Наставление на путь истинный

Отец Паркер, молодой католический священник, со вздохом поднялся и постучал в двери готического особняка. Он совершенно искренне надеялся достучаться не до прислуги, которая ему сейчас откроет, а до заблудших — в этом не было никаких сомнений — душ хозяев, никогда не посещавших церковь. Слово Божье коснется их, думал священник. Не может быть, чтобы не коснулось. У него была и еще одна надежда, более приземленная: мистер Гомес Аддамс слыл несметно богатым и наверняка мог сделать существенные пожертвования. А миссис Мортишия — по слухам, ослепительная красавица, — своим обаянием должна была способствовать авторитету церкви… Тот, кто открыл ему, однако, не внушил падре оптимизма. Он был невероятно высок и уставился на отца Паркера недружелюбно. Откуда-то высунулась рука, которая явно не принадлежала дворецкому — и отцу Паркеру не видно было, чья она — и забрала у священника зонтик и папку. — Добрый день, сын мой, — проблеял озадаченный отец Паркер. — А мистер Аддамс дома? — Нет-нет, он уехал по делам. Могу я помочь? — раздался женский голос. В ушах отца Паркера он отдался музыкой. Он залился краской, поднимая глаза. Слухи не лгали: женщина, которая вышла ему навстречу, была невероятно, баснословно красива. Роскошные волосы струились по плечам, старинное платье наводило на мысль о древнем и аристократическом происхождении. Ее декольте смутило священника, но он подумал, что раз леди носит такие длинные юбки, то и лиф — если ее хорошенько наставить на путь истинный — исправит в сторону большей целомудренности. — Я… я отец Паркер, смиренный слуга Божий. Миссис… Мортишия Аддамс? — робко спросил он. — Да, — она улыбнулась, и отец Паркер окончательно потерял дар речи. В руке у миссис Аддамс был букет роз, часть из которых почему-то лишилась головок. Она подняла букет и аккуратно отрезала ножницами еще одну головку. — О, что вы делаете? — спросил заинтригованный отец Паркер. — Я составляю букет, — ответила Мортишия. — Смотрите, как прекрасны эти розы! Сейчас я удалю все, что мешает их красоте, и поставлю на стол… Она срезала последние две головки и поместила букет в вазу. — Но они же теперь без цветов, — воскликнул отец Паркер. — Разумеется, — недоуменно ответила Мортишия. — Зачем им лишние элементы? Рука невидимого слуги быстро собрала срезанные цветки и унесла. Отец Паркер вздрогнул. — Спасибо, Вещь, — безмятежно произнесла Мортишия. — Как хорошо иметь в доме такую Вещь! Отец Паркер, а не хотите ли отведать салат из роз? Я сама вывела этот сорт, в больших количествах их лепестки должны быть смертельно ядовиты. — Нет-нет, спасибо, — поспешно ответил отец Паркер. — Я, собственно, вот по какому делу… Ни вы, ни ваш супруг не посещаете церковь. Скажите, веруете ли вы в Господа нашего Иисуса Христа? Мортишия лучезарно улыбнулась. — О, он такой привлекательный, особенно эти потоки крови у него из рук, — сказала она. — Как можно не верить в такую красоту? Священник смешался. — Да, — начал он снова. — Иисус умер за наши грехи… — Это было так мило с его стороны, — с воодушевлением сказала миссис Аддамс. Дворецкий, который как раз принес на подносе чай и какие-то сладости, издал низкое рычание. Бестелесная рука быстро переставила чай и сладости с подноса на столик. — Спасибо, Ларч! Спасибо, Вещь! — И Он проповедовал, что Бог есть любовь, — продолжал отец Паркер. Сладости выглядели очень аппетитно, но слова Мортишии насчет ядовитых роз и Бог знает чего еще, что тут клали в еду, его насторожили. — Разумеется, любовь, что же еще, — поддержала Мортишия, но тут с лестницы, ведущей на второй этаж, свесилась детская головка с косичками. — Да! — прокричала она очень серьезным голоском. — Любовь к взрывам, пыткам и убийствам! И чтобы все взорватые разлетались мелкими кусочками, и шел дождь из костей и кишок! — И ядовитым паукам, которые впускают в людей яд, разжижают их внутренности, а потом выпивают, — добавил другой детский голос, явно мальчишеский. На лестницу вышел толстый увалень лет десяти