Ты прикасаешься к королеве

      Деймона трясёт. То ли от предвкушения, то ли от неизбежности. Уже совсем скоро они будут дома.       Над водой раздаётся рокот Караксеса. Вхагар накрывает его огромной тенью, стремясь почти в материнской попытке унять хаотичное возбуждение дракона.       Глотков пролив встречает их куда приветливее Узкого моря с его бешеными ураганами и влажными ветрами. Красный змей опускается вниз, разрезая ровную гладь солёных вод кончиком хвоста. Он урчит и клацает зубами, призывает Деймона отдать приказ лететь быстрее, ждёт уверенного хлопка ладонью по мокрой от бриза чешуе. Его возбуждение передаётся всаднику — мужчина мелко подрагивает всем телом, а сердце внутри бьётся так сильно, что сотрясает позвоночник, заставляет выпрямить спину в седле и крепче ухватить поводья.       Чем ближе они подлетают к Дрифтмарку, тем отчётливее чувствуется запах соли и драконов. А в Пентосе пахло пряными травами и сладкими благовониями, специями, сыром и маслом. Запах этот легко тянулся от Узкого моря, настигал путников у Пентошийского залива и не отпускал до самого отплытия. Этим смрадом пропитались волосы и одежда, а глаза слезились от перца и горячего солнца. Эта вонь перебивала железо, кровь и пот, тянущиеся за Деймоном шлейфом. От него несёт, как от евнуха.       Деймон поднимает Караксеса вверх, чтобы поравняться с женой. Лицо Лейны сияет — спустя почти десять лет путешествий по Эссосу их наконец-то заносит домой. Девочки прижимаются друг к другу, сидя за матерью на спине Вхагар. Плясунья — драконица Бейлы, ещё слишком мала, чтобы седлать её, а Рейну боги пока не благословили, и яйцо, сунутое в колыбель к малютке, не вылупилось.       Это их самый первый визит в Вестерос, во владения своего деда, Морского змея, и вотчину матери.       — Ну же! — нетерпеливо гонит Лейна, хлопая своего дракона по шее, но с лица её не сходит счастливая улыбка. Вряд ли она хоть раз была так счастлива, снуя по улочкам Вольных городов, как от простого полёта над семейными водами.       Десять лет. Десять проклятых лет вдали от дома, и каждый новый год тоска в груди разъедает всё большую дыру, делая зазор на маске радости от нового посещённого места крупнее. Если Деймон вырвался из пут столицы, то Лейна с мясом оторвала себя от плесневелых, покрытых толстым шаром морской соли стен седалища Веларионов.       Впрочем, драконы тоже скучали. Караксес шипел и пускал пар, пытаясь перегреть само солнце своим гневом от удела веселить заморских магистров и принцев, точно уродливый придворный шут. Он порядком выдохся, кружа над замками и не имея возможности обрушить столп огня на каменные стены. Он скучал по длительным полётам, за высотой и остротой крутых скал Водяного короля. За вонью горелых трупов и приличной войной. Поэтому стоило им пересечь незримую границу, отделяющую Вестерос от Эссоса, дракон широко замахнулся и разрезал ветер остротой своих крыльев, учуяв запах дома. С Вхагар было легче — старое создание послушно летело куда велели, оставив взрывной нрав в днях давно минувшей молодости, погребённых под войнами Висеньи Таргариен. Но даже так обычно унылые и ленивые движения пробудились, во взмахи и рёв вернулась сила, с чешуи посыпался песок.       Все рады вернуться домой.       Но Деймон скучал только по крепкому вину. Алкоголь Эссоса напоминал разбавленную водой мочу, и чтобы впасть хотя бы во что-то, отдалённо напоминающее забытье, приходилось вливать в себя две с лишним бочки.       Раз уж пути назад нет, кого он хочет видеть сильнее всего? Наверное, Мисарию. Ему давно не нужно её тело, лишь возможность утолить любопытство и узнать, на сколько шлюхе хватило благородства, и как скоро она взяла в рот яйца другого мужика, предав громкие слова о страхе и свободе, в которых сама же его и упрекала.       Они летят, взмывая всё выше.       Даже небесная пелена дома другая: густая, плотная, почти более осязаемая. Реденькие тучки над Вольными городами пропускали солнце, пекли его кожу, выжгли аристократическую бледность. Сделали Деймона похожим на дотракийского кочевника, степного дикаря.       — Что это там? — кричит Бейла. Её тонкая ручка поднимается вверх, указывая на что-то, парящее над ними.       Он почти незаметен. Жемчужно-белый дракон полностью растворяется в облаках, и если бы не проблески солнечных лучей на золоте брюха, он оставался бы незамеченным и дальше. Деймон напрягается. Вынимает Тёмную Сестру из ножен, взводит остриё. Но Караксес и Вхагар не чувствуют опасности. Они ревут, сотрясая небеса. Приветствуют.       Всадника, а он там точно есть, не видно.       — Дракарис! — голос далёк, источник его скрыт где-то в небе.       Из-под груди Красного змея вырывается столп алого огня. А за ним вылетает здоровый зелёный дракон, хлыщет Караксеса хвостом по шее и уносится прочь вперёд, скрываясь в пелене туч. Белый следует за ним.       Всадники — мальчишки.       И Лейна понимает. Лейна узнаёт их из того скупого описания, присланного братом и вычитанного в письме. А Деймон лишь гадает, как долго они летят следом. Как давно мелкие слюнтяи сели им на хвосты, как долго они измывались и переглядывались, насмехаясь над невнимательностью сильнейшего воина Семи королевств.       Эти десять лет сделали его слабым. Невнимательным. Расслабленным. Наивным.       За долгие годы вдали от войны он размяк, поддался жалостливым взглядам тройки женщин, и теперь летит назад, в логово остервенелых трупоедов. В место, где его знают как Порочного принца, господина Блошиного конца, а не добродушного семьянина из-за Узкого моря.       И Деймона трясёт.       Блядь.       От чего он бежал сломя ноги и не позволяя Караксесу передышки, куда тянул Лейну за все рюшки свадебного платья, не дав даже попрощаться с семьёй? Куда канула его твёрдость, куда исчезла независимость? Почему он добровольно клевал пшено, брошенное из ладони толстого пажа Пентоса или Браавоса, а не рвал на части мясные туши?       И зачем сейчас возвращается в огонь, оставивший где-то на подкорке шрам? Ради чего были все эти десять лет унижений?       Это даёт новый повод в очередной раз проклинать идею самой женитьбы; ненавидеть свою слабость перед одним, одним единственным взглядом дочерей, способным вывернуть его наизнанку. Это тот самый Деймон Таргариен, смеющийся с брата, кружащего над белоснежной дочкой, будто он и не король вовсе?       Уязвлённое самолюбие жжёт сильнее резаной раны. И он бьёт ботинком по шее дракона, а тот этого и ждёт — ревёт, разгоняя облака, и в два сильных взмаха настигает сосунков почти у самого замка.       Дрифтмарк встречает их во всём своём величии. Вхагар рычит, и мигом из каждого окна и каждой двери вываливаются люди. Они бегут, спешно расчищая им место для посадки. Два дракона, встретившие их ранее, устаиваются на высоких башнях, обвивая их хвостами и наблюдая за гостями.       — Сестра!       Лейнор Веларион едва не вприпрыжку огибает мельтешащую толпу слуг, подхватывая Лейну у самой земли.       — Брат!       Момент единения семьи выдаётся уж очень трогательным, особенно если закрыть глаза и сделать вид, что Лейнор не окидывает Деймона взглядом, полным безразличия, как если бы он посмотрел на куст у дороги. Выблядок.       Рейнис и Корлис Веларионы сегодня, наверное, сверкают ярче драконьей монеты. Стаскивают девочек с Вхагар, лелеют друг друга в объятиях, будто бы и не замечая их отца, супруга дочери, зятя и своего принца. Мудачьё.       Как долго его не было и как мало изменилось. Дом, милый дом.       Деймона трясёт. То ли от прохлады, то ли от страха.       На невысоком склоне величаво сидит Сиракс. Подросла. Караксес шумно выдыхает пар и мчится к ней так быстро, что земля под ним дрожит, а воздух накаляется и вибрирует. Люди визжат и отскакивают. Красный змей не собирается их обходить. Он так долго не видел других драконов, что сейчас ведёт себя, как маленький игривый мальчик. Ластится ей под крыло, будто мужчина, долго не знавший ласки женщины. Сиракс не крупнее его самого, но теперь может составить конкуренцию в гонках. Равных гонках. Она снисходительно порыкивает, но он только рокочет, заваливаясь на бок под перепонками её крыла и бодая длинной шеей драконицу в голову. Привлекает внимание.       