Естественный отбор

      Аарониеро смотрит на стекло. Стекло смотрит на Аарониеро отражениями маленьких дырочек его маски. Кто сказал, что Аарониеро не любопытен, тот, скорее всего, давно уже растворился у Новено Эспады в брюхе и удовлетворил его любопытство насчёт того, каков на вкус. В проемы между колоннами заглядывает луна, тоже любопытная и голодная, и с удивлением натыкается на свое отражение. Стеклянные полотна деловито проезжают мимо Новено на мускулистых плечах покряхтывающих фрассьонов, направляясь в сторону лабораторий Заэльапорро Гранца, словно листы заледеневшей воды.       Луна зацепляется рогами за одно из стёкол, бодает его, и в мгновение ока оно исчезает. Испаряется. Целиком превращается в брызгающий звон и хлещет по колоннам, по полу, по паре фрассьонов, которые утрачивают точку опоры и с испуганным уханием врезаются один в другого.       Аарониеро думает, что нечто происходит. Он нередко об этом думает и чаще всего оказывается прав. Ни дня без суматохи в замке Лас Ночес, бодрствующем при свете луны.       — Третье за день, — уже без особого возмущения говорит Заэльапорро. — Естественный отбор.       Похожий на припадок белого и розового среди монотонного известняка, он стоит у дверей, ведущих в его учёное логово, и пропускает мимо себя стекло за стеклом. Взгляд Аарониеро прилипает к его вытянутой руке в облегающем рукаве, движется к запястью, пальцам и плетке из черной кожи, которая приходит в соприкосновение с костяным лбом очередного фрассьона. Следующая пара со своей ношей опасливо переступает порог, двое провинившихся, пихаясь, собирают в горсти мелкие ровные осколки.       — Съешь их, — серьезно предлагает Аарониеро голосом своей басовитой половины. Визгливая половина заходится булькающим хохотом и ударяется о стенки колбы. Движения провинившихся становятся ещё горестней.       Заэль смеётся тоже.       — Этих-то? Они жёсткие, как дрова.       — Что, не нужны? Отдашь? — говорит Аарониеро. У него нет намерения сейчас жрать, но скоро он проголодается. Это неизбежно.       — А ты заслужил, чтобы я отдал? — в Заэле подрагивает смех.       — Мы долго ждали. Ты заперся. Столько дней, — говорит Новено, чередуя голоса и рты, и придвигается, шелестя длинным жакетом с оборками. — Пока ты покажешься.       Лицо Заэля из бледного симметричного пятна складывается в ту уникальную конфигурацию, которую Аарониеро знает, будто чертеж. Глаза, которыми Заэль видит, светятся за костяными очками – как солнечные лучи, только не обжигают.       Аарониеро живёт немного в другом мире, чем все остальные. Дело даже не в том, что у него четыре глаза. Объяснять Аарониеро, что значит видеть глазами — все равно что объяснять кузнечику, каково слышать ухом. Заэль показывал ему как-то сушеных кузнечиков, пойманных в мире живых, и говорил, что они слышат ногами. Съесть не дал.       — Ты еще скажи, что соскучился по мне, — снисходит Заэльапорро.       — Больше похоже, что ты о нас позабыл, – черепа говорят в унисон.       Виноватые тащатся к дверям. Плётка исчезает вместе с рукой под длинным широким плащом; на Заэле в этот раз особенно много слоев. Правда, чем больше он старается скрыть, тем сильнее накреняются мысли Аарониеро. Тем настойчивей напрягается тот узел в нижней части его корпуса, где сидит Глотонерия. Тугой и темный сгусток щупалец. Для столь разных существ они с Октавой поразительно похожи.       Есть и новые признаки, которые Новено уверенно распознаёт, как хищник. Заэльапорро двигается медленнее и осторожнее, чем обычно, и не отходит далеко от дверей, открывшихся впервые за несколько недель. В нем ощущается какая-то уязвимость, щекочущая кончик того, что служит Аарониеро языком (хотя расположен этот орган куда ближе к промежности). Однако стоит перестать концентрироваться на его внешнем виде, и Заэль превращается в такой пылающий сгусток жизни, что смотреть больно.       Аарониеро сконфужен.       — Увы, я вспоминал о тебе каждый день, — усмехается Заэль. – До скорого, Аарониеро.       Вход в лабораторию начинает закрываться, будто заживающая рана.       У Аарониеро неплохая реакция, а у двери — титановые гидравлические поршни, и она явно мнит себя промышленным прессом. Несколько секунд его руки борются с ней, она начинает побеждать и наконец кровожадно вгрызается — в сухие рельефные пазы, а Новено, ловко проскользнув в щель, оказывается в узком техническом коридоре и нависает над Заэльапорро. Жидкость всплескивает в колбе и гудит в ушах.       — Чего тебе? – Заэль щурится на него и крутит между пальцами маленький пульт – от дверей или от ловушки, встроенной в стены? Или в пол? Или от чипов, зашитых во фрассьонов? Да какая разница.       — Мы думали над нашим последним разговором, Заэльапорро Гранц. Есть предложение.       – До недавнего времени у тебя были только вопросы. Это ли не свидетельство эволюции? – хмыкает Заэль. – Ладно, заходи. Тебя это тоже касается.       За спиной тоскливо вздыхает вентиляция. Заэль приглашает за собой в темноту. Новено расправляет обшитые витым шнуром плечи. Ему ли не знать, что, когда Заэль делает шаг назад, это значит лишь, что он планирует два шага вперед. Или три.       Коридор выводит в темный зал, полный шороха, стука и движения тяжеловесных невидимых фигур.       Заэль щёлкает кнопкой пульта.       На потолке просыпаются мерцающие луны: словно дети большой луны, которую они не взяли с собой, позабыв снаружи. Искусственность света щадит Аарониеро. Свет пронизывает легкие розовые волосы и розовую кожу, будто вливает Заэлю в капилляры свежую кровь.       Пожалуй, Аарониеро действительно по нему скучал.       Они не одни: по всему залу фрассьоны в тяжело нависших масках устанавливают стёкла в предназначенные для них металлические каркасы. На свет они не реагируют. Вероятно, свет им и не нужен. Или глаза. Тело Заэля, который, знает Аарониеро, тащит их в постель, как только пожелает развлечься, для их глаз уж точно не предназначено. Они довольствуются ощущениями равновесия, сменой холода и тепла, запахом и голосом своего хозяина, — всего этого, безусловно, достаточно, чтобы вставить член, но, как видно, хватает и для того, чтобы свинчивать крепежи и конопатить стыки. На полу даже нет никаких осколков.       — Твоя коллекция? — с интересом оглядывается Аарониеро.       — Что же ты имеешь предложить? – через отверстия маски виднеется восемь маленьких нетерпеливых лиц Заэльапорро, обведённых кружочками.       Новено — ещё более увлеченный коллекционер, чем тот, у кого он приобрел эту наклонность. Вещи, стоящие того, чтобы их собирать, просто есть. Кости. Зеркала. Песчинки. Души. Или нет, не так: нет таких вещей, которые собирать бы не стоило.       Аарониеро поднимает руки в волнистом кружеве манжет и принимается расстёгивать маску. Две костяные пластины, похожие на готическую башенку над рослым и крепким телом, распадаются.       — Ты собираешь всё. Мы собираем и храним души. Мы можем стать кем захотим. А ты нет. Мы лучше приспособлены к выживанию. Но у нас есть ограничение. Нам конец, если кто-то разобьёт эту банку, — указательный палец стучит по колбе. Басовитый череп уступает голос своему близнецу. — Мы подумали, что можем показать тебе наши души... если ты избавишь нас от нее. Мы даже можем... поделиться.       Заэльапорро молча показывает на полностью собранный пустой аквариум.       Полный пустой аквариум. В нем ничего нет, кроме жидкости, похожей на розовое игристое вино; пузырьки зарождаются у самого дна и поднимаются к кромке струйками и облачками. Аарониеро таращится. Он еще никогда не видел, чтобы этой жидкости было так много одновременно.       — Наш раствор? — два черепа резко всплывают в узкой колбе, пропуская жидкость через глазницы. — Ты размножил ту пробу?       — Им нужна подходящая среда обитания, — говорит Заэль. Аарониеро не может прочитать странное выражение его глаз.       — Кому — среда?       — Новым образцам.       — Каким образцам? Ты сказал, это касается нас.       — Касается — не значит предназначено для тебя, — в углу рта у Заэля прорастает улыбка, тонкая и издевательская.       Аарониеро хватает его за отставленный локоть и прижимает спиной к стеклу – резкий выдох Заэля оставляет туманное облачко на поверхности колбы.       — Нам нужна эта жидкость, — колба едва не касается лица Заэля. — Она наша по праву.       — Не только.       Аарониеро немудрён. Нетрудно отличить, когда он хочет жрать, когда трахаться, а когда философствовать, но в этот момент все его желания сливаются воедино. Он в любом случае не будет торопиться. Он насладится каждой частицей Заэля по очереди. Он изучит его способности и узнает, как Заэлю удалось преумножить ту микроскопическую пробу. Лицо, мерцающее напротив, станет одним из его собственных лиц, тело станет частью Глотонерии, и он захлещет свою обсидиановую башню семенем, перелистывая воспоминания о распирающих его щупальцах, игрушках, членах, фрассьонах...       — Ты закончил? — спрашивает Заэль. — Я не телепат, но твои мысли как открытый... хм, памфлет. Я уже позаботился об объединении наших возможностей.       