бабушка секунду молчит. — Да, — говорит она наконец. — Всё правильно, Холли. Насколько я знаю, тот человек совершил много грехов — а значит, за него нужно молиться ещё больше. Они молятся. Сегодня молитва успокаивает Холли меньше, чем обычно. Но папа сейчас точно с тем человеком. Это она знает точно. А значит, они должны за них молиться. Чтобы им было хорошо вместе — где бы они ни были.***
Бабушка говорит, что на этой неделе они с Гарри оба могут не ходить в школу. Ничего, говорит она; вы умные, потом наверстаете. Я уже позвонила вашим учителям и всё объяснила. Они сразу поняли, с первых же слов. Кажется, Гарри этому рад. Он почти не знал папу, напоминает себе Холли. Поэтому ему совсем чуть-чуть грустно, что папы больше нет, — но радость оттого, что можно в ближайшие несколько дней пропустить школу, гораздо сильнее. Наступает новый день. Завтра — похороны папы. Холли пойдёт на них вместе с бабушкой и дядей; Гарри снова останется дома с Мэг. Сегодня бабушка обещает им испечь пиццу и приготовить сладкий пудинг. Разумеется, пиццу можно заказать на дом, но это точно не для бабушки Виктории; она никогда не покупает готовую еду. Считает, что это отрава. Это только для лентяев, говорит она, или для тех, кто слишком много работает. И раз она, слава Богу, не вынуждена ходить на работу в своём возрасте, значит, может приготовить внукам нормальную пищу. А они с папой готовую еду покупали. Те несколько дней, что были в бегах. И хотя бабушка Виктория, конечно, готовит гораздо вкуснее, Холли всё равно с тоской вспоминает те дешёвые закусочные, в которых они ели с папой. Холли думала, что этой ночью не заснёт ни на секунду, — но, как ни странно засыпает. Ей снова снятся папа и тот человек, Кристофер Келлер; Холли однажды видела его фотографию, но почти не помнит, как он выглядел, поэтому его лицо, в отличие от папиного, во сне кажется размытым. Они ей улыбаются. Оба. Проснувшись, Холли хорошо это помнит. А ещё она помнит их разговор. — Я люблю тебя, малышка, — говорит папа. — Я тоже, — отвечает Холли; ей хочется заплакать, но не получается. — Жаль, что я не могу убить эту чёртову суку. — Забудь, малышка. Это уже неважно. — Если бы ты был жив… если бы ты знал, что она выстрелит… ты бы её убил? Правда? Папа не успевает ответить. — Я бы точно убил, — с улыбкой говорит тот, незнакомый Холли человек. Кристофер Келлер. Странно, но после этих слов Холли просыпается почти успокоенной. Она думала, что обрела отца. Но вместо этого папа обрёл покой с человеком, которого любил. Это, конечно, хорошо. Но лучше бы папа был жив — а в груди у Холли не было бы колотого льда. Чёртова полицейская сука всё равно виновата. Дядя Энгус приехал, пока они с Гарри ещё спали. А вскоре после него у дома появились журналисты. — Разумеется, я не стану с ними разговаривать, — сердито говорит дядя, расхаживая по гостиной и, похоже, с нетерпением дожидаясь того момента, когда сможет выйти на задний двор — покурить. — Мне нечего им сказать. — Зато мне есть чего, — говорит, идя к двери, бабушка Виктория. Холли стоит на лестнице, ведущей на второй этаж, и видит, что бабушка оделась в строгий чёрный костюм с юбкой, пиджаком, чёрной шёлковой блузкой и такими же чулками, обула чёрные бархатные туфли и приколола на грудь брошку, обтянутую чёрным же шёлком. Холли помнит этот бабушкин костюм. Траурный. Бабушка надевала его на похороны и мамы, и Гэри, и дедушки. Впечатывая в пол каблуки, бабушка Виктория идёт к двери. Широко распахивает её, останавливается на крыльце под вспышками фотокамер. Должно быть, с точки зрения журналистов она выглядит настолько величественно, что они даже не сразу начинают её расспрашивать.***
