Ты раскрашиваешь все в несуществующие цвета

      Мир был монохромным.       Для Драко Малфоя мир был серым.       «Все в порядке, — думал он, — в серости есть что-то элегантное».       Темнеющее по краям полотно, зернистая текстура шелка, резкий контраст между лебедем и водой. Павлины, бродящие по территории Мэнора (насколько бы безвкусными они ни казались Драко), были эффектно расписаны тонкими оттенками всей палитры между черным и белым. Была определенная утонченность в мире, построенном на контрастах, так что Драко даже приспособился к его серости. Драко не возражал, правда. На что было жаловаться? Драко никогда не видел цвета.       Цвет был лишь концепцией. Всегда были люди, которые пытались объяснить ему, что темные тени могли быть темно-синими, красными или фиолетовыми, более светлые — желтыми, голубыми или бледно-розовыми. Всегда были люди, которые думали, что могут объяснить словами мир, который считали само собой разумеющимся, и никогда не слушали его.       Мир был окрашен в серый цвет. Для Драко этого было достаточно.       Мало кто знал. Родители и наставник из детства, который очень рано понял, что он не может отличить красного пикси от синего в книгах или собрать головоломку без четких линий. Они назвали его «дальтоником», но Драко не был слепым. Он видел мир просто прекрасно.       Другие узнавали, только если ситуация складывалась так, что это было неизбежно. Панси на втором курсе: «Драко, подай мне, пожалуйста, красные чернила». Блейз на третьем: «Проклятый хаффлпаффец. Надо заколдовать их форму самым тошнотворным оттенком желтого. — Протягивая Драко салфетку со слизеринского стола: — Вот, посмотри». Крэбб и Гойл никогда не догадывались, по предположению Драко — потому что сами едва ли могли определять цвета.       Панси сказала:       — Драко, ты не видишь цвета? Разве все вокруг не… скучное?»       — Все в порядке, — ответил Драко, лишь немного раздраженный.       — А как же картины? Закаты? Ты не видишь ничего из этого?       — Я прекрасно все вижу, спасибо.       — Да, но не совсем, верно?       — Я не слепой, Панси. Не будь нелепой.       Драко Малфой не был слепым.       (И он не хотел знать, что видела мадам Помфри, когда в Крэбба попало заклинание и его стало тошнить слизью, а она сказала: «Винсент, ты позеленел». Или как выглядели цвета факультетов — алый и золотой, синий и бронзовый, зеленый и серебристый, желтый и черный, — или что имели в виду второкурсницы, когда самозабвенно шептались в коридоре: «Гарри Поттер. Ты видела его глаза? Они зеленые, как лес. Сказочные, да ведь?»)       (Особенно его не заботил цвет глаз Поттера).       Драко не был слепым. Его глаза не были дефектными.       Его глаза. По крайней мере, он знал их цвет. «Серые, — ответила его мать. — На два или три оттенка темнее белого, я бы сказала».       На два или три оттенка темнее белого. Только-только распускающаяся фиалка; гравий, по которому они ходят к Хагриду на уход за волшебными существами; небо днем с легкими облаками (не то небо, когда идет дождь, и особенно не то небо, когда бушует буря, пока молния не рассекает его и не освещает все всего на мгновение); клепки на его зимней мантии; обручальное кольцо матери.       Драко не был слепым, он не злился и никогда не хотел вырвать себе глаза от переизбытка чувств. Он не сокрушался о том, что бог создал его неправильным, и не скучал по цвету — он не был идиотом. Он никогда не знал цвета. Как можно скучать по тому, что никогда не видел?       (Иногда он наблюдал, как Поттер наклоняется к Уизли на уроке зельеварения и что-то шепчет ему на ухо, наблюдал, как его губы приподнимаются в чем-то похожем на ухмылку, как он бодает Уизли в плечо своим, и Драко думал, что знает ответ). (Не то чтобы он когда-либо признает это. Не то чтобы он осмелится). (Даже самому себе).       