***
Голода он испытывать не умеет, но все равно задерживается у «Киминами». Надо же, они до сих пор работают. Хэйзо прилипает к витрине, рассматривая и блюда, и толпу людей, усердно занятых едой — все потрепанные, в старой одежде. Без сомнений, это рабочие — неподалеку гремит завод, Хэйзо слышит гул его станков благодаря едва живым потокам ветра. Его любимая Иназума превратилась в еще больший кошмар, чем прежде. Куда только смотрит Баал? Все это невероятно обидно — ведь Хэйзо помнит, какой Иназума была раньше. Точно не серым пятном. Он решает зайти и сесть где-нибудь в уголке, чтобы никому не мешать. За стойкой молодая женщина — в ней Хэйзо без особого труда улавливает черты прошлого хозяина ресторана, должно быть, она его дочь. Старик всегда придерживался наследственного порядка передачи имущества. Горё даже как-то доводилось присутствовать при оформлении завещания. Какое же имя он указывал? Хэйзо, быстро припомнив самое важное, поднимает руку и громко произносит: — Госпожа Киминами! Женщина торопится к нему — все клиенты уже обслужены, другие официанты во всю снуют по помещению. — Здравствуйте. Вы готовы заказывать? — улыбается хозяйка заведения, поклонившись, но когда она выпрямляется и смотрит на своего посетителя, удивление застывает в ее глазах, — Вы?! — Анна, я прав? — приветливо говорит Хэйзо, — Я к вам по делу. Простите за бесцеремонность… — Но вы же! — не унимается она. Затем стыдливо прижимает ладонь ко рту и бормочет, — Извините… Да как это возможно? — Неужто ваш отец не рассказывал обо мне? — вздыхает Хэйзо и оттягивает воротник, демонстрируя бледно-красную метку, — Не нужно вызывать экзорцистов, Анна. Она машет ладонью, отводя взгляд: — Господин, вы что! Такое показывать… Хэйзо никогда не понимал, что такого интимного в метках принадлежности клану, но только ради спокойствия женщины он без пререканий поправляет воротник и извиняется. — Я видела вас на фотографиях, — говорит Анна и указывает пальцем в дальний угол, — Даже в ресторане есть одна фотокарточка — ведь на ней вы с моим отцом! Как же это? — Я весьма живуч, — улыбается Хэйзо и продолжает, прежде чем управляющая завалит его вопросами, — У меня есть один крайне деликатный вопрос, моя дорогая. Не могли бы вы уделить мне время? Киминами делает еще более удивленное лицо. — Наедине, — подмигивает Хэйзо, — Ничего неприличного. Не люблю беседовать на виду у толпы. На него не пялится разве что только ленивый, но Шиканоину это только на руку. Не хочется искать представителя клана — пусть сам побегает в поисках горё. В знак уважения Анна бесплатно подает ему одзони с лососем, и Хэйзо делает вид, что еда действительно удовлетворяет его предпочтения. Даже если у него нет предпочтений как таковых. Ресторан пустеет только спустя час. Горё перекочевывает за стойку и садится, выжидающе наблюдая за хлопочущей хозяйкой заведения. — О чем вы хотели спросить, господин? — наконец останавливается она, закинув полотенце на плечо. Она настороженна и недоверчива, но то ли еще будет. — Я просто хотел привлечь внимание, а там как получится, — говорит Хэйзо и поднимает палец, — Но! Вопрос у меня все-таки есть. Анна присаживается напротив. — Клан Каэдэхара еще существует? Если да, где он теперь базируется? Вопреки ожидаемой насмешке или брезгливости, Киминами заметно грустнеет и начинает беспокойно заламывать руки. Хэйзо едва не закатывает глаза. Если эти придурки нынче вызывают у людей сочувствие, то он и правда пойдет искать наемного убийцу — для себя же. — Видите ли, господин, — говорит Анна, — Наследник Каэдэхара пропал без вести, прошло так много лет. А продолжение рода… Он был совсем мальчишка, какие там дети. Не уверена, что могу помочь вам с этим. — Это еще почему? — усмехается Хэйзо и встает, — Вы мне очень помогли, — он бросает взгляд в темный угол барной полки, на незаметный для людей сгусток чернеющей энергии, и кивает, — Я бы не советовал поить посетителей тем саке. Проведите уборку наверху. Женщина охает, оглядываясь. — Вы заметили там что-то? Я постоянно чувствую ужасную тяжесть, когда туда подхожу! — бормочет она и поворачивается обратно, но сталкивается с пустотой — удивительный гость исчез. Анна расстраивается. Она ведь даже не спросила его имени.***