В этот день Джонатан приходит в участок, чтобы попросить капитана поставить его в пару к О’Нилу — и два дня отгулов из тех, что у него накопились. Капитан без возражений соглашается на обе просьбы. Джонатан, признаться, ожидал, что по поводу отгулов он начнёт ворчать. — Хорошая мысль, — говорит капитан вместо этого. — Отдохни, приди в себя. Да… Мардж подаёт в отставку. — Правильно делает, — вырывается у Джонатана. — Да, — капитан снова не спорит. — В полиции ей не место. И мне не нужны в моём отделе сотрудники, стреляющие в людей без необходимости. Даже если вместо неё пришлют по квоте какую-нибудь девчонку, которой лучше бы работать не полицейской, а секретаршей, и то будет лучше. — Полицейская-секретарша нам тоже не помешает, — не удержавшись, хмыкает Джонатан. — Если не будет годиться для задержаний, пусть составляет вместо остальных отчёты. — Тоже верно. Как раз на это вы все ни черта не годитесь. На этом капитан пожимает ему руку и отправляет на двухдневный отдых. Перед уходом Джонатан переговаривает с О’Нилом. Тот, кажется, искренне рад новому напарнику. — Мы с тобой отлично сработаемся, сынок, — говорит он, сильнее, чем следует, хлопнув Джонатана по плечу. — Знаешь, — он понижает голос до шёпота и заговорщицки шепчет Джонатану на ухо, — в моё время женщинам было не так-то легко попасть в полицию. И может, это было не так плохо, а? Ладно ещё, когда берут какую-нибудь девчонку… — …которой лучше бы работать секретаршей? — вырывается у Джонатана, невольно вспомнившего слова капитана. — В точку, сынок! Так вот, это ещё ничего. Но когда такую вот — которая палит в людей почём зря… Никогда она мне не нравилась, эта Мардж. С того самого дня, как пришла в отдел. Сразу начала гундеть про свой феминизм — а тут не феминизмом надо заниматься, а работой. — Да, — Джонатан мог бы сказать про Мардж много чего, но вместо этого просто соглашается. — Ладно, сынок, иди отдыхай. Послезавтра приступим к работе. На выходе из отдела Джонатан сталкивается с Мардж. Нечего сказать, легка на помине. — Я зашла собрать вещи, — тихо говорит она, избегая встречаться с ним взглядом. Джонатан молча кивает. — Что, попросился в пару к О’Нилу? — Да. Кажется, он мне рад. Думаю, сработаемся… с послезавтрашнего дня. Я взял два дня отгулов. Мардж тоже кивает. — Думаю, я последую твоему совету, — говорит она и наконец-то смотрит Джонатану в глаза. — Попробую устроиться в какой-нибудь шелтер, помогающий жертвам домашнего насилия. Может, меня примут хотя бы туда — после всего, что устроит мне Энгус Бичер. «После всего, что ты устроила его племяннице, застрелив у неё на глазах её отца», — думает про себя Джонатан. — Примут, — говорит он вслух. — Туда — точно примут. Думаю, тебя лишат права носить оружие — а сотрудницы шелтеров его не носят. Хотя на самом деле иногда бы оно сотрудницам шелтеров не помешало — но это уже другой вопрос. А касательно Мардж — то, что ей больше никогда не дадут в руки пистолет, Джонатан считает абсолютно правильным. Их прощание выходит гораздо теплее, чем отношения за всё время совместной работы. Возможно, что-то и впрямь вышло к лучшему. Кроме, конечно, бессмысленной гибели Тобиаса Бичера — на глазах его пятнадцатилетней дочери. По пути домой Джонатан покупает упаковку из шести банок пива — на сегодня и на завтра, — и пачку сигарет. Почему-то так выходит чуть ли не каждый раз. Пока у тебя копятся отгулы, ты планируешь, как съездишь куда-нибудь в отпуск, — а в итоге тратишь их на то, чтобы просто пару дней посидеть дома и прийти в себя. Он открывает первую банку, включает телевизор — и, переключив пару каналов, натыкается на интервью с Викторией Бичер. Сегодня, в траурном костюме, она выглядит ещё величественнее, чем вчера, — настолько, что её впору принять за члена английской королевской семьи. Прямая спина, гордо поднятая голова с тщательно уложенными в аккуратный пучок седыми волосами; Боже, даже чёрные кружевные митенки. Когда её лицо показывают крупным планом, видно, что веки красные и припухшие. Такие, как Виктория Бичер, плачут по ночам. Когда никто не видит. — Было время, когда женщинам было непросто стать полицейскими, — мрачно и торжественно, так же, как тогда, когда обещала Мардж вечные муки в аду, говорит Виктория в заботливо поднесённый ей одной из журналисток микрофон. — Это, безусловно, прискорбно. Но сейчас наступили не менее прискорбные времена — потому что женщин начали брать в полицию только за то, что они женщины. Я прямо заявляю: это позор для нашего штата — держать в полиции психопатку-убийцу, не подвергнув её должной проверке перед тем, как позволить носить оружие. Даже если она одна такая на весь штат, более того — на все Соединённые Штаты, даже если её покарают по заслугам, это всё равно не вернёт мне сына. А моим внукам — отца. Эта женщина выстрелила в моего Тоби без предупреждения, сразу