Драко жил. Ему никогда не надоедал монохром. Он никогда не хотел знать, как выглядит небо. Дети тянут за рукава своих родителей. Почему небо голубое? Драко смотрит. Вглядывается. Почему оно всегда серое?       В декабре на четвертом году в Хогвартсе об этом становится известно всем. Если Драко когда-нибудь поймает мерзавца, который узнал и распустил сплетни, он заколдует его. Он покрасит его в черный и синий, как бы это ни выглядело в итоге и в какие бы оттенки серого это бы ни было для него окрашено.       Дальтоник? Серьезно? На что это похоже? (Серое. Просто серое). Откуда ты знаешь, какого цвета чернила ты используешь? (Я покупаю один цвет, тупые идиоты). Хочешь сказать, что не можешь определить, какого цвета мои глаза? (Нет, но все будет совершенно ясно, если я залью их черным цветом). Казалось, что многие никогда раньше не слышали такого термина. Это было нетрудно понять любому хоть чуточку умеющему думать, но, видимо, каждый студент в Хогвартсе за одну ночь сбросил пятьдесят очков IQ.       Драко был готов проклясть Поттера в тот момент, когда он сел рядом с ним в библиотеке. Один комментарий — один-единственный, — и Золотой Мальчик не сможет ходить с открытым лицом неделю. Драко позаботится об этом.       Но Поттер не спросил, каков мир в оттенках серого. (Безжизненный. Усталый. Тяжелый и такой грустный). Он не спросил, как выглядит закат. (Серый, серый и еще более серый. Оттенки черного градиентом. Что-то, что должно светиться, но никогда не светится, что-то, чего ему не хватает, красота, которую ему никогда не позволят увидеть). Он не спросил, печалит ли его это. (Как я могу печалиться по цвету, если никогда его не видел? Как я могу скучать по счастью, если никогда его не чувствовал?)       (Какого цвета твои глаза?)       Поттер сидел рядом с ним за столом в самом конце библиотеки, единственном месте, куда никто больше не последовал за ним, единственном месте, где Драко не преследовали глаза всех оттенков серого. Поттер сказал:       — Красный выглядит как злость.       Поттер сказал:       — Когда просыпаешься утром с закрытыми глазами, но жалюзи открыты достаточно, чтобы свет попадал на лицо. Тепло, мир — цвет расплавленного золота.       — Когда сидишь перед камином в общей комнате, накинув одеяло на плечи; чувство, будто плывешь, после стакана или двух огневиски; когда глаза ощущаются налитыми тяжестью прямо перед сном — бронзовый.       — Ощущение шелка; ветряные колокольчики; певчие птицы по утрам; запах дальней левой теплицы — лавандовый.       Драко не велел Поттеру отвалить. Он не сказал: «Мне не нужна твоя жалость», — потому что Поттер знал, каково это — быть жалким. Он не сказал: «Ты смешон. Нельзя описать цвет, собрав в кучу разные вещи». Он не сказал: «Ты выставляешь себя дураком, отвали».       Поттер, впервые в его жалкой жизни, не действовал необдуманно. (Он не спрашивал, как ты выбираешь, что надевать по утрам?) (Драко не выбирал. Его мать выбирала. В конце концов, не может же он, совершенно респектабельный чистокровный волшебник, бродить в темной рубашке и светлых брюках. Эта рубашка с этими ботинками, Драко, и никогда, ни при каких обстоятельствах не носи эти брюки с этим джемпером. Тебе нужно, чтобы я их обозначила? Или ты запомнишь?)       — Я могу рассказать, как выглядят твои глаза, — сказал Поттер.       — Мне абсолютно ни к чему, чтобы ты говорил, какого цвета мои глаза; они на два или три оттенка темнее белого.       — Нет, — задумчиво произнес Поттер, изучая их с таким видом, словно не он только что выбил воздух у Драко из легких. — Их цвет — нечто большее.       Драко сказал:       — Я буду здесь завтра после занятий.       Поттер сказал:       — Постарайся не тащить за собой свою свиту, хорошо?       Драко не спросил: «Как можно скучать по тому, чего у тебя никогда не было?» — хотя ему очень хотелось.       