je suis désolé

      Десятая годовщина окончания Второй Магической войны была ярким примером того, что можно отрицать сколько угодно свое восхищение аристократией, но прикоснуться к эстетике и гедонизму, которые были спутниками знатных семей, хотел каждый.              Уизли могли сколько угодно говорить о том, что деньги — это лишь звякающие куски металла, а самое главное — это дружная семья, но их восторг от нового поместья, которое досталось им от Министерства за заслуги перед Магическим Сообществом, скрывать не стали. Поттер мог сколько угодно разбрасываться такими «ненужными» богатствами в пользу нуждающихся, но его супруга стояла в танцевальной гостиной их особняка, облепленная бриллиантами и жемчугом с ног до головы. Новое Министерство Магии сколько угодно могло убеждать общество в том, что аристократия — пережиток прошлого, но пока оно организует балы, это выглядит самым большим лицемерием магического мира.              Минуты молчания отзвучали, праздничные концерты отыграли, «ура!» прокричали столько раз, что сами сбились со счету, все напитки, кроме шампанского, выпили, а еду давно съели. Теперь новое высшее общество — те, кто был близок Избранному, скучающе бродили по его особняку, совершенно не понимая, чем можно занять себя на балу.              Кто-то не удосужился даже приобрести наряд, который бы соответствовал названию этого пышного мероприятия, но те, кто все-таки решился надеть что-то привычнее парадной мантии, выглядели не менее нелепо, чем любители остроконечных шляп и шалевых воротников.              Мне удавалось перемещаться среди толпящихся победителей десятилетней давности почти незамеченным. На меня давно никто не обращал никакого внимания, прекрасно понимая, что находиться рядом — это всего лишь моя работа, мое хобби, которым я занял свое время после того, как отца посадили в Азкабан, а мама решила провести остаток дней во Франции, в одном из родовых поместий Малфой, отошедших ей.              Я не был в той войне за или против. Я был самым обычным ребенком, который вообще не понимал, что он здесь забыл. Мне было совершенно безразлично, чем это все закончится, лишь бы закончилось быстрее и перестало касаться меня. Се ля ви. Я и не отрицаю, что был избалованным малолетним засранцем.              Сначала меня не любили, потом я был им противен, но потом им стало на меня плевать, ведь что мог делать странный писатель на их праздниках? Смотреть, наблюдать. Изобличать их пороки, которые святые люди выдавали добродетелью.              И их главный порок — они отдали бы все за то, чтобы родиться таким, как я. Но не признавались в этом себе, обойдясь парочкой пародий на бал в год.              Самая смешная среди них — Грейнджер. Если Поттерам даже не приходилось играть роль образцовой семьи, чтобы выгодно смотреться в колдокамерах, в «Пророке» и нести свою личину символов благополучия, величия и непобедимости, то Грейнджер и Уизли терпели крах. И больше всего плевков в спину получала именно она. От членов своей же семьи. Но, если выразиться еще точнее, от своей свекрови.              Что была должна сделать Грейнджер по мнению общества и убогой семейки Уизли, которые как-то слишком расправили крылья, вырвавшись из грязи в князи? Родить ребенка, ведь у Поттеров есть. Бросить карьеру в Министерстве, ведь ценности нового общества — любовь и семья. От мужа стоять всегда чуть сзади, и плевать, что этот муж сам, глядя влюбленными глазами, весьма гордо выдвигает ее перед собой. Надо отдать ему должное, он вел себя, как джентльмен, находясь на стороне супруги. Но всегда до тех пор, пока не звучал самый странный вопрос в ее сторону:              — Миссис Грейнджер, почему вы не проживаете совместно со своим мужем?              — Я — мракоборец, — обычно вступался Рон. — И моей супруге не всегда комфортны ночные вылеты, срочные вызовы и крайне неподходящий для тихой семейной жизни график работы.              — Я могла бы ответить сама, — Гермиона мягко коснулась плеча растерянного мужа и пошла в сторону стойки с выпивкой.              Сегодня все одеты в стиле Америки двадцатых. Узкие тонкие платья, расшитые золотой тесьмой, абсурдно многослойные нити жемчуга, перья, обсыпанные камнями диадемы и танцующая вокруг не всегда стройных женских ножек, бахрома.              Женщины до сорока были в белом, голубом, бежевом, чуть более взрослые не заморачивались с дресс-кодом и пришли в обычных шляпах и мантиях, а мужчины надели фраки, в которых их неблагородные рожи выглядели так, словно домовые эльфы стащили что-то из хозяйского шкафа.              Не вызывали моей насмешки только хозяева особняка и она. Грейнджер, надевшая на себя переливающееся камнями струящееся черное шелковое платье, облегающее узкую талию и женственные бедра. Волосы сегодня явно не обошлись без магии и поддались замысловатой укладке, в центре которой был скромный, но роскошный, определенно дорогой гребень. Элегантно — так бы назвала это мама. Соблазнительно — так это называю я.              Джинни осмотрела гостей и что-то шепнула на ухо супруга, который уверенно кивнул головой и пошел по направлению небольшого оркестра, играющего уже шестой или седьмой вальс, под который в танцевальной гостиной двигались по паркету всего пять или шесть пар, постепенно убывшие до двух.              Миссис Поттер подошла к дирижеру и что-то шепнула ему на ухо, после чего тот повернулся и хотел было дать сигнал оркестру разойтись, уступив небольшую сцену уже готовым выйти на нее парням с гитарами с разукрашенными лицами. В это время глаза Избранного остановились на мне. Он нехотя отсалютовал мне бокалом коньяка, на что я махнул своим блокнотом, с которым никогда не расстаюсь.              Когда оркестр уже поднялся со стульев, к дирижеру подошла Гермиона, о чем-то поговорила с ним, смеясь, с бокалом шампанского в руке, которым коснулась дирижерской палочки. Она обошла скучающих вдоль стен волшебников и привлекла их внимание к танцам. Я усмехнулся. Этого не удавалось сделать весь вечер. Что же она придумала?              Струнные задали лиричное вступление. Я узнал мелодию — это Por una cabeza. Гермиона вышла в центр, под недоумевающий взгляд Джинни.              — Ты же хотела бал, а не рок-концерт, — уверенно сказала Гермиона, сделав первый танцевальный шаг, чуть ударив носком туфельки о паркет.              К Джинни подошла ее мама, прижав ладонь к груди:              — Что она делает, милая? — сморщила нос миссис Уизли.              — Очевидно, мама, — непривычно чопорно заявила Поттер, наматывая нить жемчуга на свой палец. — Хочет танцевать.              — Но, с кем?              Будто в ответ ей, Гермиона подошла к супругу и протянула руку ладонью вниз, призывая его пригласить ее на танец. Он коснулся ее ладони, но сделал шаг назад:              — Но я не умею, Миона, — он слегка замялся, — ты же знаешь…              Я усмехнулся дурацкому сокращению ее вполне красивого имени. Стоя позади семейства Уизли, я продолжал подслушивать их разговоры:              — Кошмар, Джинни, — причитала Молли. — Если согласится кто-то другой, завтра все газеты будут говорить о том, что жена героя войны, знаменитого мракоборца обнимается на балах с другими на глазах супруга. Это позор.              Мне стало почему-то жаль и ее и Уизли. Одержав победу десять лет назад, они не обеспечили себе счастливое будущее, а организовали спектакль, который вынуждены натужно играть из сезона в сезон. Превратили себя в субъекты, став достоянием общественности, сами того не желая.              Тем временем, к начавшей пританцовывать и выбрасывать аккуратную ножку Гермионе подошел Гарри. Он учтиво взял из ее руки бокал, но разбил ее надежды, когда она уже было встала с ним в стойку.              — Герм, я не танцую, — отрезал он и встал рядом с супругой.              