Наконец-то. Где твоя хозяйка?       — Джекейрис. Люцерис.       Вот она.       И кровь кипит.       Ещё неделю назад, вылетая из Пентоса, она, дремлющая десять лет, не находя себе развлечения пускать кишки по лезвию Тёмной Сестры, оживает. Лишённая даже приличного полёта верхом, кровь, застывшая крепче Стены, похолодевшая пуще Севера, начинает медленно прогревать каждую кость в его теле. Она сочится по венам, течёт к сердцу, тянется туда, в Вестерос. К ней.       — Мама.       Малые уже слезли со своих ящериц. Стоят, стыдливо опустив глаза в землю. Носы красные от холода, волосы — поле колтунов, дышат тяжело, коленки дрожат. Боятся.       Деймона самого колотит изнутри.       А она стоит, словно изваяние. Холодная, твёрдая, величавая. Морские ветра треплют серебро её волос, платье обтягивает ровный стан, драгоценности блестят на солнце, обнимая кожу маревом золотой вуали. В дневном свете глаза её такие яркие, ярче сирени на южных полях.       Да, за годы, потраченные на толстобрюхих вассалов Эссоса, он позабыл, что так крепко держало его в Вестеросе.       Деймон так долго не видел других Таргариенов, что готов сорваться с места и броситься ей в ноги, как Караксес бросился под Сиракс. Лейна — не то, Лейна — другое. По её венам течёт море, по его — огонь. Каждый их новый день грозит либо испарить её, либо потушить его. Две непреклонные стихии сталкиваются, шипят и кипят, но это не то, не оно.       За Узкое море Деймон бежал от чужого огня, настолько мощного, совсем юного, неугомонного. Едва не толкнувшего их в пропасть своих желаний.       В движениях Рейниры сквозит плавность, ленивая грация. Она идёт к своему выводку, демонстративно хмурая, недовольная, злая, как сука.       — Что я говорила?       Мальцы молчат.       — М?       — Ты говорила не летать одним, — у старшего яйца оказались крепче.       — А что сделали вы?       — Летали…       — А что такого? — его зовут Люцерис. Деймон помнит, как Лейна однажды зачитала одно из писем, и это имя особенно сильно резануло его по ушам. — Ты оседлала дракона в семь лет! А мы старше! Почему нельзя?       — Я была под присмотром, — Рейнира стреляет глазами в Деймона непроизвольно, мимолётно, но тот замечает.       И это их первый визуальный контакт за десять лет.       И он становится для него началом конца.       Дыра в груди оживает вулканическим жерлом, кровяная лава бьёт фонтаном. Тянется к себе подобной. Это не просто глушимая десятилетняя жажда, это — чистый голод. У Таргариенов не то, чем мужи оправдывают измены жёнам, у них не инстинкт, у них — сам зверь. Этот огонь сложно контролировать; в то утро у Железного Трона, когда он пометил её валирийской сталью, в тот приём у богорощи, созванный в честь его победы на Ступенях, в ту ночь на Шёлковой улице, в тот вечер на её свадьбе — они едва не сожгли Королевскую гавань дотла.       И Рейнира тоже это чувствует. Едва ли прошла минута, а их уже тянет друг к другу, как два магнита. Но не смотрит. Гордая. До сих пор обижена, что бросил, что убежал.       Приподнимает подолы платья и идёт к детям.       — Ну, дорогая! — Корлис загораживает их своим огромным телом, разводит руки. — Парни, горячая кровь! Что с них взять? Не гневайся.       Её грудь вздымается, украшенная тяжёлой золотой подвеской. Золотой. Всё её тело — полотно, округлое, манящее, объятое шёлком и кружевом. Женщина, уже совсем не девочка. Он помнит Рейниру другой: низкорослой и буйной, с детским жирком на щеках, с лёгким колокольчиком-голосом, с полными огня и любопытства глазами. И даже тогда она привлекала, манила, а сейчас… Сейчас её речь струится, как горная река, плавная и спокойная, но она не идёт по течению, она прокладывает себе путь сама. На её лице нет заломов — улыбается нечасто. А глаза, эти глаза, смотрят мимо, не на него. Куда угодно, только не на него.       Деймон отводит взор только когда Рейна мягко сжимает его ладонь своей.       — Бабушка просит нас к столу.       — Конечно.       Все заходят в замок. Деймон приобнимает жену, но смотрит перед собой.       Посмотри на меня.       Но Рейнира остаётся глуха к его просьбам.