К концу третьего урока на следующий день Драко был в одном разговоре от того, чтобы проклясть себя и навечно заснуть, лишь бы избавиться от всех этих недотеп. Потому что мадам Помфри не допустила бы их в больничное крыло. Вместо этого он повернул направо от класса чар и поднялся по лестнице на следующий этаж, осторожно (и совсем не жалко) вклинился за доспехи, ожидая, пока следующая лестница выровняется, поднялся по ней на пятый этаж, прошел по левому коридору, скользнул за штору-обманку и спустился по потайной лестнице обратно на третий, завернул за угол и пробрался в библиотеку, вовсе не выставив себя дураком.       Он опустился до такого, чтобы избавиться от девочек-третьекурсниц, преследующих его между уроками. (Ну, и чтобы увидеть Поттера, но этот дурачина не имел отношения к делу).       Сегодня он собирался спросить Поттера, какого цвета звук листьев, шелестящих на ветру. (Сепия, несомненно. Хотя тут все сложнее.)       — Люди говорят «небесно-голубой», как будто это официальный цвет.       — Ну, так и есть.       — Сколько существует оттенков синего?       Поттер мгновение молчал, выглядя задумчивым.       — Сколько существует оттенков серого?       — Весь мой мир серый, Поттер, — съязвил Драко. — Если бы я сосчитал все оттенки серого, то было бы еще скучнее, чем сейчас.       — Именно, — кивнул Поттер. — Если пытаться назвать каждый оттенок синего, то понадобится новый язык. Это градиент, выбери один оттенок, и он будет продолжаться, и продолжаться, и продолжаться.       — Так почему же небесно-голубой? Разве он не меняется?       — Нет, — сказал Поттер, — именно поэтому ему придают такое значение. Пока солнце не касается одной из линий горизонта, цвет не меняется. Небесно-голубой постоянен.       Драко секунду молчал.       — Закат так прекрасен, как все говорят?       — Даже больше, — сказал Поттер без колебаний. — Он красивее, чем говорят, потому что единственные слова, которые подбирают для его описания: красиво, захватывающе и великолепно. Это ни о чем не говорит — нет, если ты не знаешь, что они означают.       (Как я могу по чему-то скучать, если не знаю, что это значит?)       Драко не сказал Поттеру отвалить, потому что Поттер не лгал ему. Он не пытался защитить Драко или смягчить удары, когда они прилетали. Возможно, потому что Поттеру было наплевать на его чувства. Возможно, потому что он знал Драко достаточно хорошо, чтобы понять, что это не то, чего он хотел.       Он выдохнул дрожащим голосом:       — Ты расскажешь мне, как выглядит закат?       Поттер молча посмотрел на него. Кивнул.       — Когда-нибудь.       Когда Рождество наступило и прошло, а декабрь превратился в январь, Хогвартс отошел от темы зрения Драко. Во-первых, ничего особенного тут не было, чтобы зацикливаться на этом, думал Драко, хотя его дальтонизм не потерял актуальность так уж быстро. Студенты двинулись дальше, тема была почти полностью забыта, и во всех отношениях жизнь Драко вернулась к своему привычному течению. (Серым. Течение это было серым. Серым, как тяжесть, и серым, как горькое несчастье). (Серым, как дальтонизм).       Драко не был слепым.       Хотя когда Поттер сказал, что коричневый цвет похож на колкость шерстяных одеял на коже, звук стучащих по деревянным столешницам Кабаньей головы кружек сливочного пива и низкой ноте «E» на гитаре, Драко думал, что, возможно, коричневый был именно таким. Может, он и был слеп.       Хотя когда Поттер тепло улыбнулся Драко впервые за все время, что они знали друг друга, впервые с тех пор, как он увидел, как с Поттера снимали мерки у мадам Малкин, впервые с тех пор, как он протянул руку для пожатия в холле Хогвартса, Драко подумал: «Как я раньше не видел этой улыбки?» Хотя когда Поттер напевал себе под нос, Драко спросил, какого это цвета, просто чтобы Поттер снова издал этот звук. Хотя когда он встретился с тяжелым взглядом Драко, тот почувствовал, что тает. Хотя. Хотя. Хотя. (Хотя, возможно, Драко был слеп все это время).       