Чай из мха

      Стук серебряной ложечки о чашку раздается по опустевшей кухне и ритмично, под бурление воды в чайнике, чередуется с редким потрескиванием уже начинающих тлеть дровишек в печи. Как только она закончит, то зальет их водой из ковша, и вместо треска услышит только змеиное шипение навсегда затухающих внутри дров огоньков. Здесь больше никого, кроме нее: кухарки и повара покинули свое рабочее место сразу после того, как убрали остатки ужина и вымыли всю грязную посуду. Среди тарелок не досчитались всего одной: серо-голубого цвета с обрамляющим по краю изящным орнаментом из позолоченных стеблей, переплетенных друг с другом, и цветов василька. Ни в чем неповинная тарелка оказалась яростно брошена о каменную плитку, попав точно рядом с махровым ковром, который мог бы смягчить ее падение и, возможно, предотвратить взрыв осколков, рассыпавшихся по всему полу; да только звон уже разнесся по залу, а следом за ним последовал такой же громкий шлепок - звук, к которому домочадцы и прислуга успели привыкнуть за годы жизни юного господина, но от которого на их сердцах и по сей день оставалось гадкое липкое чувство. Без лишних упоминаний о случившемся, они быстро прибрались и поспешили скрыться в своих комнатах, чтобы случайно не попасться на глаза раздраженному хозяину.       Мэри поправляет вьющиеся каштановые локоны, убирая их за ухо, и шепотом отмеряет последнюю ложку сушеного мха, привезенного из лесов Гардарики. Баночка закрывается пробковой крышкой и отправляется на полку к остальным лекарственным растениям, между ромашкой и календулой. Молоко, выставленное ею заранее, уже настоялось при комнатной температуре - она зачерпывает немного ложкой и касается его губами, удовлетворительно кивая. Как только чайник заставляет обратить на себя внимание характерным свистом, женщина прихваткой поднимает его с горячей поверхности печи и заливает кипятком мох, еще немного добавляет в другую чашку с молоком. Остается лишь перемешать и дать чаю настояться. Позже она добавит немного меда в молоко и дольку лимона с парой кубиков сахара в чай, чтобы смягчить его вкус, - вряд ли юному господину понравится пресность свежего напитка.       Дитфрид сидит в своей комнате, с головой завернувшись в одеяло. Он не выходил с момента скандала за ужином и не собирается делать этого как минимум до утра. А если бы можно было навсегда остаться здесь, то не вышел бы вовсе. След от отцовской ладони на щеке все еще неприятно печет, но соленые дорожки после слез уже успели высохнуть и только ощутимо стягивают кожу на щеках при попытке показать хоть какую-то мимику. У него нет своего укрытия, где была бы возможность спрятаться ото всех несправедливостей окружающего мира, но есть кровать под окном и тяжелое толстое одеяло, которое изолирует не только от посторонних звуков, но и от лишнего света, если зарыться в него лицом. А еще есть замок на двери и ключ от него. Сидя в темноте, в изоляции, он любит представлять, как тело, безмятежно дрейфующее на черных словно смоль волнах, уносит куда-то очень далеко отсюда. Подальше от вечно недовольного отца, его криков и жестокости, сильных рук, хватающих за плечи и грудки, легко поднимающих над землей, громких пощечин и толчков, после которых остаются синяки, а тело ноет от каждого движения. Куда-то туда, где ему не нужно выслушивать упреки и терпеть унижения, проглатывать каждое оскорбление, чувствовать себя чужим в своей же семье. Носить на себе клеймо позора всего рода. Туда, где младшему брату не придется наблюдать за этими издевками со стороны или бросаться ему на защиту. В этой обволакивающей тишине лучше. В ней он чувствует себя защищенным и свободным. Она поглощает и накрывает собой, утягивает глубже, пока он не почувствует легкое головокружение и тело в беспамятстве не начнет клонить назад. Неизвестность должна пугать, но ему не страшно, и он не противится могуществу бездонной тьмы. Коли ему суждено утонуть - он утонет. Коли нет - потопит себя сам.       Зная мальчика как облупленного, Мэри даже не пытается самостоятельно открыть дверь его комнаты. Таков уж характер юного господина: после каждой ссоры с отцом он запирается у себя, чтобы дать волю эмоциям, которые никогда не показывает посторонним. Но Мэри давно нашла подход к этому ребенку и совсем не согласна с суждениями хозяина поместья о собственном сыне: мальчик не делает ничего, чтобы заслужить такое отношение к себе, - он лишь не хочет быть похожим на отца.       - Юный господин? - она тихо зовет его сквозь дверь, стараясь не повысить голос слишком сильно, чтобы не поднять на ноги хозяина. Он осведомлен о материнских чувствах женщины к старшему сыну, и его не обрадует то, что Мэри подкрадывается к его комнате под покровом ночи, когда он сам запретил всем к ней приближаться. Переместив поднос на одну руку, она аккуратно постукивает костяшками в дверь: три стука с долгой паузой между ними, выдержанной две-три секунды, - их личный код.       