***

      Эти дни становятся настоящей комедией.       Часами они сидят, слушая рассказы Лейны о красотах соседнего континента, задают вопросы, глупые и не очень, уместные и не совсем. Пытаются прожить утраченные десять лет. А следующим днём они слушают рассказы о жизни Семи королевств. Кто помер, кого жизнь женила дважды, кто обеднел, чью дочь выдали за чьего-то сына. Из этих самых рассказов он узнаёт, что Джекейрис — старший из потомства, — родился через несколько месяцев после начала их с Лейной свадебного путешествия. Люцерис — через год.       — Мы планируем ещё одного наследника, — заявляет как-то Лейнор, сжимая колено жены. Голос — его, слова — Рейнис.       Рейнира пьёт вино, скрывает лицо за чашей. Но он видит — недовольна.       Деймон видит много чего. Например, дерзость, рвущуюся из Джекейриса, его буйный нрав, горячие слова, острые взгляды. Если бы не внешность от Стронга и не высокая нравственность в поведении от Лейнора, Деймон бы всерьёз задумался, а не его ли сынок? Всё ли он помнит из ночи, в которой бросил девчонку со спущенными штанами в борделе?       Видит так же, как старательно она его игнорирует. За два дня Рейнира наградила его скупым «дядя» лишь раз, столкнувшись на закате в коридоре, и то, скорее на чистых рефлексах, чем по собственному желанию. Рука Деймона должна была уже вот-вот ухватить её за локоть и вколотить в стену, сжать запястья до хруста суставов, не пускать. Не успел. Ускользнула, как песок сквозь пальцы. Слабак.       Ещё он видит, что Рейнира полностью перетянула на себя право хозяйки Дрифтмарка. Пусть не на бумаге, пусть только самопровозглашённо, но её почитают и любят даже сильнее Рейнис. Корлис находит в ней утешение после отъезда дочери; лелеет и голубит, как родную кровь, души не чает ни в ней, ни в мальчиках.       Если не можешь стать госпожой в Гавани, станешь здесь? Маленькая дрянь.       Не маленькая, напоминает он себе. Уже давно нет.       Ради чего вообще Деймон закалял свою добродетель, не касаясь других женщин десять, блядь, лет, сохраняя верность одной Лейне, если все его старания канут в седьмое пекло, стоит только луне взойти над водой?       Они живут в покоях Лейны. За стеной — покои Лейнора. И Рейниры. Мы планируем ещё одного наследника.       Сука.       Ёбаный пиздец.       Лейна просто смеётся, целует его в висок и ложится. Засыпает быстро. Она вообще любит засыпать слишком быстро. А Деймон лежит, печётся в своей злобе, вынашивает план.       Стены толстые. Только в них много зазоров.       Он, как мужчина, абсолютно оскорблён. Куда нужно совать свои руки, что нужно трогать, чтобы женщина под тобой издавала такие звуки? Она едва не воет о спасении. Бедная, бедная его малышка Рейнира. Уже такая взрослая, но всё ещё юна, неопытна. Испытала ли она оргазм хотя бы раз в своём браке? Деймон надеется, что сир Харвин постарался.       Чтобы ей было, с чем сравнивать.

