***
Спустя три месяца чище и свежее в мастерской не стало. Пыль толстым слоем покрывала картины, приставленные к стене, оседала на цветных тканях и баночках, запачканных густым слоем краски. Рваная тряпка, выполнявшая роль занавески, свесилась на бок, позволяя первым рассветным лучам проникнуть внутрь. Хозяин квартиры, получивший гонорар за мастерски выполненный заказ, отправился праздновать успех в кабак, предпочитая компанию куртизанок объятиям Морфея. Солнце, будто неопытный воришка, осторожно заглядывало в комнату, растекаясь по полу бледным пятном. Но вот оно наткнулось на чьи-то обнажённые ступни, ласково объяло лодыжки и поползло вверх по подтянутым икрам. Белая фигура молодого мужчины, искусно выточенная из каррарского мрамора, высветилась в полумраке мастерской, будто звезда в безлунную ночь. Стоило набирающему силу лучу коснуться затылка изваяния, как застывшие ресницы дрогнули, стряхивая с себя оковы вечного сна. Первый вздох, сорвавшийся с безупречно-очерченных губ, оказался шумным и болезненным. Не крик младенца, едва родившегося на свет, но несдержанный стон только что обретённой жизни. Вцепившись в лиру, что держал в руке, он несколько раз моргнул, пытаясь свыкнуться с наполнявшим его до краёв сознанием себя и действительности. Оглядевшись, мужчина изумлённо вскинул соболиные брови и обвёл взглядом помещение, в котором находился. И замер, словно силы вновь покинули его, превратив обратно в безмолвный мрамор. Прямо пред ним возвышался юноша совершенной красоты, будто сотканный из света и тончайшего хрусталя. Пышные кудри мягким облаком обрамляли лоб, плавно спускались по вискам и волнами ложились на шею. Взгляд опущен вниз, словно бы его застали в момент сокровенных размышлений. Пухлые губы чуть сжаты, что придавало лицу по-детски невинное и задумчивое выражение. Ключицы остро выпирали, создавая разительный контраст с округло-нежными плечами. Тонкая талия походила на виноградную лозу своей гибкостью и изяществом, очаровательная складка на бедре приковывала взгляд. Ноги его были чуть согнуты в коленях, а руки придерживали кувшин, прижатый к левому боку. Мужчина очнулся ото сна мгновение назад и не видел ничего в этом мире, но мог с уверенностью сказать, что в нём не было явления прекраснее застывшего перед ним юноши. Солнце, смелея, поднималось выше, будто старый атлант. Оно озарило всю комнату, и, наконец, достигло фигуры юноши. Свет широко мазнул по его лицу, голову будто окутала прозрачная вуаль. И послышался долгожданный всхлип, судорожное дыхание заставило грудную клетку лихорадочно воздыматься в такт вдохам. — Здравствуй,— с восхищённой улыбкой поприветствовал его мужчина, счастливый от осознания, что более он не одинок,— Как твоё имя? Юноша вздрогнул, удивлённо и растерянно подняв на него глаза. И мужчина не мог не восхититься тем, как пушистые ресницы затрепетали, как могли трепетать крылья потревоженной ветром бабочки. — А… Антонио,— проговорил тот, с нескрываемым любопытством разглядывая фигуру соседа,— А твоё? — Арсенио,— имя возникло в голове в одно мгновение, стоило только юноши задать вопрос. — Но… Я не понимаю,— Антонио облизал губы, неловко повёл плечами, привыкая к новым движениям,— Почему мы говорим? Разве так должно быть? — Не думаю,— ответил Арсенио, чутко прислушиваясь к ранее невиданной возможности — думать и делиться своими мыслями с другим. Он и сам принялся осваивать новые движения: согнул руку в локте, покрутил кистью, сжал и разжал длинные пальцы. Осторожно опустив лиру на пол, потянулся, напрягая мышцы, чьи контуры отчётливее проступили на ладном теле. Новое яркое чувство захлёстывало изнутри, позволяло огню в грудной клетке разгораться в настоящее пламя. Арсенио попытался сделать шаг, чтобы встать ближе к Антонио, но ступни оказались надёжно приклеены к мраморному пьедесталу. — Мы не можем уйти отсюда,— отметил Антонио, в голосе которого не было сожаления, скорее, покорная констатация реальности,— Как жаль. Мне бы хотелось коснуться тебя. Словно испугавшись собственных порывов