Смерть тебе к лицу

В тот момент, когда он решил пустить себе пулю в висок, Рудольф и подумать не мог, что его посмертие будет выглядеть так. Он ожидал небытие, спокойствие, долгожданный отдых или наказание за свои грехи, если Ад действительно существует. На самом же деле, теперь его к грехам только склоняли. Тод разлёгся на кровати на боку, в очевидно неудобной, но эффектной позиции, и своим пронзающим взглядом смотрит на Рудольфа, застывшего в дверях, словно одновременно подначивает и любопытствует — а что же ты будешь делать теперь? Рудольф закрывает дверь за собой, поворачивает ключ и складывает его в карман. Никто из слуг смерти не посмел бы побеспокоить Рудольфа или самого Тода, но старые, ещё прижизненные, привычки не уходят просто так. Тод нехарактерно для себя молчит, пока Рудольф пересекает расстояние до кровати, едва не врезавшись в столбик, только склоняет голову чуть набок, отчего хвост соскальзывает с плеча. В это плечо Рудольф и толкает его, едва приложив силу, лишь обозначив намерение — ты знаешь, что будет, если ты подчинишься, я даю тебе выбор. Не помедлив и секунды, Тод перекатывается, ложась на спину. Приземлившись на его бёдра, Рудольф зажимает их коленями и, не разрывая зрительного контакта, очень медленно принимается расстёгивать пуговицы собственного камзола. Руку, потянувшуюся к нему то ли помочь, то ли просто коснуться, он хлёстко отбивает собственной ладонью. — Не смей. Или придётся наказать тебя. Во взгляде Тода мелькает что-то тёмное, но он всё же слушается, вновь путаясь пальцами в простынях. — Как прикажет Ваше Высочество. Кровь, казалось бы давно остановившаяся и заледеневшая, горит внутри от этих слов и понимания, что сама смерть отдаёт себя в его власть. Рудольф скидывает с плеч камзол, небрежно отправляя его куда-то на пол. Кончиками пальцев он оглаживает лицо Тода — нос, скулу, осторожно откидывает несколько прядок, всей ладонью прикасается к щеке, а затем подносит её к своим губам, внимательно наблюдает за Тодом из-под прикрытых век. Тот, узнав собственный излюбленный жест, пытается приподняться, но Рудольф кладёт другую руку ему на грудь. — Лежи и не двигайся. — Ты решительнее, чем когда возглавлял революцию, — подначивает его Тод. — Намного лучше знаю, что делать, — отвечает тем же Рудольф, прекрасно понимая, какой эффект это произведёт. И действительно — в комнате тут же становится сложно дышать, тени бесятся по стенам и в глазах Тода, а сам он перехватывает запястье Рудольфа и сжимает почти до боли. — Лучше знаешь, значит? — Да, — невозмутимо кивает Рудольф, сквозь оказываемое давление. — Я читал. Всё заканчивается мгновенно, отступает, словно волна обратно в море, оставляя только Тода, выглядящего слегка растерянным, и Рудольфа, в груди которого весело пузырится довольство от произведенного эффекта. Он сбрасывает чужую руку со своей, вновь перехватывая инициативу и склоняется, оказываясь от Тода на расстоянии выдоха. И выпрямляется назад, стоит Тоду потянуться навстречу. — Дразнишься, — не то укоряет, не то восхищается Тод. Рудольф лишь улыбается в ответ — озорно и весело, как ему никогда не было позволено. Да, дразнится. И продолжает это делать, когда невесомо скользит по перьям, отпечатавшимся на коже Тода в глубоком вырезе. В проявленном виде его крылья огромные, способные охватить собой всего Рудольфа, темнее безлунной ночи, с жёсткими маховыми перьями и мягким пухом у основания. Рудольф прикасался к ним, осторожно зарывался пальцами, чтобы не повредить случайно ни одно из хрупких перьев, и ощущал чистый восторг от того, что ему позволено изучать. В скрытом же, как сейчас, виде, они не менее уязвимы — повреди рисунок, и лишишь смерть его крыльев, если не навсегда, то на долгое время восстановления. Даже столь вечное существо не неуязвимо. Делать это Рудольф конечно не собирается, лишь проводит ногтями по перьям, почти без усилия, но тело Тода впервые за вечер охватывает дрожь. Довольный реакцией, Рудольф скользит ниже, к пуговицам, расстегивая их и распахивая полы плаща. И