      ***

      Это случается спустя ещё три дня.       Каждый клоп в стенах Дрифтмарка замечает подчёркнуто холодные отношения между дядей и племянницей, поэтому норовит лезть с вопросами.       — Ты уверен, что всё в порядке? — спрашивает его Лейна, мягко прижимаясь щекой к нагому плечу мужа.       Деймона трясёт. От злости. Лейна не глупа, не наивна и не падка на самую ничтожно сочинённую ложь. Лежит и прекрасно знает, от чего между ними залегла неловкость. Пусть и до конца не осознаёт масштабы, но что-то да понимает. В её представлении та мелкая, но разрушительная искра, вспыхнувшая между Деймоном и Рейнирой десять лет назад, давно угасла, и сейчас они лишь пытаются восстановить семейные отношения, отринув прошлые ошибки. Ну да. Конечно, блядь.       — Всё в порядке. Нам нужно время. В конце концов, некоторые вещи не так легко забываются.       — Хорошо.       Она засыпает. Это начинается снова. Приличия ради Деймон ждёт пару минут, прислушиваясь к сдавленным мычаниям и стонами. Они даже не возбуждают. В борделях на Шёлковой улице атмосфера и то приятнее; те стоны, рвущиеся из соседних комнат, пронзительно громкие или судорожно надрывистые, усиливают приток крови к паху в разы. От этих хочется вырвать уши. Будто его Рейниру пытают.       На пятой минуте Деймон не выдерживает и тихо встаёт с постели.       В коридоре холодно, пахнет плесенью, сыростью и солью. Расстояние — не больше двух метров. Стражников нет, а Деймону и не особо хочется знать почему. С каждым шагом шум и голоса из покоев Лейнора становятся громче, теперь он может слышать шуршание одежды, — она всё ещё одета? — и скрип мебели. Деймон замирает у самой двери. Она приоткрыта и свет ровной узкой линией делит коридор надвое. Он знает, что петли скрипят, поэтому следит, чтобы случайно не задеть её рукой, выдав своё присутствие.       В полумраке комнаты Деймон замечает два тела.       У самого косяка шумно втягивает носом, поглощая душный аромат пота. Его глазам предстаёт картина: полуобнажённая Рейнира, вся красная и блестящая от испарины в свете свечей, раскинутая спиной на письменном столе. Волосы струятся с края, словно молоко, такие длинные, что едва не касаются каменного пола, устеленного коврами. Даже на таком расстоянии он чует её запах: тягучий, сладкий. Рейниру готовили к этой ночи, омыли тело маслами и ароматами. С места у двери видно её голову, запрокинутую назад; лопатки, парящие над столом; гибкую дугу спины, вставшую мостиком над деревянной поверхностью.       Деймон еле сдерживает позыв застонать в голос: сотни шлюх, десятки сотен женщин за всю жизнь, но вид одних только её бледных ног с комканой у линии бёдер шёлковой ночной сорочкой без объявления войны или малейшего сопротивления захватывает власть над его жизнью.       Рейнира морщится и сдавленно похмыкивает, словно в бреду. Конечно, за мгновенным наваждением Деймон забыл, что они не одни. Лейнор походит на страдальца: лицо сморщено, брови болезненно надломлены, по коже груди градом катится пот. Его талия объята её ногами — Деймон понять не может, в чём тут горе. Один вид болезненно бледного лица Велариона зарождает в его груди пекучий ком обиды.       Ты прикасаешься к королеве. Моей. Твоей. Семи королевств. И смеешь выглядеть, будто мученик?       Впрочем, злость быстро сменяет любопытство. Озорное, почти детское. Как ты трахаешь свою жену? Возможно, успехи Лейнора в постели оправдывают наличие у него двух маленьких отпрысков крови Стронга.       Деймон подходит ближе, почти сливается с дверью. Дрожащие пальцы Рейниры хватают край стола. Лейнор колотит её тело с такой силой, что она едва не падает. Он устроился между женских ног неплохо, даже можно похвалить, только вот грязная ублюдочь закрыла глаза, сморщила лицо и даже не смотрит, куда хаотично, без какого либо темпа вдалбливает свой член. Деймон уверен, что вялый, не возбуждённый. И что она сухая. Можно простить их обоих, ссылаясь на почти монашескую неопытность, на неимение даже крошечного представления о том, что такое секс. Но монахи бывают в шлюхах чаще, кузнецы имеют жён достойнее, чем эти двое.       Её сиреневые глаза мечутся по комнате, пытаются за что-то ухватиться, сосредоточить внимание, и едва не впиваются в Деймона, подошедшего уже так близко, едва не ступившего прямо на порог. Он будет рад долгожданному контакту глаз, но определённо не сейчас. Застань Рейнира его за подглядыванием — пустит как свежую тушу на утреннюю трапезу Сиракс.       — Давай закончим это побыстрее, прошу, — голос Рейниры хриплый.       — Я пытаюсь, — пыхтит Лейнор, а Деймон едва не смеётся в голос. Если он пытается, то Караксес — свинья с крыльями.       Чем ближе он подкрадывается к двери, тем сильнее чувствует запах вина, которого желал так долго, и женщины, преследовавшей его во снах на брачном ложе с другой. Ужасающая по своей силе смесь. Деймон обещает себе, что позже обязательно испробует всё по отдельности, а потом смешает и умрёт в пьяном дурмане. Всё это время Лейнор держался за стол, видимо, не зная, куда деть руки. Нашёл куда — сжал бёдра Рейниры так сильно, что оставил следы полумесяцев от ногтей.       Спокойнее, педиковатое отродье. Женская кожа это тебе не жёсткая мозолистая задница гвардейца.       Она ничего не делает, даже звука не испускает, но закусывает губу, удерживая эти самые звуки внутри. Не хочет обидеть или считает, что так нужно.       — Нет! Нет, я не могу, — Лейнор отскакивает от Рейниры так быстро, что сваливается в кресло напротив стола. Глаза всё ещё закрыты. Хватает со спинки рубаху, сжимает в кулаке и бежит к двери, сдавленно бормоча извинения.       Деймон шарахается бесшумно. Прячется во мраке коридора. Хотя стань он прямо посреди — Лейнор не заметит. Веларион несётся, не распахивая век, и скрывается за поворотом. Даже дверь не закрыл. А Деймон стоит и, как ему казалось, давно умерший прожжённый авантюрист, валяющийся где-то внутри, нашёптывает ему на ухо. Рейнира остаётся там, совсем одна. С открытой дверью. Войти может кто угодно.       И входит он тоже бесшумно. Где-то посреди комнаты осознаёт: что бы сейчас не произошло, он не желает, чтобы у этого были свидетели. Крадётся назад, закрывает дверь. Петли скрипят. Рейнира, всё ещё лежащая на столе, переводящая дух, замирает. Смотрит в потолок. А Деймон идёт и идёт, всё ближе и ближе. Конечно она догадалась, что это он. И если где-то в белокурой голове греется мысль, что это вернулся муж, то она сгорает в собственном пламени, стоит только Деймону встать прямо над ней. Устроиться бёдрами между её собственных и опереться рукой на стол. И вот, спустя десять лет, Рейнира лежит перед ним, будто преподнесённый королю дар, самое изысканное кушанье, когда либо бывавшее на его столе.       Молчат. Смотрят друг на друга, как до этого не смотрели ни разу. Взгляды из далёкого прошлого — пустышка.       Не удерживается. Тянется свободной рукой к кубку вина, чудом выстоявшем шторм, и припадает губами. Пьёт маленькими глотками, смакует, глаз не отводит. Деймон, слизывая сладкие капли с губ, замечает её пристальное внимание к этому действу. Вспоминает, что пообещал себе перед дверью, и едва сдерживает самодовольную ухмылку. Неужели пришло время ему получать то, что хочется? Деймон швыряет кубок куда-то за спину, а освободившейся рукой уверенно мнёт женское бедро. Кожа мягка, будто глина.       — Я не ужинал.       Рейнира фыркает и сводит коленки прямо перед его довольным лицом. Забрасывает одну голень на крепкое плечо и спрашивает:       — Что с твоими волосами?       Деймон сдерживает порыв провести по коротким прядкам пятернёй. Он стрижёт их самостоятельно, срезая острым ножом и позволяя небрежно колыхаться на ветру. Ещё после Ступеней он понял:       — Так удобнее. И женщины без ума.       Она смеётся, запрокидывая голову. Деймон не медлит; ему достаточно одного сильного движения, чтобы раздвинуть её ноги и плотно сцепить их на своей талии. Рейнира не успевает даже пискнуть, как он находит губами её шею и целует, целует, целует. Кусает и зализывает. Мычит куда-то в кожу.       Это похоже на лихорадку. Когда тело мелко подрагивает, а дыхание сбивается настолько сильно, что приходится отвлекаться и самостоятельно делать глубокие вдохи, чтобы не задохнуться. Она отнимает руки от стола и сжимает кулак в его волосах. Тянет назад сильно, до обеления кожи, и Деймон повинуется, запрокидывая голову назад с шумным: «ах». Шея принцессы блестит от его слюны в свете свечей, и это красивее, чем солнечные блики на воде.       — Лейна в соседней комнате, Деймон.       Деймон.       Деймон.       Уж лучше бы ты звала меня дядей.       «Деймон» действует как спусковой механизм, выпуская волны крови по телу. Если до этого он подумывал остановиться и остепениться, то сейчас она лично смела все сомнения прочь. Он хватает Рейниру за подбородок, сжимает пальцами крепко-крепко.       — Я ждал десять лет. Даже дольше. Попробуй меня остановить, и я убью нас обоих прямо здесь.       Это всё такой громкий фарс, ведь оба знают: стоит ей только приказать — он падёт ниц, преклонит голову и позволит ей уйти, вытерев об себя ноги. Так, сука, унизительно, но так, блядь, волнительно. И Рейнира приподнимается на локтях, всё ещё держа его голову в крепкой хватке.       — Тогда не останавливайся. Мы не можем лишить Семь королевств правительни-       Слова поглощает его рот. Он обрушивается на неё, точно столп пламени. И поцелуй дикий до скрежета зубов, до скрипа челюсти, до кровавых ран на устах. Температура в покоях поднимается на сотню градусов разом. Деймона трясёт, как трясёт пьяницу, припавшего к алкоголю после долгого воздержания. А Рейнира не может сдержать непроизвольный тремор рук. Ждала так же долго и так же страстно. В её услужении Лейнор и сир Харвин, но за долгие годы она так и не находит в них Деймона, хотя и отыскивает для себя нечто иное от каждого. Ни у кого из них просто не выходит быть таким же, как он: грубым и остервенелым, знать свою силу, но контролировать. Другие мужчины не вызывают такого желания. Первая любовь не забывается, особенно подпитанная дурью от её запретности и драконьей кровью, взывающей друг к другу на уровне инстинктов, заложенных где-то на подкорке.       И сейчас они наконец-то отдадутся друг другу всецело. Так того хочет он, желает она и велят Боги.       Ворвись сюда сейчас вся королевская гвардия, Деймон не даёт гарантию, что хоть кто-то сможет его остановить.       Только его рука пробирается ей между ног, а до мозга доходит: «мокрая», как он тут же проникает сразу двумя пальцами. Рейнира умолкает, задерживает дыхание. Нет ни громких колокольных криков, похабных стонов или пронзительных визгов, как это любят делать шлюхи с Шёлковой улицы. Она молчит, мечется по столу, робеет от незнания. Что делать, куда деть руки?       — Шшш, — пытается успокоить Деймон, хотя у самого каменно стоит ещё с момента, как она грубо отдёрнула его голову.       Он начинает двигать. Больно не будет — у Рейниры двое детей и какой-никакой опыт. Но Деймон всё равно даёт ей время привыкнуть к себе. Он жаждет, чтобы принцесса ясно понимала, что трахнет её сегодня он, а не полудурок мужеложец или твердолобый костолом. Невольно Деймон сравнивает её кожу с маковым молоком: такая же белая и такая же наркотическая. Его собственная на оттенок темнее: солнце Эссоса, будь оно проклято. С их последней встречи Деймон стал чуть шире в плечах, остриг волосы и загорел. Она постройнела, тело девочки утратило плоскость, округлилось, а волосы отросли. Деймон походит на раба из Дорна, а не на Таргариена. Рейнира — на богиню древней Валирии, а не на Таргариена.       — Я!... Мм... — она близка. И мужчина вынимает пальцы. Рейнира хмурится, на неё накатывает паника. — Что такое? Я сделала что-то не так? Скажи мне.       Ох, любимая моя Рейнира, кто вселил эту неуверенность в твою голову? Деймону хочется сейчас же пойти и насадить головы Стронга и Велариона на колья.       — Я просто хочу, чтобы в наш самый первый раз ты кончила на мой член.       Она замирает, глаза хаотично блестят. Деймон придерживает ладонью её спину, приподнимая над столом, и тонкая ночная сорочка соскальзывает, оголяя полные округлости груди. Он решает подарить ей максимальное наслаждение, уверенный, что до него это не делал никто. Отыскивает точку между мокрых складочек и принимается растирать её большим пальцем. Губами захватывает сосок, покусывает, вылизывает мясистым языком. Кожа вкуса вина. Её аккуратные ноготки царапают его плечи.       Деймон входит резко, без предупреждения.       Они подходят друг другу, как две части сложной головоломки, ответа к которой просто не существует. Всё, что им сейчас остаётся, чего они хотят — это поддаться похоти, охладить жажду, томившуюся над огнём долгие-долгие годы. Никто не знает, что будет потом. Как себя вести, когда над Дрифтмарком взойдёт солнце. Они не знают и не хотят знать. Не сейчас. Когда-нибудь потом.       Сейчас принц Деймон Таргариен пытается не рехнуться. Потому что внутри неё так хорошо. Так до охуения хорошо, как никогда не было с Лейной, Мисарией и другим бессчётным количеством женщин. Он будто рухнул в пекло, и если в нём так же горячо, как в Рейнире, то он счастлив за то, какую распутную жизнь прожил.       