и желаний, он умолк, упрямо отводя взгляд к стене. Арсенио нежно улыбнулся, глядя, как тот стушевался и плотно сжал губы, что придало ему ещё большее сходство с херувимом, что раскинули крылья на картинах, окружавших их по периметру комнаты. — Мне бы тоже этого хотелось,— мягко заметил он и протянул ладонь,— Мы ведь можем попробовать. Давай. И он протянул к нему руку, ладонью вверх, взглядом приглашая проделать то же самое. Подняв голову, Антонио робко вскинул хрупкое запястье, подаваясь вперёд, навстречу прикосновению. Их разделяло около двух метров расстояния, и со своих мест им удалось лишь на мгновение дотронуться до кончиков пальцев друг друга. Антонио потрясённо выдохнул, заинтересованно разглядывая собственную руку, будто ожидая увидеть на ней следы от чужого касания. Но кожа продолжала хранить нетронутую белизну, и его внимание вновь переключилось на собеседника. — Как думаешь, зачем мы здесь?— спросил он, склоняя голову набок и уже без всякого стеснения разглядывая его,— И что нам стоит ожидать? Только теперь, свыкнувшись с новообретённым миром и его пониманием, он с жадностью первооткрывателя смотрел на Арсенио. Отмечая про себя каждую деталь, он скользил взглядом по ровному разлёту плеч, сильным рукам и поджатому животу. Разглядывал россыпь случайно попавших на грудь чернил, что остались на коже подобно родинкам. Смотрел и не более мог отвести глаз. — Кто знает,— задумчиво протянул Арсенио, откидывая голову назад и разглядывая потрескавшийся потолок, весь в плесени и обрывках паутины,— Наверно, на то была причина. Но, как бы то ни было, я рад, что так произошло. Я рад… что ты тоже здесь, Антонио.***
С тех пор они проводили друг с другом дни напролёт. Просыпались, стоило солнцу появиться из-за горизонта, и погружались в глубокий сон, как только оно скрывалось за тучами или в ночной мгле. Они разговаривали обо всём, что им доводилось видеть: о работе мастера, что их создал, шумных компаниях, часто наведывающихся в мастерскую. Часами беседовали о картинах, делились своими эмоциями и впечатлениями. И оказалось, всё и вся вокруг восхищает Антонио, оставляет где-то внутри него неизгладимый след. Стоило ли птице пролететь за окном или на столе появиться новому предмету — всё без исключения удостаивалось восторженных слов. — Ты видел? Видел?— бывало, лепетал он, указывая куда-то поверх плеча Арсенио,— Там была кошка! По подоконнику пробежала! Арсенио кивал, умилённо наблюдая, как на лице того появляются ямочки, когда он растягивал губы. Как взлетают вверх брови, отчего миндалевидные глаза казались ещё больше и выразительнее. Наблюдал и чувствовал, как в груди растекалось тепло, согревая каменные мышцы. А однажды под вечер, когда мастер пропадал в очередном кабаке, со стороны улицы раздался душераздирающий гул. Небо осветила огненная вспышка, залив белым светом помещение, жгуче полоснув по глазам. — Что это, Арсенио?— испуганно дёрнувшись, прошептал Антонио севшим голосом,— Что это был за грохот? Очередной раскат заставил его негромко вскрикнуть, загнанно озираясь по сторонам и прижимая ладони к груди. У Арсенио под рёбрами остро кольнуло при виде охваченного страхами юноши. Если бы у него было сердце — оно бы начало обливаться кровью. Но крови у него не было, как и бьющегося сердца, но была боль и непреодолимое желание изгнать бессильную затравленность из прекрасных глаз. — Почему так громко?— всхлипнул Антонио, закусывая губу, дрожа от нового трескучего рокота,— Мне страшно, Арсенио… — Иди ко мне,— позвал тот, простирая к нему обе руки,— Я ведь рядом, и тебе нечего бояться. Антонио потянулся к нему, словно потерявший всякую надежду утопающий к спасительной ветке. Арсенио прижал кончики пальцев к его руке, ощущая дрожь, бившую изящное тело. Он невесомо коснулся его пальцев, успокаивающе провёл по ним, ласково погладил. И шептал, шептал всё, что только придёт в голову, лишь бы заглушить гром за окном своим голосом. — Я рядом, я всегда буду рядом,— он наклонился так сильно, что пьедестал начал отрываться от пола