Проходит около минуты, прежде чем ключ оказывается в замке с той стороны и с щелчком поворачивается. В щели приоткрытой двери стоит Дитфрид. Иссиня-черные волосы уже отросли, значит, скоро госпожа вновь озаботится его внешним видом, и прислуге будет поручено подстричь его.       - Уходи, Мэри, - сухой и безэмоциональный ответ голосом обиженного ребенка заставляет женщину по-матерински нежно улыбнуться уголками губ. - Ему не понравится, если он увидит тебя.       «Ему». Дитфрид никогда не называет господина отцом.       - Глупости какие, юный господин! - она усмехается, а затем, испугавшись своего же громкого смеха, поспешно проходит в комнату мальчика. Замок снова щелкает. - Вам не дали насладиться ужином, а я же не могу позволить вам лечь спать голодным.       - Я не голоден. - Дитфрид забирается обратно на кровать и снова заворачивается в одеяло. Из груди вырывается сухой кашель - он начал кашлять, как только вернулся с охоты. - Вдоволь насытился за ужином.       Мэри проходит дальше и ставит на прикроватный столик поднос, маленький огонек пламени на горящей свече слегка дрожит. Тарелка с подогретым ужином стоит рядом с двумя чашками. Дитфрид в недоумении изгибает бровь, поднимая взгляд на женщину.       - Могу понять отсутствие у вас аппетита, юный господин, - она складывает руки в замок на своем белом переднике, - но если есть не хочется, то прошу: выпейте хотя бы горячее молоко. Я добавила туда меда.       - А во второй чашке что? - Он берет ее в руки и оценивающе рассматривает немного мутную жидкость непонятного при тусклом свете свечи цвета. Мэри довольно улыбается, будто гордясь своим лекарством.       - Я заварила вам чай из мха… - Она замечает, как кривится лицо мальчика при упоминании растения, и снова усмехается: - И положила туда лимон с сахаром, чтобы вам было его повкуснее пить. Считайте это обычным травяным чаем.       - Почему именно из мха? - откашлявшись, спрашивает он. - Мне казалось, что молока с медом при простуде должно быть достаточно.       - Молоко с медом очень полезно, но произрастающий в лесах и на болотах Гардарики мох также используется для лечения простуды, а еще помогает от кашля.       - Никогда раньше не пил ничего подобного. - Он недоверчиво отставляет чашку обратно на поднос.       - Потому что вам посчастливилось заиметь иммунитет вашего отца… - женщина охает: не стоило ей упоминать хозяина при Дитфриде - ярко-зеленые глаза становятся стеклянными, и их застилает пеленой ненависти: лучше бы он регулярно болел, но зато ничем не был бы похож на этого человека. Неловко покашляв в кулак, она продолжает: - Я имела в виду, что вы настолько редко болеете, что скорее всего не помните, как пили его раньше. Зато вашему брату я всегда завариваю чай на мхе, когда тот простужается.       Дитфрид вздыхает, чувствуя першение в горле. Отец вытащил его на охоту в ливень под предлогом того, что ему, как будущему военному, нужно учиться ориентироваться на местности в любую погоду. Проведенные в лесу несколько часов и насквозь промокшие одежда с обувью в итоге вылились в простуду, которой не смог противиться даже крепкий организм мальчика. Дитфрид с раннего детства ненавидел охоту. Именно после их первой неудавшейся вылазки он понял, что отец его не любит. Тогда он впервые выслушал то, какой обузой и слабаком является, раз не может добить «полудохлого» кролика. А затем впервые получил подзатыльник от отца, отказавшись есть за столом убитое перед его же глазами животное. Тем не менее в этот раз на охоту отец взял и Гилберта, а совесть не позволила Дитфриду оставить младшего брата наедине с тираном. «Уж если и поднимет руку, то лучше на меня». Собравшись с духом, он впервые за долгое время не стал перечить и послушно согласился пойти с ними.       - Чай должен вам быстро помочь. Обязательно выпейте его, - наказывает женщина. Сейчас она похожа на мать даже больше, чем его собственная. - А завтра утром я заварю такой же и для вашего брата. Уверена, сегодняшняя охота и для него не прошла бесследно…       - Я выпью. Спасибо, Мэри, - он улыбается, кажется, впервые за этот день.       - И, юный господин, попробуйте все-таки поесть. Хотя бы немного. Вам нужны силы, чтобы выздороветь. А нам нужен здоровый хозяин.       Она в последний раз улыбается и склоняет голову, что всегда смущало его, но что она обязана выполнять как прислуга. Когда дверь за Мэри закрывается, Дитфрид не подрывается, чтобы запереть ее на ключ. Все поместье уже спит, и его отец тоже, следовательно, до утра он в безопасности.       Рука тянется к подносу, и пальцы обхватывают кружку. Кончик носа все же неприятно кривится, а брови съезжаются к переносице при взгляде на жидкость, но не выпить так называемый чай, приготовленный Мэри, будет в высшей степени неуважительно. Он подносит чашку к губам, аккуратно смакуя горячий напиток, и выдыхает с легкой улыбкой:       - И правда, как травяной чай.