Ноги сами приводят к месту, где когда-то Хэйзо пытался построить безоблачную жизнь. Теперь вместо дома здесь многоэтажка, серая и уродливая. От былого величественного особняка остался только огромный валун с почти стершимися иероглифами. «Вихрь багровых листьев», — читает Хэйзо и закатывает глаза. Как же они любили весь этот бесполезный пафос. Он ненавидит этот район. Но все же не спрашивает себя, почему вернулся именно сюда. Хэйзо не считал, сколько минуло лет со смерти. Десять? Быть может, даже пятнадцать. В Обители Моракса было чем себя занять, оттого горё лишь глазком поглядывал на Тейват, совершенно не заинтересованный в копошениях смертных — какое ему дело? Ему не очень приятно подпускать ближе мысль о том, что дело было, да еще какое. Назойливо-тревожная мысль маячит на горизонте: очнись, придурок, сколько ты пробыл в Пустоши, которую не способно подчинить ни время, ни пространство, до того, как Моракс пришел на помощь? Кто-то стряхивает с серого балкона серую одежду, и мрачные капли сыпятся Хэйзо на голову. Он прячется под козырьком автобусной остановки, теряясь в толпе рабочих. А интересно все-таки — кто разрешил снести имение? — Извините, — обращается Шиканоин к человеку с усталым взглядом, — Добрый день. Не подскажете, как добраться до Департамента Трикомиссии? Мужчина заторможенно поворачивает голову и косится на него с подозрением. Хэйзо проводит рукой по волосам и вопросительно глядит на человека в ответ. Он в своих одеяниях и доспехах на руках и плечах наверняка выглядит для горожан очень странно. При том традиционную одежду ни на одном иназумце Хэйзо еще не наблюдал. Он молча надеется, что Моракс не решил подгадить за «хрыча» и не прилепил к его гениальному красивейшему лицу какую-нибудь огромную бородавку. — Простите, что? — наконец подает голос рабочий. Звучит он раздраженно, будто Хэйзо — надоедливая муха. — Ах, да, — трет висок Шиканоин, — Как я мог задать такой глупый вопрос. Прошу прощения. Будьте любезны, подскажите, который нынче год? — Тысяча триста восемнадцатый, — бормочет мужчина и отодвигается подальше. — Все еще после Каэнрии? — наклоняется ближе Хэйзо, — Простите мою назойливость, но мне важно знать. — После, — кивает рабочий, удивленно вскинув брови, — Юноша, вам нездоровится? Хэйзо уже не до него. Надо бы привыкнуть к тому, что Иназума теперь другая. И манеру речи подправить. Современные иназумцы хороши — их слова лишены бесполезной вычурности. Восемнадцатый, значит. — Пятьдесят семь лет, — постукивает по подбородку пальцем горё, поднимая задумчивый взгляд к скучному серому небу, едва виднеющемуся за небоскребами, — Как волнующе… и глупо! Ему хочется смеяться. Горожане, должно быть, принимают его за сумасшедшего, но Хэйзо энергичным шагом покидает остановку, не оглядываясь на рабочих. Элементальное предчувствие тянет его дальше, к самым окраинам разросшегося за долгие годы города. Чем дальше от центра, тем грузнее и несуразнее становится транспорт — покореженные мотоциклы да развалюхи на сдувшихся колесах. Пока Хэйзо может только предполагать, кто так изуродовал прежде стремительно растущую экономику страны. Однако ему некуда торопиться. Он может думать только о двух вещах: о незаконченной партии и о мотиве идиота-наследника, призвавшего клинок в такое отвратительное время. Хэйзо уверен, что заслужил неплохой отпуск — желательно пожизненный. Он чешет затылок. Посмертный отпуск, если быть точным. Горё оставляет достаточно следов, чтобы отследить его не составило никакого труда, но нужный человек не появляется ни через час, ни через два. Хэйзо мается от