Аарониеро смотрит на него недоумевающими черепами и понимает, что прижимается вплотную — и чувствует то, что до поры маскировала ткань.       — Думал, ты никогда не догадаешься, — безжалостно говорит Заэль. — Видно, тебя не научили, что когда ты засовываешь в кого-то член, это может иметь последствия. Хорошо, что мне удалось синтезировать достаточно раствора для наших детей.       Слова и мысли у Аарониеро разбегаются, как клопы.       — Наших... детей.       Колба стремительно запотевает, член Новено наливается раскаленной кровью. У людей беременеют только женщины. У кальмаров самец засовывает самке сперматофоры в полость под мантией, чтобы оплодотворить цепочку яиц. У пустых полового размножения не существует. Несмотря на это… он будет отцом.       Заэль носит его детей.       Аарониеро лезет щупальцами под белый плащ. Почему-то он даже не сомневается, что можно. Никто не расставляет вокруг себя такие сложные и туманные границы, как Заэльапорро. Один арранкар может получить от него лёгкий щелчок по носу, а другой — смертную месть за практически одинаковые поступки. Аарониеро решает, что можно — потому что он к этому причастен.       Щупальца, заменяющие ему пальцы, забираются под одежду Заэля и облепляют упругую поверхность живота. Заэль прислоняется затылком к стеклу и смотрит на Аарониеро, то ли расчётливо, то ли кокетливо, а скорее всего, и то, и другое сразу. Отблески жидкости раскрашивают непривычные очертания его фигуры. Заэль так тонок в кости, что и живот не кажется очень большим, но отчётливо выступает на фоне выпирающих ребер и подвздошных косточек.       Аарониеро изумлен, возбуждён и... восхищён.       — Можно? — человеческий голос звенит всеми этими эмоциями. Аарониеро опускается на колени, щупальцами держась за бедро Заэля, и человеческими губами прижимается к нижней части живота. Там тепло, и что-то ритмично шевелится в невидимой воде. Что-то иное, возможно, большее, чем еда.       Заэль вздрагивает, будто ему щекотно, кладет руку на макушку Аарониеро и заставляет его опуститься ниже. А другой вытаскивает член и проводит им ему по губам.       — Да, Аарониеро, — его голос тоже чуть дрожит. — Будет хорошо, если ты покажешь мне твои души. У меня ещё не отсасывал синигами.       Аарониеро тихонько смеётся, задевая дыханием сквозное отверстие в головке. Он не против лишнего воспоминания в свою копилку. Заэль кажется ему чем-то светящимся. Он берет член в рот не особенно умело, позволяя ему набухнуть до предела в кольце напряжённых губ и пропускает вглубь до корня языка. Сильные пальцы находят мошонку и выглаживают проходящую по ней спайку плоти. Заэль вздыхает над его головой:       — Да... Знаешь, как трудно стало дотягиваться?       И оглаживает живот круговыми движениями, в ответ на которые под натянутой кожей вырисовываются неровности и бугорки.       — Их будет много? — спрашивает Аарониеро, выпуская на мгновение член, и снова вбирая его уже почти до основания.       — Их будет много, Аарониеро, — Заэль покачивает бедрами, проникая членом до самой глотки в наказание за разговоры и прижимая лицо Новено к своему паху. Удовольствие окрашивает щеки, шею, грудь Заэля бледно-алым.       Щупальца не стоят на месте и ползут к промежности, ища и не находя ту прекрасную узкую щелку, через которую Аарониеро оплодотворил Заэля. Вместо нее — только напряжённое и тесное анальное отверстие, в которое с трудом протискиваются три тонких щупальца и принимаются играть.       Заэль уже не держит голову Аарониеро, а держится за нее, спиной к стеклу, громко и часто дышит, шепчет:       — Ещё, ещё, ещё, — а длинные пальцы обхватывают пульсирующий живот, глубоко впиваются, оставляя светлые следы. Аарониеро разводит в нем щупальца в стороны, и Заэль содрогается и наполняет рот Новено странным, будто вспенившимся семенем, и продолжает цепляться за свой живот, хотя у него подгибаются ноги.       Щупальца Аарониеро совершенно мокрые, и по бёдрам Заэля продолжает стекать прозрачная красноватая водица, и Аарониеро выпрямляется, облизывая губы и пальцы, и поворачивает Заэля грудью к стеклу — к холодному стеклу сосками, к горячему нетерпеливому члену задницей. Шанс не должен пропасть.       Заэль опирается на аквариум, шаря ладонями в поисках опоры, цепляется за верхнюю кромку чуть выше его головы, и на него смутно смотрит отражение, просвечивающее с другой стороны. Аарониеро вытаскивает щупальца из ануса и заменяет членом.       