Январь закончился. Жизнь шла своим чередом. Драко продолжал видеть Поттера. Поттер продолжал рассказывать ему, какого цвета дождь. «Когда-нибудь», — сказал Поттер. Когда-нибудь он скажет Драко, какого цвета закат. Драко будет с ним, пока он не сдержит обещание.       Они перестали встречаться в библиотеке и начали видеться у Большого озера, или во дворе, выходящем в сторону леса, или в дальней левой теплице (лавандовой). Они перестали встречаться там, где студенты смотрели на них и задавали слишком много вопросов, спрашивали, что Золотой Мальчик делал с чистокровными, пускали сплетни об этом в коридорах. Они перестали встречаться на глазах у кого-либо, только они вдвоем, чтобы мир сужался до Драко и Поттера, оттенков серого и цветов, цветов, которые Поттер создавал словами. Неважно, что для Драко они не существовали, — Поттер рисовал их. Поттер рисовал то, что Драко не мог видеть.       — Твой голос темно-синий, — сказал однажды Поттер, срывая травинки и завязывая их узлами, пока они не ломались пополам. Драко не мог перестать смотреть на мощные, но удивительно ловкие пальцы Поттера. — Звук дождя; колокол астрономической башни; как выглядит слово «взгляд», написанное курсивом на пергаменте, — и не утруждайся просьбой объяснить, потому что я не имею ни малейшего представления. — (Драко не нужно было объяснять. Он понимал. Когда Поттер говорил в цветах, Драко всегда понимал). — Твой голос. Интонация, не знаю. Темно-синяя.       Затем Поттер посмотрел на Драко — действительно посмотрел на него, — и тот почувствовал, что его раздели и выставили на всеобщее обозрение. Когда Поттер смотрел, он видел. Он был полной противоположностью слепого.       — Думаю, — сказал Поттер, затем замолчал. Посмотрел вниз. Сорвал еще одну травинку. — Думаю, многое в тебе темно-синее.       Драко думал, что ответит, думал, что спросит о большем, но вместо этого выдохнул:       — Какого цвета тыквенный сок?       Поттер рассмеялся, и Драко не выдержал тоже.       — Буквально? Оранжевый. Оранжевый, как звук саксофона; грохот под ногами, когда стоишь слишком близко к подъезжающему поезду. Оранжевый, как жужжащая энергия в Сладком королевстве во время походов в Хогсмид.       («Твой голос красный, — хотел сказать Драко. — Красный, как раскат грома, дымный запах огня и ощущение бархата»).       (Думаю, многое в тебе красное).       — Расскажи мне больше о желтом.       — Солнечный свет, но не золотой солнечный свет — не такой, как сейчас, когда уже тепло, и, находясь на улице, ты даже чувствуешь себя по-другому. Желтый цвет похож на солнечный свет в октябре, когда ветер кусает и на улице так уныло, пока ты не ступишь в пятно солнечного света. Тепло солнечного света на охлажденной коже. Вот такой желтый.       (Какого цвета вкус твоих губ?)       (Напряжение в груди, когда смотрю на тебя; чувство, похожее на тепло, от которого становится больно; Мерлин, я бы сделал что угодно, лишь бы прикоснуться к тебе прямо сейчас, что угодно, лишь бы поцеловать тебя в шею).       (Твоя кожа. Нежное пространство за ухом, между пальцами, мозолистыми костяшками. Какого цвета тоска? Какого цвета сожаление? Какой цвет был бы, если бы я встретил тебя раньше по-другому, если бы ты взял меня за руку, если бы ты увидел меня первым).       (Какого цвета твои глаза?)       — Какого цвета печаль? — вместо этого спросил Драко.       И Поттер сказал:       — Темно-синяя.       В марте Драко вдруг осенило, что он очень любит Гарри Поттера. Вместе с откровением пришло понимание, что это очень невзаимно. Гарри Поттер не любил Драко, потому что Драко нечасто совершал что-то чудесное, но все продолжал рассказывать ему о бирюзовом, а Драко так и не узнал, какого цвета закат.       