под его весом. Но Арсенио не заметил этого, исступленно желая быть ещё немного ближе,— Со мной тебе ничего не угрожает, ты ведь знаешь это? — Да, знаю,— делая глубокий вдох, ответил Антонио, но ту же испуганно вскрикнул,— Арсенио, осторожнее! Только тогда он заметил, как сильно наклонился вперёд, забыв об удерживающем ступни пьедестале. Мрамор под ногами угрожающе накренился, рискуя опрокинуться под ним. В последнюю секунду Арсенио удалось покачнуться назад и выпрямиться, избежав падения. — Никогда так больше не делай,— с тревогой в голосе попросил Антонио,— На мгновение мне показалось, что ты сейчас упадёшь и разобьёшься… Не надо больше так делать, хорошо?— он сморгнул с глаз несуществующие слёзы,— Я не хочу тебя потерять. — И не потеряешь никогда, я тебе обещаю,— отозвался Арсенио, вкладывая в голос всю любовь и привязанность, что росла в нём с каждым днём, расцветала ярче лилий, изображённых на окружавших их натюрмортах. Она грела изнутри, растекалась по рукам и ногам, приятно покалывала в животе и кружила голову. Вечером, когда свет медленно ускользал из комнаты, он бросал последний взгляд на Антонио, позволяя внутреннему теплу ещё разок омыть тело мягкими волнами. — Но что, если мы расстанемся?— забеспокоился Антонио, вцепившись в ручку кувшина с такой силой, что, казалось, мрамор вот-вот раскрошится под его пальцами,— Ведь через неделю нас куда-то заберут, ты же сам слышал, что говорил мастер. Действительно, накануне их создатель рассказывал знакомому, едва держащемуся на ногах, что скоро должны прийти за скульптурами. Он не уточнил, куда их планируют увезти и, что важнее, вместе или порознь. Арсенио гнал от себя дурные предчувствия, успокаивал Антонио, говоря, что они останутся рядом. Но внутренне леденел, стоило ему остаться наедине с этими мыслями. — Нет, они нас не разлучат,— покачав головой, уверенно произнёс он,— Я верю в это,— повторив последнюю фразу ещё раз, но тише, Арсенио вновь поднял голову и нежно улыбнулся ему,— А ты? Ты мне веришь? — Только тебе,— счастливо рассмеявшись, отозвался Антонио, совершенно успокоенный его словами.***
— Какая прелесть, они же как живые!— Светловолосая девушка в вызывающе-ярком платье и с неестественным румянцем на щеках картинно упала на продавленный диванчик, отбрасывая веер на примятую подушку. Полдень принёс с собой удушающую жару, проникавшую сквозь настежь распахнутое окно. Она плыла внутрь дурманящим маревом, туманила взгляды двух и без того пьяных от вина и развлечений человек. Мастер самодовольно улыбался, подливая ещё рубиновой жидкости в бокал куртизанки, с нагловатой ухмылкой удерживая её под локоть. — Пришлось попотеть над этими двумя,— стерев рукавом рубашки испарину со лба, он перевёл на них покрасневшие глаза с лопнувшими сосудами,— Зато теперь они будут красоваться в кортиле этого толстобрюхого борова, именуемого его Светлостью герцогом,— с презрением фыркнул мастер и рассмеялся над собственной шуткой,— Пусть так, мне-то, в сущности, всё равно. Зато на деньги, что он соизволил мне уплатить, можно хорошо провести время годик эдак другой. — А что ж, они такие дорогие?— тоненько захихикав, поинтересовалась девушка, обхватывая пальцами в алой перчатке ножку бокала. — Да они стоят целое состояние! Не дороже, правда, чем та безделушка для её Дряхлейшества герцогини,— заметил мастер, указывая на мраморную шкатулку, украшенную драгоценными камнями,— Но сколько возни было с тем, чтобы добыть для них материал!— воскликнул он, всплеснув руками, отчего вино из бокала пролилось ему на рубашку, оставив неровно расползающийся бордовый след,— Ай чёрт! Он потянулся к полотенцу, комком лежавшему на столе, пытаясь стереть с шеи и груди пахнущие прокисшим виноградом капли. — Целое состояние, говоришь?