Внутренне ликуя от их провальной подсознательной попытки приблизить себя к аристократии, я решил, что давно не был в центре внимания, согласившись на роль молчаливого соглядатая их непомерно лицемерного существования.              На самом деле, глядя на нее, на то, как она двигалась, и с каким блеском горели ее глаза, мне хотелось прижать ее к себе. Женщина, которая не хочет быть субъектом, не хочет жить по правилам и соответствовать ожиданиям. И сын Пожирателя смерти, который от скуки набирает строчку за строчкой, безбожно глумясь над обеими сторонами магического общества. Отличная партия для этого танца.              Я сделал шаг вперед и протянул ей руку под охи и ахи собравшихся на этом паркете, глазеющих, но не способных даже просто встать в пару, прижавшись друг к другу, чтобы разделить несколько минут приятных сердцу нот.              Грейнджер пару тактов смотрела на меня горделиво, но одобрительно. Почему-то мне показалось, что в этом взгляде помимо всего было еще и нескрываемое обожание. Но за что? В ее глазах я был, скорее, предателем и бывшим врагом. Но ее взгляд был полон благодарности и трепета, хотя это и скрывалось под высокомерием и холодностью.              Она ответила на мой жест, вложив свою руку в мою ладонь. Прижалась смело и тесно, прислонившись к моей щеке своим виском.              Первый шаг в сторону. Наши ступни двигались синхронно, слегка касаясь краем подошв. Я чувствовал на своей шее ее взволнованное дыхание, которое при повороте головы коснулось моего подбородка. Я сделал медленный шаг вперед, касаясь коленом ее бедра, опустив голову ниже, прижав ее грудь с себе теснее.              Корица и табак. Маленькая праведница курила, прячась ото всех, чтобы никто не подумал о том, что талантливейшая ведьма столетия способна хоть отдаленно напомнить падшую женщину.              Лицом к лицу мы прошли дорожку траспье, во время которой мое бедро находилось в опасной близости от ее промежности. Я сдержался, чтобы не шикнуть от того, что начал чувствовать предательское напряжение в паху от ее близости и от корицы с табаком. Прижавшись низом живота к моему боку при кресте, готов поклясться, что слышал тяжелый вздох на грани с полустоном, вырвавшийся из ее грудной клетки.              Упругое, пружинистое в точных шагах, тело Грейнджер плавилось в моих руках, подчиняясь ведущей роли в танце. Перехватив ее для энганчада, наши лица соприкоснулись носами, ее глаза смотрели в мои с вызовом и вожделением, что откликнулось очередным спазмом внизу моего живота, моментально включившим фантазию. Я поставил ее на обе ноги, невесомо обхватив своей рукой плечо и проведя ладонью до предплечья, обжигая ее и обжигаясь сам от электричества, которое пробежало в миллиметровом зазоре между нашей кожей.              Силясь, чтобы не схватить ее руки со всей силы, не сделать дорожку до стены, вжав ее в нее, и не сорвать платье, я скользнул рукой вдоль тела, хватая и сжимая шершавую из-за вышивки ткань платья на бедре. Кебрада. Потянув ногу на себя, я перенес наш вес на мое бедро, на которое она «упала» своим. Еще пара дюймов, и…              Не думать. Не думать о ее дыхании и теле. Думать…              О том, как моя рука поднималась бы выше, не будь сейчас всех этих людей, касалась бы ее явно влажной, судя по сбитому дыханию, и горячей чувствительной кожи, не стесненной бельем. Да. На бедрах платье узкое, поэтому вряд ли ее скрывает от меня что-то, кроме этого расшитого шелка.              Она на секунду взяла ведущую роль на себя, поднявшись и обойдя меня в ряде упругих очитос кругом, взъемом стопы нежно проведя вверх по моей ноге, закручиваясь и потягиваясь, снимая это мимолетное наваждение, но тут же принося следующую волну.              Вы танцуете. Это танец. На вас смотрят. Вы и без этого две самые непонятые и раздражающие всех присутствующих личности. Не делай ей хуже, Драко, не делай…              Но моя рука вновь тесно прижимает ее к себе рывком, и наши губы замирают в миллиметре друг от друга. Кадена, как способ унять возбуждение, которое теперь мы совершенно ясно чувствуем оба.              