скуки, забравшись на голову огромной скульптуре посреди улицы — окруженная унылыми многоэтажками, она выглядит безвкусно и неуместно. Раньше так изображали только богов, а это лицо Шиканоин не узнает, значит, иназумцы нынче совсем с ума посходили — воздвигают гигантские памятники незнамо кому. Хэйзо знает, что прав. Он, к сожалению или к счастью, лично знаком со всеми Семерыми. Люди не видят его, и раньше Хэйзо невероятно гордился способностью становиться неуловимым, невидимым для смертных, используя ее в любой непонятной ситуации. Но те дни давно прошли. В чем смысл обладать знаниями и силой, если никто их не видит? Хэйзо даже сейчас ничем дельным занять себя не может, и его убивает одна только мысль о том, как с подобной жизнью справляется среднестатистический человек — невидимый другими людьми, пустой для них, неинтересный. Горё таким серым пятном никогда не был. К тому же, клинки и демоны могут видеть, но возникает проблема: ни одной насыщенной элементом души Хэйзо поблизости не чувствует. Он драматично решает, что это категорическое невезение. Возможно, Моракс отвернулся от него. Какая скука! Иназума — серая, измученные трудом люди — серые, даже дурацкое небо — серое, вечно затянутое тучами. Вот-вот грянет гроза, польет дождь и все попрячутся кто куда, а Хэйзо? Он чуть поворачивает голову, в груди против воли горячо от узнавания знакомой энергии, черт бы ее побрал вместе с долгом службы и клятвой клинка. Просто потому что Шиканоин знает: ему уже давно тут не место. — Наконец-то я нашел вас! — звучит снизу бархатный голос, запыхавшийся и неровный. Он явно очень торопился, — Вы намеренно бегали от меня по всему кварталу? Хэйзо скребет ногтями, задумчиво почесывая щеку. Может, заставить его забраться сюда, прямо на пятидесятиметровую статую? — А? — орет он, наклонившись и приложив ладонь к уху, — Уважаемый, я вас совсем не слышу! Вы слишком далеко! Крохотная с высоты монумента фигура упирает руки в бока. — Спуститесь, пожалуйста? С ехидным довольством Хэйзо замечает, что прохожие настороженно косятся на юношу — конечно, для них он чудак, разговаривающий со статуей. — Но здесь такой прекрасный вид, — врет Хэйзо, садится и свешивает ноги с плеча статуи, — Давайте лучше вы изволите подняться ко мне? Придурок не полезет. Хэйзо размеренно себя успокаивает: так было всегда — все, кого он считал малодушными дураками, таковыми в итоге и оказывались. Странствующему Миру известно: Шиканоин терпеть не мог боязливых, чересчур оглядчивых, бесчувственных к риску. А теперь он и вовсе не работает на клан, причина для насмешек от богов и других горё, брошенный, бесполезный. Интуиция подсказывает ему, что в рассуждения закралась ошибка — эмоции, нежелание. Хэйзо упрямо игнорирует, даже зная по опыту, что Каэдэхара никогда не бросали своих затей, какими бы невыполнимыми или странными те ни были. В глубине души он искренне надеется, что этот человек махнет рукой, ошибется, окажется не-Каэдэхара. Что совершил ритуал зова случайно, да что угодно, Хэйзо больше не хочет иметь ничего общего с этим именем. Фигура что-то кричит в ответ, но резкий порыв ветра сдувает голос. Хэйзо наклоняется еще ниже: — Совершенно не слышно! — Подвиньтесь, говорю! — повторяет очень громко тот. Во время сражений много раз Хэйзо ловил стрелы и пули, это перестало быть неожиданностью. Но он вздрагивает, смотря, как молодой человек с красно-черным шарфом, обмотанным вокруг шеи, ловко взбирается по выступам огромного монумента. И Шиканоин зачем-то действительно уступает место, перебираясь на другое плечо, чтобы юноше не пришлось карабкаться слишком долго. А люди снизу смотрят — они снимают на камеры, они смеются и волнуются, и не понимают, что происходит. Зато Хэйзо понимает. — Я Казуха, — даже не усевшись, так и держась за каменную складку, наследник клана что-то протягивает ему, — А ты? Хэйзо ошалело смотрит на печать древнего клана с прикрепленной к