и с любопытством уставился на гостя. — Вензди, — обрадовалась Мортишия, — Пагзли! Хотите нарезку фугу под розовым соусом? Ларч приготовил фугу! — рука высунулась из ниоткуда. — А Вещь — прекрасный соус! Дети оживленно переглянулись и сбежали по лестнице, хватая лакомства. Отца Паркера начала беспокоить эта семья. Ядовитые растения, опасное угощение… Рука эта… И от гиганта-дворецкого Ларча веяло смутной угрозой. — Не только паукам, — снова заговорил он. — Ко всему сущему. Даже ядовитого паука Господь создал ради своей цели, ради равновесия в природе, и нужно ценить мудрый замысел Его. А Иисус отдал плоть и кровь Свою во имя служения человечеству… — Кровь? — Мортишия необыкновенно оживилась. — И нам надлежит сделать так же, — продолжал отец Паркер. — Во время причастия мы вкушаем плоть и кровь Господню. Ибо сказано в Библии: кто ударил тебя по правой щеке, подставь левую… — А кто взял твою кровь, не возражай ему, — проворковала Мортишия. — Иисус был так добр, что разрешил ее вкушать. И плоть тоже! Будь на ее месте кто другой, отец Паркер счел бы свои усилия напрасными. Какой-то внутренний голос твердил ему, что семейка Аддамс безнадежна, что у Мортишии не все дома, а ее дети вконец испорчены и думают только о пауках и взрывах, — собственно, об этом твердили и все их соседи, особенно те, у которых на чердаках и во дворах эти взрывы нередко устраивались. Но Мортишия была так прекрасна! Он вздрогнул, увидев под кружевом ее рукава жуткий кровоподтек. Такие следы могли появиться только от самых ужасных происшествий: аварии, падения… или избиения. В воображении отца Паркера помимо воли возникли картины одна страшнее другой: мистер Аддамс (который уже представлялся ему недостойным и низким человеком) хватает супругу, повергает на пол и зверски топчет ногами, пиная нежные ручки и стройные бока, и даже, как знать, ломая ребра…. «Может, она сошла с ума из-за побоев мужа? Может, её нужно срочно спасать?» — Миссис Аддамс, — тихо проговорил он, — если вам нужна помощь, дайте знак. Я вижу, у вас синяки… — Что вы, — возразила она, с гордостью откидывая манжет и любуясь запястьем. — Это вовсе не синяки, это трупные пятна! Смотрите, какая красивая форма и какой насыщенный цвет. Они самые лучшие в нашей семье, мои кузины мне завидуют — а у меня много кузин… — Понял? — спросила крошка Вензди на лестнице. Оказывается, они с Пагзли подслушивали! — Это знак зрелости и женственности. У меня тоже такие будут! — Женственности, тоже мне, — пренебрежительно ответил Пагзли. — Они появятся и у меня! И мои трупные пятна будут побольше твоих, малявка! Аддамсы несли какую-то дичь. Отец Паркер решил, что дети лишь повторяют за матерью, и следует сосредоточиться на Мортишии. Ведь она такая прелестная, такая обворожительная, так приветливо улыбается ему ярко-алыми губами, демонстрируя блестящие белые длинные клыки… — Дорогая миссис Аддамс, — проникновенно начал он, — я готов отдать собственную кровь, лишь бы вы прониклись благодатью Божией… — В самом деле? Как это мило с вашей стороны, дорогой отец Паркер, — воскликнула она, отставила чашку, приподнялась и перегнулась к нему. Падре никогда не целовался с женщинами, исключая родственниц, — тем более такими красивыми, и хотя понимал, что совершает возмутительное прелюбодеяние и что ему придется очень долго отмаливать этот грех, но отвернуться не смог. И когда миссис Аддамс проигнорировала его губы, он лишь мимолетно расстроился… Ведь ее губки коснулись его шеи! Коснулись, раздвинулись, помедлили… и вдруг его пронзила резкая боль. Нет, не так отец Паркер представлял себе поцелуй красавицы, и в романах, которые он иногда читал, не говорилось, что поцелуи — то же самое, что жестокие укусы! А тем временем клыки прекрасной Мортишии пронзили кожу, вошли глубоко, так глубоко, что отец Паркер кожей ощутил ее десны, и легко нашли артерию. Отец Паркер замер, боясь пошевельнуться, руки и ноги у него онемели, а миссис Аддамс с аппетитом прихлебнула кровь и начала сосать ее, причмокивая и засасывая