Поэтому они продолжали видеться.       С каждым разом становилось хуже. Когда Драко начал следить за губами Поттера, когда тот говорил, когда он стал гиперосознавать, что пальцы барабанили по столу, когда глаза заострялись на Чжоу Чанг каждый раз, когда та бочком подходила к столу Гриффиндора в Большом зале только для того, чтобы влезть между Поттером и Грейнджер и навязать какой-то нелепый разговор. Когда Драко начал думать о Поттере перед сном, во время сна и даже когда просыпался утром. Когда Драко слышал шуршание страниц и думал, что это, конечно же, темно-зеленый. Что бы сказал Поттер?       Когда Драко задавал вопросы Поттеру, но они спотыкались один о другой на языке. (На что будут похожи твои волосы под моими пальцами? И любовь. Какой цвет у любви? И как можно скучать по тому, чего у тебя никогда не было?) (Почему я скучаю по тебе? Почему в моей груди вырезано место для тебя, но оно все еще пустует? Когда это произошло?)       Драко перестал заботиться о цветах. Драко признался, что слеп. Все, что он хотел, это смотреть на Поттера. (Какого цвета твои глаза?) Он никогда не спрашивал, какого цвета глаза Поттера. Они и монохромными были достаточно смертоносны.       Вместо этого однажды в конце марта Драко спросил:       — Расскажешь мне о моих глазах?       Поттер криво улыбнулся ему в ответ.       — Ты устал от «на два или три оттенка темнее белого», да?       — Устал от серого, — сказал Драко.       Поттер кивнул, откинул голову назад и вверх к небесно-голубому. Поттер всегда настаивал на том, что небесно-голубой — единственный постоянный цвет, единственный цвет, который не изменится, когда на него попадет другой цвет, или не исчезнет с течением времени.       «Небо неизменно».       Поттер был красным, полностью красным, но то, что Драко чувствовал к нему, было небесно-голубым: постоянным, неизменным и вечным, распространяющимся во всех направлениях, покрывающим все, что Драко знал и не мог не видеть. Не было желания, чтобы небо исчезло; оно могло только смотреть на землю, а потом понестись головой вперед во что-то твердое.       — Твои глаза, — сказал Поттер мягко, задумчиво. — Твои глаза не серые; серый — плоский и бездонный, и его легко назвать. Твои глаза… что-то рядом с серебряным. Что-то вроде серого, который светится, или искрится, или поджигается. Твои глаза противоположны небесно-голубому — каждый раз, когда я обозначаю их, они меняются. Это следы на свежем снегу, потом вдруг ледяная вода, потом кусающий порыв ветра. Цвет твоих глаз так же трудно удержать, как и тебя.       Драко было трудно дышать. На самом деле Поттер ничего из ряда вон не говорил — просто сама мысль о том, что Поттер знает, как выглядят его глаза, что он тратит время, пытаясь перевести их цвет во что-то, что Драко может понять, что он вообще беспокоится об этом. То, что Поттер смотрел на него, когда сам Драко едва мог смотреть на себя.       — Меня не так уж трудно удержать, — пробормотал Драко. (Не для тебя). (Скажи это. Скажи. Скажи слово, и я твой).       Поттер рассмеялся — темнота где-то в глубине горла.       — Малфой, если бы ты знал.       Драко не понимал, что это значит. Он не понимал, что все это значит. Он только знал, что Поттер так крепко держал его, что он не смог бы вырваться, даже если бы попытался. Подумать только, Поттер на самом деле считал, что не сможет удержать его. «Глупый мальчик, — решил Драко. — От твоей хватки у меня синяки». (Какие цвета черный и синий? Произнеси это своим голосом). (Ведь твой голос меня ранит). (Все твое присутствие — сплошной синяк).       — Какого цвета мои глаза? — снова спросил Драко.       — Все, — выдохнул Поттер, кажется, даже прежде чем успел подумать об этом. Он замер на секунду, а потом расслабился, выпустив весь воздух за один выдох. — Твои глаза — это все. Я пытался дать им название четыре года и пока не преуспел.       — Ты имеешь в виду четыре месяца, — поправил Драко.       — Нет, — пробормотал Поттер, качая головой. — Я имею в виду четыре года.       Драко жил в монохромном мире. Гарри Поттер разрывался от цветов, какими бы они ни были, как бы ни назывались (а Драко никогда не знал цвета, по правде говоря, но ему не нужно было знать, что такое цвет, чтобы понимать, что представляет собой Поттер. Ослепляющий, оставляющий ссадины, необузданный цвет).       (Как я могу о чем-то скучать, даже не зная, что это означает? Как я могу жаждать чего-то, даже не подозревая об этом? Как мне прикоснуться к тебе, Гарри Поттер, ты ослепляешь. Ты полностью высветлил полотно). Для Драко Малфоя мир был всех оттенков серого. Его рисовал Гарри Поттер.       — Что это значит?       — Это значит, что так же, как ты хочешь видеть цвета, я всегда хотел видеть тебя.       Какого цвета твои глаза?       Твои губы. Твои губы. Твои губы.       — Я не могу понять, что ты пытаешься сказать.       Поттер резко рассмеялся.       — Я тоже.       — Как выглядит закат?       Поттер взглянул на него. Отвернулся. Вздохнул.       — Я скажу, когда опишу твои глаза.       Март превратился в апрель, и Драко больше не спрашивал Поттера о глазах — своих, Поттера или кого-либо еще.       Драко Малфой не знал цвета заката, а Гарри Поттер не знал цвета глаз Драко, поэтому они продолжали видеться. Почти каждый день они находили друг друга после уроков, или после тренировки по квиддичу, или перед комендантским часом и говорили о цветах (теперь перешли к более странным: голубой и пурпурный, бирюзовый и цвет яичной скорлупы). Драко не учился видеть, не совсем, но он узнавал то, на что это было бы похоже, если бы он мог, и он видел мир глазами Гарри Поттера, который не был слепым. Гарри Поттер видел цвета и Драко и знал, что эхо шагов по пустому коридору — самый глубокий фиолетовый. Драко жил в сером мире для всех кроме Поттера. Любовь. Какого цвета любовь?       К концу апреля Поттер рассказал ему, какого цвета распускающиеся цветы, и Драко начал по-настоящему ненавидеть себя. Он ненавидел себя за то, что влюбился в Золотого Мальчика. Он ненавидел себя за то, что не мог видеть. Он ненавидел себя за саму ненависть к этому.       В последний день апреля, сидя на траве и прислонившись к дереву на краю Большого озера, Поттер поцеловал его. Какого цвета вкус твоих губ? (Звук скрипки. Красное вино. Курительная комната, отведенная в Малфой-Мэноре для вечеринок). Твои волосы под моими пальцами, какого они цвета? (Как бабочки, когда они приземляются на твою кожу. Когда вода плещется у твоих ног. Снег). Ты, Гарри Поттер, какого ты цвета? (Красный. Красный. Красный).       Когда глаза Драко закрылись, мир был монохромным, а Гарри Поттер на вкус был как клубничная гигиеническая помада, его губы двигались, как баллада, его дыхание было похоже на танец. Драко Малфой закрыл глаза, когда мир был монохромным, и погрузился в мир Поттера. Открыв глаза, он прислонился лбом ко лбу мальчика напротив. Мгновение спустя густые ресницы затрепетали. Глаза Поттера открылись. Драко посмотрел в них.       Какого цвета твои глаза?       Драко бросился назад, отползая так далеко, как только мог, не отрываясь от земли и не в силах отдышаться. Драко задыхался. Его мир обрушился.       Поттер выглядел испуганным.       — Прости, — отчаянно сказал он, — мне так жаль. Я не должен был… я не буду… я никогда не буду делать так снова. Прости. Мне очень жаль.       Какого цвета твои глаза?       — Просто… не оставляй меня. Не уходи. Мне очень жаль.       Какой цвет, Гарри Поттер? Скажи мне, какого цвета твои глаза. Расскажи, о чем шепчутся все эти влюбленные девушки.       — Пожалуйста, вернись, — и Поттер выглядел так, будто разрывался на части.       — Зеленый, — выдохнул Драко.       — Что?       — У тебя зеленые глаза.       Поттер ошеломленно покачал головой.       — Я знаю, — сказал он. — Я знаю, какого цвета мои глаза.       — Стой спокойно, — велел Драко и подполз к нему. — Спокойно.       — Хорошо, — потрясенно выдохнул Поттер. Он был смущен. — Я не двигаюсь.       Когда Драко пододвинулся достаточно близко, чтобы коснуться Поттера, его дыхание участилось. Когда он обхватил лицо двумя ладонями с длинными узловатыми пальцами, Поттер совсем перестал дышать.       — Сиди спокойно, — прошептал Драко. Поттер сидел.       Драко повернул голову, чтобы посмотреть на темный лес прямо за ними, только на мгновение, затем снова на Поттера.       — Они лгуньи, — прошептал он. — Совсем не зеленый лес.       — Что? — повторил Поттер, но на этот раз что-то затерялось в его словах.       — Зеленый, как… зеленый, как запах мяты. Зеленый, как кубики льда, тающие на коже. Зеленый, как… зеленый, как острые молнии. Зеленый, как наклон твоего носа; поворот линии твоего подбородка; костяшки твоих пальцев.       — Малфой… о чем ты говоришь?       — Я вижу, — прошептал он. — Я вижу твои глаза.       — Цвет? — недоверчиво выдохнул Поттер.       — Цвет.       — Только мои глаза?       — Нет, — пробормотал Драко, — но вполне может быть.       (Все, что Драко когда-либо хотел видеть, это глаза Поттера).       — Твои глаза, — сказал Поттер, его голос повысился. — Твои глаза прямо сейчас: серебристые, как укол боли в задней части лодыжки, когда приземляешься слишком сильно. Серебристые, как когда просыпаешься утром, а низко над землей висит туман. Серебристые, как земля ноябрьским утром, когда вся трава покрыта инеем.       — Зеленые, как ощущение пробуждения, когда чувствуешь, что только что закрыл глаза.       — Серебристые, как адреналин.       — Зеленые, как любовь, — прошептал Драко.       — Как любовь, — мягко согласился Поттер.       Какого цвета любовь?       (Ты. Цвет — это ты).       Драко провел остаток субботнего дня, рассматривая все. Поттер показал ему дикие цветы лаванды, сказал: «Вот так выглядит лаванда». (Шелк, колокольчики и певчие птицы по утрам). (Да, именно так).       Поттер продолжал целовать Драко. (Ты на вкус как песня на скрипке, и красное вино, и курительная комната в Мэноре). (Ты на вкус как солнце). Гарри Поттер рисовал мир Драко, как и всегда.       Позже, намного позже они с Поттером все еще не могли оторваться друг от друга.       — Ну же, — повторил Поттер как мантру, — ну же, — и взял Драко за руку. — Останься, — сказал Поттер, — всего на секунду, — и Драко остался. — Пойдем, пойдем, — протянул Поттер, как будто Драко не собирался следовать за ним.       Астрономическая башня, они завернуты в одеяла (два одеяла сверху, их плечи прижаты друг к другу, чтобы согреться). Кружки горячего шоколада Поттер стащил из кухни. Его ноги запутались в ногах Драко. (Тепло-розовый, розовый, золотой).       Солнце садилось, а Драко, возможно, умирал. (Не бойся). (Я не боюсь. Заткнись). Поттер хватает его за руку. (Хорошо, но если это так). Солнце коснулось горизонта, и Поттер приложил рот к уху Драко, как будто слишком громкие слова могли разорвать момент в клочья.       — Самый нижний — это оттенок красного. Где-то между красным и оранжевым на самом деле, но темнее. Дальше он тускнеет в розовый. Мягкий розовый. Нежный. Руки малышей. Нежные улыбки. Длинные ресницы.       — Дальше, что там? Что это за синий цвет?       Поттер замурчал.       — Где небо темнеет — темно-синий.       — Лжец, — выдавил Драко, но он не плакал. Не плакал. — Ты говорил мне, что темно-синий — это цвет грусти.       — Больше нет, — сказал он и наклонился, чтобы прижаться губами к плечу Драко.       (Ты расскажешь мне, как выглядит закат?)       (Когда-нибудь).       (Ты. Закат похож на тебя).