По телу Заэля проходят судорожные схватки и сокращения, так сильно сжимающие член, что Аарониеро едва не кончает в ту же секунду. Щупальца ползают по содрогающемуся животу, залезают в пупок, Заэль стонет и стонет, он тоже до сих пор возбуждён, боль служит приправой, раствор — смазкой. Аарониеро пальцами в мокрой перчатке, не попадая сразу, водит по его губам, засовывает в рот, и Заэль сразу прикусывает их и не выпускает, пока Новено втрахивает его в стекло, распластывая по нему щекой. Тонкие прядки волос электризуются и рассыпаются розовым ореолом.       После особенно сильной судороги Заэль принимается отталкивать Новено.       — Нет... Хватит... — через кляп из пальцев, зажимающих рот. Аарониеро толкается в него ещё раз, другой, — отверстие с каждым разом становится чуть податливей, принимает форму члена и словно затягивает его внутрь. На бледных бедрах уже синяки от хватки Аарониеро. Такие красивые.       Заэль всё-таки отпихивает его и соскальзывает с члена за секунду до того, как Аарониеро готов был кончить, — и сползает по стеклу на четвереньки; Аарониеро разочарованно шипит и наклоняется было, чтобы подтащить его обратно, но замирает. Между раздвинутых бедер выглядывают другие, незнакомые щупальца, обхваченные пульсирующим и покрасневшим отверстием.       Заэль вцепляется пальцами в кафель и сыплет, вперемешку со стонами, целыми потоками испано-японских проклятий в адрес того, кто во всем этом виноват, будь он хоть трижды гиллиан, синигами или пара безмозглых черепов в банке. Аарониеро слушает и смотрит, завороженно двигая рукой по члену, зажмуривает на мгновение глаза и кончает на Заэлеву костлявую задницу — и на маленькое существо, только что выбравшееся из Заэля наружу.       Это только первое существо из целой вереницы, они выскальзывают одно за другим, размером примерно с кулак каждое, у них полупрозрачные перепонки с сиреневыми подолами и бахрома щупалец по краям. Мокрые сгустки плоти клубятся у Заэля между ног. Выталкивая их наружу мимо простаты, он кончает ещё раз, и по коленям, и по полу. От пота у него сползают очки, на нем до сих пор остаётся совершенно мокрая рубашка, под коленями лужа, и он сосредоточенно прощупывает живот, убеждаясь, что это всё.       А потом обессиленно прислоняется к аквариуму и закрывает глаза.       Аарониеро заправляется в штаны, а потом протягивает руку, подставляет ее новым существам, и каждый палец обвивают тоненькие щупальца. Маленькие осьминоги скользят по мокрой перчатке, чем-то напоминающие и Глотонерию, и Форникарас, и глубоководных мерцающих медуз. Их восемь.       У их детей нет масок.       Это вообще пустые?       — Это души, — хрипло говорит Заэль. — Есть нельзя.       Выглядит он потрясающе. Между ягодиц, обильно политых семенем, он все ещё так раскрыт, что можно, кажется, просунуть ладонь. Полутвердый член лежит и сочится смазкой на живот, все ещё округлый, а лицо такое строгое, что хоть сейчас на лекцию.       Аарониеро и не рассматривает таких крох как еду. Он держит на ладони несколько душ, которые не издают ни звука, только присасываются и отлипают, шевеля тонкими мантиями. Сквозь прозрачную кожицу виден каждый капилляр, вздувающиеся и опадающие внутренние легочные мешки и темные точки глаз.       Заэль поднимается — не без труда. Вся белоснежная одежда — в пятнах, растворе, смазке и сперме.       Аарониеро тянется наверх, к краю аквариума, и ссаживает души с ладони в воду.       — Они вырастут большими, — замечает Заэль. — Те, кто выживут.       — Собираешься их убивать? — Аарониеро гудит низким голосом из колбы.       — Нет. Они — первые существа в Уэко Мундо, подверженные естественному отбору. Его нет, если нет размножения. Они могут приспосабливаться. А мы с тобой, — Заэль скользит по колбе пальцем, оставляя влажный развод, — не приспособлены, мы специализированы. Твоя специализация — лицедейство, а моя... бессмертие, — Заэль хлопает ладонями, и от дверей слышится топот фракции. — Я подумаю над твоей колбой. Выход там.       — Они наши дети, — нерешительно говорит Аарониеро.       — Выход все ещё там.       Аарониеро улавливает, что Заэль чертовски устал. Он знает, что вернётся. Догадывается, что Заэль будет тщательно скрывать произошедшее от Айзена, для которого возможность размножения пустых будет не меньшим военным потенциалом, чем, скажем, второй ресуррексион. Заэль кивает ему с некоторым облегчением. Все ещё не телепат.       Дым пузырьков кружится и вьется в красноватом растворе.       Маленькие осьминоги расправляются и, не учась и не видя примеров, принимаются плавать.