кожу. Глубокий глоток… Отстраненно отец Паркер отметил, что ее острые зубки основательно распороли ему кожу на шее. Еще один глоток… Язычок нажимает на шею, выдавливая побольше крови. Глоток… Стон удовольствия… И еще… На него накатила боль от раны в прокушенной шее и слабость от кровопотери, а миссис Аддамс сделала еще один глоток, самый глубокий, на секунду оторвалась, а затем ее губы снова приникли к его коже, даря странное наслаждение. «Вот почему они такие алые, — подумал отец Паркер. — Как же больно, Господи. Кажется, она прокусила мне шею насквозь… Почему я еще жив? Наверное, сейчас она высосет у меня всю кровь, и я умру… умру без причастия, Господи, спаси мою душу…» Ему казалось, что шея у него измочалена зубками до состояния кулинарного фарша и больше не сможет удерживать голову на плечах, и что вот-вот голова его, откушенная одним махом, покатится по натертым мастикой полам Аддамсов, а вся оставшаяся кровь вытечет и пропитает их узорные ковры, — если ее не выпьет красавица Мортишия, и это его почему-то не пугало. Он ослабел и изнемог, руки и ноги у него замерзли, и казалось, что кровь выходит из него капля за каплей в жадный ротик миссис Аддамс. Сердце его колотилось, но не от страха, а от радости, что Мортишия рядом, и он умрет, доставляя ей удовольствие. Но миссис Аддамс внезапно оторвалась от его шеи, сыто облизываясь, а Вещь немедленно смазала шею ваткой, резко пахнущей спиртом, — шею защипало, — и заклеила пластырем. Оказалось, что ранка была совсем небольшой и не такой уж болезненной. Видимо, у Мортишии был большой опыт в этой области… — Как это было очаровательно, дорогой отец Паркер, — с чувством сказала Мортишия. На бледных ее щеках зажглось что-то вроде румянца. — Примите мою искреннюю благодарность! А в этой чудесной… как вы ее назвали? Церкви? — есть еще такие милые, любезные люди, как вы, которые слушаются советов доброго Иисуса? — Ко… конечно, — промямлил отец Паркер, — я очень вас там… И тут он осекся. Как ни околдован он был красавицей Мортишией, но представить свою паству, искусанную ее клыками, все же смог — и ужаснулся. Что, если она явится в церковь и прямо во время проповеди начнет свою жуткую трапезу? Кусать за шеи, высасывать кровь, причмокивая, жевать плоть, раздирая кожу? Нет уж, пусть проделывает это с одним отцом Паркером. Он никому ее не отдаст! — Так нам туда можно приходить? — воскликнула миссис Аддамс. — И нас не сожгут, как наших предков в прошлые времена? — Нет, — борясь с собой, проговорил священник. — Не сожгут, но… там нет любезных людей. Они не разрешат вам их кусать. — Какая жалость! — миссис Аддамс, казалось, искренне расстроилась. — А я уже готова была проникнуться благодатью Божией. Но вы, отец Паркер, — вы еще навестите нас? Я очень хочу представить вас Гомесу! Он будет безмерно рад такому приятному знакомству. — Ра… разумеется, — промямлил отец Паркер. — Ма, — послышался голос увальня Пагзли. — А давай его обратим? А то у нас маловато друзей семьи, я слышал, как ты говорила папе… Отец Паркер облился холодным потом. — А теперь мне надо идти, прошу меня извинить… — он вскочил и бросился к двери. Ларч остановился перед ним, сурово глядя на него, но Мортишия сделала ему знак рукой — и он отступил. Вещь всунула ему зонтик и папку, о которых отец Паркер совершенно запамятовал. Пинок коленкой под зад завершил этот визит для падре. — Господи Боже ты мой, какой кошмар, — он перевел дух, потер заклеенную шею и истово перекрестился. — Спасибо, что охранил меня от гибели и этого… обращения… И прости, что оказался слаб духом и не устоял перед соблазном… Хорошо хоть салат ее не попробовал, а то точно бы помер! Но в глубине души он верил, что отступаться от идеи наставить Мортишию на путь истинный еще рано. Нужно пробовать еще и еще. Ведь она так восхитительно красива! Главное, в следующий раз намазать шею чесноком и боярышником. И заготовить для стратегического отступления семена проса, — если толстяк Пагзли за ним погонится, пусть попробует-ка их сосчитать!