Первый толчок — каждый дюйм его тела пробирает мурашками. Второй — перед глазами плывёт. Третий — он теряет контроль над собственным телом; оно сходит с ума, дрожит и рвётся глубже в неё. Десять лет Деймон был верен жене, хотя такое ощущение, что хранил себя только для одной Рейниры.       Она раскрывает рот, обжигая его лицо горячим дыханием. Дракон. Белые ресницы трепещут, глаза блаженно закатываются. Деймон убирает руку со спины и собирает её волосы в кулак, наматывает, сжимает, как совсем недавно сжимала она.       — Говори, что мне делать. Приказывай, королева.       — Возьми меня. Так, как ты умеешь, — она слегка поднимается. Глаза в глаза. — Будто ты трахаешься последний раз в жизни.       Бам. Остаток самоконтроля вместе со здравым рассудком летит ко всем его попыткам игнорировать её намёки. В самое пекло. Все эти дни она не смотрит на него, но трогает. Едва заметно задевает ногой под столом, ненароком бьётся плечом об плечо на прогулках. Садится рядом, так близко, насколько этого позволяет этикет и её образ обиженки. Её запах преследует его во сне и наяву, просачивается сквозь узкие каменистые щели стен. А голос? Деймон сейчас вдруг понимает, что она не стонет. Не так громко, как во время секса с Лейнором.       Ты делала это для меня. Знала, что я слушаю. Звала, просила быть тем, кто выдалбливает из тебя эти звуки.       Лейна в соседней комнате, Деймон. В соседней комнате. Лейна, она в сосед...       — Да, государыня.       Холодно, жарко, то светло, то темно. Кажется, он даже теряет способность осязать. Его будто лишили всех органов чувств, а вроде бы и увеличили их чувствительность в сто крат. Это похоже на самый первый секс в его жизни. Тот, с молоденькой служанкой, позволившей ему делать всё, что вздумается, изучать и учиться. Но этот — лучше. Вместо поломойки в его руках королева. И Деймон не заслужил это ни чем в своей проклятой жизни, но это только даёт ему повод насладиться сполна, пока награда не будет отнята.       Он не закрывает глаза, как это делал Лейнор. Он держит их открытыми, чтобы видеть, знать, что это не сон. Чтобы запомнить каждый его кусочек, отпечатать на внутренней стороне век. Чтобы она была последним, что он видит перед сном, и первым — перед пробуждением.       Рейнира приоткрывает влажные губы. Кусает свои пальцы, пытаясь удержать голос. Нельзя быть громкой, Лейна ведь действительно в другой комнате. Деймон мягко отводит их, обрывает ниточку слюны и заменяет своими. Со следующим толчком Рейнира прикусывает их очень сильно, но Боги, как же ему плевать. Все нервные окончания работают только в районе паха. Он бормочет себе под нос какой-то стих на валирийском, чтобы рассудок не покинул его тело вместе с её сдавленным, сука, мычанием, отдающимся вибрацией по всей руке.       Она тоже смотрит на него. Тоже в полубреду, хмельная от возбуждения. Комната всецело пахнет только ей одной: это секс, пот и огонь. Да, так пахнет огонь — Деймон уверен.       — Деймон, — она бормочет его имя, снова хватает волосы и садится на столе. Впивается в губы, стучит зубами о зубы, а он отвечает: яростно раскрывает её рот губами, сталкивается язык к языку.       Какое счастье, что её покои уставлены мебелью до отвалу: эхо шлепков бёдер будет отражаться только от его черепной коробки.       На последних толчках Деймон не жалеет себя. За скоростью его движений не поспел бы даже ветер. Он доводит Рейниру до безумия: она змеёй вьётся на столе, в его руках, хнычет, тяжело глотает воздух и, наконец, задыхается оргазмом. Он следом.       Перед глазами белая шумящая пелена. В ушах пищание. Они падают на стол, мокрые от пота, горячие от жары, трахнутые, будто звери. Деймон слабо сметает всю столовую утварь на пол, слегка отодвигается и вытаскивает член. Внизу так приятно тянет. Рейнира восстанавливает дыхание: глубокий вдох, выдох, и снова вдох. Тело её мелко подрагивает, ноги безудержно трясутся. Копна волос прилипает к лицу, точно белая паутина.       Деймона трясёт. Наконец-то.       Он целует её в лопатки, когда Рейнира встаёт, чтобы прийти в себя. Кладёт руку на женский живот. Улыбается со всем присущим ему самодовольством.       — Назови его Эйгоном. Назло Хайтауэрам. Лейнор будет не против. Хотя к тому времени я уже стану твоим мужем.