Поворот вокруг моей руки и пьернасо. Ее бедра упираются в мой пах, тесно вжимаясь в затвердевшую плоть. Ее тело чуть скользит вниз, и нога через сторону забрасывается мне за спину. Я не должен был, но поймал ее, схватив за переднюю часть бедра. Тело сдерживается от этого, но разум…              …совершает толчок в сторону ее ягодиц. Будто здесь нет людей, нет сковывающей одежды, которая мешает мне всего лишь чуть наклонить ее вперед, совершив оттяжной толчок, соединяющий наши тела.              Казалось бы, нужно снова сделать все, чтобы исключить этот контакт. Нужно прерваться, но за волькадой она падает вниз, выставив ногу вперед, почти в шпагат, глядя на меня исподлобья…              … а я представляю, как рукой, которой она держит мою ладонь, чтобы не потерять равновесие, она рывком вытаскивает ремень из пряжки, щелкает пуговицами на ширинке и вбирает в себя мою плоть, доводя до исступления.              Не выдерживая напряжения, я грубо ставлю ее на ноги, перекрутив через себя в поддержке с вращением. Это было ошибкой. Я перехватил ее, взяв на руки в то время, как голова снова дорисовала недостающий кусок…              … как я укладываю ее на один из этих чертовых подоконников и поднимаю платье вверх, покрывая поцелуями стройную ногу от икры к бедру, пока мои губы не останавливаются между ее ног, осторожно касаясь точки возбуждения, углубляясь языком, скользя, провоцируя ее на отчаянные, сбитые стоны.              В глазах чернеет, я чувствую, как она все чаще норовит потерять равновесие от схожих чувств, одурманивающих наши головы. Музыка почти закончилась. Баррида, бисиклета и сентада, во время которой она снова слишком сильно вжимается в мои бедра. Слишком близко дышит в лицо. Слишком пристально смотрит в глаза.              Нас прерывают хлопки Молли Уизли, одетой, как никогда раньше безвкусно:              — Браво! — с особым остервенением аплодировала она. — Рональд, это конец. Я даже не знаю, кто напишет об этом первым — Скиттер или наш беллетрист.              Гермиона поднялась с моего колена, поправила платье и, слегка кивнув головой, подошла для короткого объятия, принятого в светском обществе. Коснувшись пальцами моей скулы, она прошептала:              — Если тебе это все тоже надоело, спускайся вниз через десять минут.              Гермиона разомкнула контакт, убегая в сторону уборных, оставив меня одного под сожалеющим взглядом ее законного мужа, который сорвался за ней.              Надевая на ходу легкое пальто, она громко кричала идущим вслед за ней Рону, Джинни и Молли:              — Вы всегда гордились Роном, который, бесспорно, хороший человек, герой, храбрый и смелый, — она остановилась, повернувшись к ним лицом. — Но я — отдельный человек, и всегда им была.              Она отдышалась и обратилась напрямую к Рону:              — Я знаю, что ты хотел, чтобы я была, как Джинни. Просто твоей женой, но я не такая. Я пыталась, но никогда ей не буду. Спасибо, что ты был единственным, кто меня понимал и никогда не давил.              — Давай, иди, — махнула рукой Молли Уизли. — Обнимайся с чужими мужиками, живи отдельно от семьи, будто ты девочка по вызову, а не жена…              — Миссис Уизли, — лилейно улыбнулась Гермиона. — Вы смотрите?              И когда она убедилась, что та смотрит на нее во все глаза, подняла перед лицом средний палец и выскочила за порог, где ее встретил я.              — Je suis désolé, Гермиона, — прошептал я в ухо, притянув ее к себе за плечи.              — Успокойся, Малфой, — приложила она палец к моим губам. — Вовсе ты не дезоле.              Захватив мое лицо ладонями и прижавшись губами к моим в страстном поцелуе, она трансгрессировала нас обоих. Куда? Мне было это не важно, ведь настало время не наблюдать, а самому проживать нечто увлекательное, не так ли?