ней густой кистью; шелковые нити потеряли свой белоснежный цвет, теперь обагренные кровью. Кажется, в клане Каэдэхара ничего так и не изменилось — даже этот наследник оказывается с приветом. — Чтоб тебя, — цыкает со смешком Шиканоин, — Так и знал. Наследник клана удивленно вскидывает бровь и впихивает ему в руки печать. Хэйзо горестно, но смиренно вздыхает. Он уверен: на этом проблемы только начинаются. Повесив предмет на завязанный вокруг пояса хаори, Шиканоин с неироничной насмешкой вспоминает прежнего себя: как получал в дар эту — будь она проклята — печать, как дорожил ею. Словно она что-то значила, имела вес, будто обещание, вложенное в нее, обязательно претворилось бы в жизнь. Даже самый наивный дурак в такое не поверил бы. Названный Казухой доверительно раскрывает для рукопожатия ладонь, но Хэйзо не хочет жать ему руку. Во-первых, прикосновение запечатает его клятву клинка — никуда не деться, не будет больше права искать лазейку. Во-вторых… — Ты даже имени моего не знаешь? — возмущается он, хотя хотел задать совсем другой вопрос. Каэдэхара смешно морщит нос. Он совсем не похож на своего грозного деда, но и отца, Кагэхару, Хэйзо не может в нем разглядеть — не во внешности, но во взгляде. — Знаю, — кряхтит Казуха, удобнее ухватываясь и ставя ноги на широкий выступ для большей твердости, — Аки-но-Узу.[2] Но ведь должно быть у тебя обычное имя? Горё щелкает пальцами, не желая больше слушать натужно-вежливую речь (даже если вежливость искренна — плевать). Вихрь подхватывает Казуху и усаживает на другое плечо скульптуры; наследник успевает только обескураженно охнуть и вцепиться рукой в ухо памятника. — Люди тебя видят, — говорит Хэйзо, хотя уже сделал так, чтобы непутевый наследник пропал из поля зрения смертных. — Все странности спустя какое-то время забудутся, — пожимает плечами парень. — Мы не заключим союз, — говорит Хэйзо. — Какое облегчение, — широко распахивает ярко-алые глаза Казуха, — Делового соглашения будет предостаточно. Я думал… Может, Хэйзо медленно тупеет? Аякс точно подмешал во вчерашнее блюдо какое-нибудь зелье тупости — втер в щупальца вареного осьминога. Даст ли это преимущество перед десятками горё в очереди на счастливое местечко в Обители? Во всяком случае, чем как не тугодумием можно объяснить заторможенную реакцию. — Тогда зачем ты меня позвал и почему искал? — хохочет Хэйзо, выглядывая из-за огромной головы скульптуры, — Вон, бинты на руках в крови. Пожертвовал свою ради призыва печатью, очевидно и очаровательно глупо. Но заключать союз не желаешь. Спрашиваешь имя, — он принимает расстроенно-задумчивый вид, — Неужто ты такой бестолковый? Казуха почему-то улыбается — снисходительно и легко, словно горё сделал ему комплимент. Удивительно непрошибаемый, делает мысленную пометку Шиканоин. — Стыдно признаться, клинок мне нужен в корыстных целях, — отвечает он и добавляет, прежде чем Хэйзо выскажет хоть слово, — Но за последние пару дней мои намерения слегка изменились. Ну и сволочь, думает Хэйзо. Он моментально складывает крупицы полученной за день информации и щелкает пальцами: — Ты хотел меня продать. Казуха разводит руками. Еще раз: он разводит руками. Хэйзо ненавидит бессмысленное насилие, но представляет, как пропахал бы этим миловидным лицом асфальт. — Ты идиот, — заключает горё. Он невольно хмурится, сам не зная, отчего: ему неприятно где-то в сознании, в эмоциональной его части, или это просто метка жжется от знакомого чувства? Старый добрый нож в спину. Или это одно и то же? — Да я и не спорю, — вздыхает Каэдэхара и проводит ладонями по лицу, — Но, прошу, пойми. У меня нет выхода. Он очень молод, но взгляд у него взрослый, ненормально осознанный. Прежний Хэйзо сделал бы ему скидку, поставил плюсик к доверию просто за изнеможенный вид — он всегда знал, как выглядят настрадавшиеся люди. Просто научился не придавать этому былого значения. — Я хотел бы договориться. — Валяй. — Как