Молчание

Эль-Тимур всегда говорил, что его сыновья очень похожи, и одновременно нельзя найти более различных людей. Один всегда говорит, другой всегда молчит. Один всегда на свету, второй вечно в тени, и оба довольны своей ролью. Свет притягивает больше взглядов и разговор тоже; молчание и тень вечно скрыты и кажутся порой неважными, недостаточно серьезной силой. «Ум — не самая сильная сторона моего брата», — всегда говорил Тан Киши. Эль-Тимур улыбался в усы и иногда добавлял: «Но мой старший сын отчего-то считает, что очень умен». Талахай переводил взгляд с отца на брата и пожимал плечами. Он умел быстро обнажать оружие, и этого умения было ему достаточно. «Но иногда молчание полезнее слов, особенно если сопровождается делом». «Дела тоже нуждаются в словах», — не соглашался Тан Киши, и, вероятно, в этом был прав: все знали его и его отца, но никто не помнил младшего брата, а забвение не могло устроить его — он судил по себе… Талахай сражался где-то позади беззвучной тенью в ярких доспехах — позади, но в первых рядах своего войска. Иногда Тан Киши вспоминал о нем и по-братски трепал по голове, но не любил делать этого, потому что был ниже ростом — хоть и старше. Но Талахай редко напоминал о себе и редко ставил его в это унизительное положение. Впрочем, они никогда не ссорились, потому что никогда не находили предмет для спора — Талахай всегда соглашался с отцом, и ни одного раза, ни словом, ни жестом не выказывал своего неудовлетворения, даже если приходилось рисковать жизнью для исполнения их очередного плана; как бы безмолвно вопрошая — для чего еще нужны сыновья? Для чего еще нужны младшие братья? Должно быть для того, чтобы исполнять волю старших и никогда не перечить, ведь сила в семейном единстве, так учил их Эль-Тимур. А, если понадобится, умереть во имя цели, раньше казавшейся столь близкой для исполнения… Талахай никогда не выпячивал свою жизнь превыше жизни других, и погиб почти незаметно, с одним только негромким вскриком — да и его не услышал никто, кроме убийцы. Талахай сделал свое дело, сделал все, что мог, и ушел, как полагается младшему брату — почти не имея зрителей своей смерти, так же молчаливо, как жил.