насмерть. На глазах его пятнадцатилетней дочери. Холли — добрая и набожная девочка, она всегда любила отца. Как думаете, каково ей сейчас? Журналисты не успевают ответить — сделав едва заметную паузу, Виктория продолжает: — В первый раз я надела этот костюм на похороны своей невестки. Затем — внука, затем — мужа. Теперь пришла очередь одного из моих сыновей — по вине некомпетентной полицейской с замашками серийной маньячки. Матери не должны хоронить своих детей. И уж точно не тогда, когда их смерть наступила не волею Господа, а по людской вине. Джонатан выключает телевизор. Дальше можно не слушать. Карьере Мардж в полиции пришёл бы конец, даже если бы за дело не собрался взяться Энгус Бичер. Хватило бы одного только интервью с его матерью. На одной чаше весов — скорбящая мать и набожная католичка. На другой — некомпетентная полицейская, без необходимости стреляющая на поражение. Нет никаких сомнений, которая из чаш перетянет. И в любом случае, Тобиас Бичер не считался особо опасным преступником. Судя по всему, он просто был малость свихнувшимся после тюрьмы парнем, слишком любившим свою дочь. И его пистолет не был заряжен. И поднять его он не успел. Если об этом журналисты ещё не разнюхали, то разнюхают в ближайшем будущем. К чёрту. Мардж давно следовало лишить значка. Жаль только, что для этого потребовалась смерть ещё одного человека, горе его семьи и психологическая травма, нанесённая дочери. Джонатан отхлёбывает пива и собирается вставить в видеомагнитофон диск с мультфильмами про Микки-Мауса (каждый отдыхает как умеет, а смотреть или читать что-то более серьёзное он сегодня всё равно не способен), когда начинает звонить телефон. Незнакомый номер. Кто бы это мог быть? — Джонатан? — спрашивает из телефона смутно знакомый голос. — Да. — Это Энгус Бичер. Я заходил в участок, но ваш начальник сказал, что вы взяли два дня выходных. Я спросил, может ли он дать мне ваш номер. Он дал. — Что-то случилось? — спрашивает Джонатан, чувствуя неприятный холодок в груди. Неужели… неужели у чёртовой Мардж хватило ума ещё раз попытаться «объясниться», и она, приперевшись домой к Бичерам, нарвалась на Холли? Следующее жуткое и нелепое (точно ли нелепое?..) предположение: у Холли каким-то образом оказалось оружие. Чёрт его знает; может, у них дома хранится какое-нибудь древнее ружьё или пистолет покойного мужа Виктории. — Нет, всё в порядке. Я просто хотел спросить, не придёте ли вы завтра на похороны моего брата. Конечно, если у вас есть свои дела… Слава Богу. Похоже, угроза Энгуса добиться ордера о запрете на приближение возымела действие даже на чёртову Мардж. Может, до неё наконец дошло, что не всегда и не всем можно «всё объяснить», и что далеко не все женщины готовы симпатизировать ей только потому, что она одного с ними пола. — Нет, — поспешно прерывает Энгуса Джонатан. — Нет, сегодня и завтра я полностью свободен. Если… если вы считаете, что это будет уместным… конечно, я приду. — Я же сам вам звоню, — мягко говорит Энгус. — Это будет более чем уместно. Уверен, Холли будет рада вас видеть. Но вы, конечно же, не обязаны. Если это хоть сколько-то вас затруднит… — Нет, — снова прерывает его Джонатан. — Нет, ни в коем случае не затруднит. Я приду. Спасибо. Правда, спасибо. — Хорошо. Вообще, я был за кремацию, но моя… наша с Тобиасом мать считает, что это языческий обычай. Поэтому будут традиционные похороны — и католическая служба, разумеется. Вы не против побывать и на службе? — Нет, конечно же, нет. Я… меня сложно назвать глубоко верующим… но я приду. Конечно. Они уговариваются о времени и месте. Затем прощаются. Джонатан всё-таки включает диск с мультфильмами, садится с банкой пива перед телевизором и закуривает первую сигарету.***
Мы все что-то теряем и что-то приобретаем. Всегда. И никогда заранее не знаем, что из этого окажется к лучшему… …а что — с точностью до наоборот.***
Холли заново проходит в их с братом компьютерной игре вчерашний уровень с убийством верховной вампирессы. Она думает о папе, который сейчас с человеком, которого полюбил в тюрьме. О колотом льде в груди, безалкогольном мохито в Мексике и платье как у Лорен Бэколл. И о том, как жаль, что она не может убить чёртову полицейскую суку так же, как эту чёртову верховную вампирессу.