я вижу, находиться здесь — вовсе не предел твоих мечтаний, — говорит Казуха. Хэйзо усмехается, подмигивает — так точно, — Я не хочу как-либо тебя использовать. Поэтому мы можем оборвать нить, как только я разберусь с долгами клана и вернусь в систему сёгуната. Дальше ты сам решишь, куда податься. — Ого, попридержи коней, — смеется Хэйзо и вытирает каплю дождя со лба. Он поднимает взгляд в небо, — Мерзость. О чем это я? А! — указательный палец кверху, глаза его подергиваются дымкой раздражения, — Ты продашь клинок. В какой бы форме ни свершился процесс передачи, я буду принадлежать другому человеку — с твоей легкой руки. Как оно? Казуха на мгновение кажется ему слегка сконфуженным, даже пристыженным, но мираж (Хэйзо решает, это был именно мираж, не действительность) быстро рассеивается, и наследник клана расправляет плечи. Уголки его губ мягко приподнимаются в вежливой улыбке. — Такого я не знал. Но... Ах, честно, об этом я даже не задумывался, — виновато говорит он. Ты, похоже, вообще думать не умеешь, размышляет Хэйзо. А вслух говорит: — Условия свинские, мой господин. Тон его сладкий и тягучий, как патока, Хэйзо знает, как это заманивает сознание людей, богов и полубогов; они внимательно слушают такой его голос. Не вслушиваются, просто наслаждаются или бесятся — третьего не дано. Наверное, ему следовало родиться кицунэ, а не человеком. Но на Казуху почему-то не действует. Наследник только прикладывает руку к подбородку, глубоко задумавшись, будто Хэйзо дал ему отличную пищу для размышлений своим комментарием. — Я знаком с правителем Династии Затмения, — изрекает наконец юноша, — Держу пари, когда конфликт с Ватацуми завершится, он сможет помочь нам разрешить все полюбовно. Хэйзо предпочитает не узнавать, где, как и почему этот сорвиголова завел дружбу с Королем Затмения. — О, мой господин, — удивленно тянет он, — Я было решил, что ты совсем бесполезный человек. Ни причин внезапного перехода на дразняще-вежливую речь, ни искренних мыслей о последнем из клана Хэйзо не раскрывает. Ему достаточно видеть все, о чем думает Казуха: читать это по выражению его лица, по жестам и интонациям. — Ты мог бы не звать меня так? — просит наследник. — Мог бы, — лыбится горё и щелкает пальцами, накрывая и себя, и юношу плотным куполом движущегося воздуха — начинается предсказуемый ливень. Он спускается сам и подхватывает вихрем Казуху, не обращая внимания на чужое удивление. Чем еще можно занять себя в унылой Иназуме? А так... Может, получится быстрее накопить на билет в один конец до желанной Обители. Клинок делает ставку на необычность своего нового хозяина. Разумеется, это не значит, что он будет служить Каэдэхаре до последней капли крови. — У нас неформальный договор, — покачивается с пятки на носок и обратно Хэйзо, лукаво улыбнувшись, — Что значит: ты мне не Бог. — Конечно, — кивает Казуха, поправляя широкие рукава и хвостик — бесцветные волосы, — Я бы предпочел стать друзьями. Ниспошлет ли наказание Селестия, если горё придушит своего господина в приступе отчаяния? Доброта превыше всего, вспоминает Хэйзо. А еще вспоминает лицо предшественников Казухи, и сразу — пошла к черту эта доброта. Он не собирается подыхать в третий раз. — Зови меня именем, которое было дано мне Багровым Кленом, — и протягивает руку. Казуха в полумраке пасмурного вечера еще более уставший и скорбный, но глаза у него горят непоколебимостью — Хэйзо такую видел только у клана Каэдэхара. Хэйзо такую неконтролируемо презирает, даже не задумываясь. — Рад знакомству, Аки, — почему-то очень печально улыбается Казуха и пожимает ему руку, — Надеюсь, когда-нибудь ты назовешь мне настоящее имя. Шиканоин заливисто смеется. Наследник решает, что это хороший знак, отзеркаливает широкую улыбку, по-прежнему не замечая толпу, даже когда эффект невидимости пропадает. Как жаль беднягу, думается Хэйзо. Сам он в хорошие знамения перестал верить давно.