— промурлыкала он, переводя неожиданно осмысленный взгляд на упомянутую ранее шкатулку. В её глазах на секунду вспыхнул неясный огонёк, но тут же угас, сменившись хмельной весёлостью,— Ты обещал нарисовать меня, как Мадонну помнишь? Когда ты хочешь начать? Я готова прямо сейчас — как видишь, с позой у меня всё в порядке. — Да, с позами у тебя проблем нет,— пробормотал мастер и, покачнувшись, вцепился в край стола, чтобы не потерять равновесие. Несколько баночек с краской, опрокинувшись, растеклись по столешнице зелёными и синими струйками. Когда всё вино в мастерской закончилось, а дело стало близиться к ночи, любовники решили переместиться в кабак. И никто из них не заметил, как счастливо переглядываются статуи, слышавшие каждое произнесённое слово. Можно позабыть о страхах и больше не смотреть в будущее с отчаянием и болью. Их не разлучат, не отправят по разные стороны света. Они проведут вечность рука об руку, в окружении прекрасных фонтанов, благоухающих цветов, в уютной тени ветвистых деревьев. Предрассветный час дарил долгожданную прохладу, ветер остудил нагревшиеся от жара стены. Тишина в мастерской казалось абсолютной, плотной, как кусок атласной ткани. Но вот послышался странный звук, похожий на скрежет кошачьих когтей по дереву. В окне показалась чья-то макушка, наконец, в комнату осторожно пробралась неизвестная фигура, укутанная в тёмный плащ. За ним с подоконника спрыгнул второй человек, озираясь, будто хищный зверь в поисках добычи. — Вот она, бери быстрее,— просипел первый, указывая на стоявшую на тумбе шкатулку. Драгоценность быстро скрылась в холщовом мешке, оба вора поспешили обратно к окну. Солнце, вступая в свои права, показалось из-за горизонта, изгоняя тьму из мастерской. Ресницы едва очнувшегося от дрёмы Арсенио обеспокоенно дрогнули, когда он заметил слева от себя неизвестного мужчину. Что он здесь делает? — Слышал?— на секунду оба застыли, напряжённо вслушиваясь в тишину, которую прервал тихий шорох со стороны двери,— Быстро, быстро! Вор в плаще порывисто потянул второго в сторону окна, не разбирая дороги, позабыв про осторожность. Кто-то пришёл, или же им показалось, но в любом случае, надо как можно скорее убираться из дома. Утягиваемый за руку пособником, мужчина с мешком задел плечом статую, оказавшуюся промо за его спиной. — Давай быстрее, нет времени!— срывающимся шёпотом поторопил его первый, холодея при мысли, что они могут попасться. Он не хотел закончить свои дни на висельнице. Прикосновения рассветного солнца только-только добрались до середины бедра, не до конца вернув Арсенио возможность пошевелиться. Неподвластные конечности отказывались слушаться, намертво застыв в привычной позе. А меж тем пьедестал от грубого толчка пришёл в движение, продолжая всё наклоняться и наклоняться вперёд. Глаза Арсенио округлились в паническом ужасе, когда он понял, что не может качнуться обратно. С каждой секундой деревянный пол становился всё ближе, ощущение полёта охватывало тело, сжимая его в тисках первородного страха. Не в силах ничего сделать, он поднял глаза на Антонио, что находился всего в паре шагов от него. Поднимаясь, солнце не спешило заполнить собой мастерскую, и светлая полоска едва достигла середины комнаты. Они не успеют попрощаться, с горечью понял Арсенио. Роковое мгновение, растянувшееся для него в вечность, рождало в душе глухую печаль и безнадёжную тоску от осознания неминуемой разлуки. Совсем скоро Антонио тоже проснётся и обнаружит осколки, разбросанные у его ног. Поймёт ли он, что случилось? Узнает ли правду, что в том не было вины Арсенио? И простит ли его за то, что им не хватило лишь одного мгновения, чтобы попрощаться? Арсенио неотвратимо падает, но взгляд его направлен вовсе не вниз. Он смотрит, смотрит на Антонио в последний раз, желая сохранить в памяти каждую чёрточку его лица, прежде чем провалиться во тьму. С тоской он думает о том, кто же теперь будет успокаивать его во время грозы, кто будет шептать слова успокоения и ограждать чувствительную душу от когтистых лап страха? Последний раз пройдя взглядом по родному лицу, Арсенио улыбается и закрывает глаза. Он ничего не может сделать, но он постарается оградить. Пусть даже мысленно. В пустующей мастерской раздаётся оглушительный грохот. Озарённый солнцем, Антонио распахивает глаза.