теряется на миг, что же делать дальше, когда хочется столь много и всё это — позволено. — Рудольф, — зовёт его Тод, возвращая в реальность из хаоса мыслей. Рудольф встречается с ним взглядом, и всё встаёт на свои места. Он бросается вперёд, находя его губы своими, зарываясь пальцами в волосы Тода и фиксируя его, чтобы не смел пошевелиться, не смел прервать. Тод и не собирается, лишь отвечает неторопливо — куда спешить существу, у которого есть всё время мира — и легко оглаживаёт щёку Рудольфа, скользит пальцами к затылку, перебирая прядки. Рудольф отстраняется, когда воздуха не хватает — удивительная вещь посмертие. Дыхание Тода даже не сбивается, его прикосновения всё так же медленны и легки, и если бы не настоящая бездна в глазах, и член, недвусмысленно упирающийся в Рудольфа, он бы никогда не смог сказать, что тот сгорает в пламени страсти не меньше, чем он сам. — Я говорил тебе не шевелиться. Тод собирается что-то ответить на это, но Рудольф не даёт — слегка прикусив его нижнюю губу, он тянет Тода на себя, приподнимая, и дёргает за ленту в волосах, пропустив мягкие пряди сквозь пальцы. Он не уверен, что ему позволят совершить задуманное, когда тянется к рукам Тода, поднимая их вверх и сводя вместе. Тод не сопротивляется. Когда тонкая чёрная лента ложится на смертельно белые запястья, Рудольфу кажется, что он может умереть повторно. Волосы Тода разметались по подушке, плащ распахнут, обрамляя его тело, а руки заведены за голову, связанные столь хрупкой преградой, что она не удержала бы и слабого смертного, не то что столь могущественное существо. Но Тод не шевелится и даже не дёргает для проверки, только смотрит в ответ с любопытством и предвкушением. Добровольно отвергает свою власть, передавая её Рудольфу. Это много больше, чем кто-либо когда-то делал для него, и Рудольф не сдерживаясь целует кончики пальцев на этих руках, подчиняющих себе миллионы, но подчиняющихся ему одному. Он выпрямляется, упираясь руками в живот Тода, и рывком движется вперёд, потираясь своим членом о член Тода через преграждающую ткань, и вскрикивает, не сдерживая голос. Глаза Тода становятся совсем чёрными, когда он медленно выдыхает. — Смерть тебе к лицу. Рудольф только кивает в ответ: — Определённо к лицу. И склоняется, проводя языком по перьям. Тод не стонет — из него вырывается только тихий вздох, пока тело словно прошивает молнией. Он вообще тихий в постели, в отличие от него, но сегодня Рудольф собирается заставить его кричать. Он целует над тем местом, где у людей бьётся сердце, и ведёт языком выше, к шее и ключицам, вечно выглядывающим из вырезов странных нарядов Тода, пока руки скользят вниз, оглаживая пресс и приземляясь на пояс штанов. Рудольф останавливается там, оставляя ладони на грани между голой кожей и тканью, прикрывающей член, очевидно желающий прикосновений. Дразнит своим присутствием и жаждет узнать — что же предпримет на такую дерзость Тод. Тод в ответ чуть вскидывает бёдра, понукая продолжить, но это не то, что устраивает Рудольфа, поэтому он впивается в соблазнительно открытую шею, оставляя на ней свой след. — На тебе будут видны засосы, если я их поставлю? — спрашивает он Тода, отстранившись, чтобы взглянуть ему в лицо и демонстративно облизнуться. Воздух в комнате словно густеет. — Если я того захочу, — слишком расплывчато подтверждает Тод, но всё ещё яркий след на его шее говорит громче любых слов. — Думаю, ты захочешь, — не дожидаясь реакции, Рудольф продолжает расцвечивать бледную кожу своими метками, которые очевидно не скроют наряды Тода. Осторожно прикусывает поверх рисунка, вырывая из Тода первый тихий стон за вечер, облизывает сосок, и вновь возвращается к шее. — Человеческое тело, — голос у Тода чуть хрипит, — очень интересно реагирует на подобное. — Твоё тело не совсем человеческое, — Рудольф с намёком кладёт ладонь поверх не бьющегося сердца, — так что не думаю, что ты ощущаешь всё. Рудольф склоняется ещё ближе, скользя языком по уху, выглядывающему из светлых прядей, и прикусывает мочку на мгновение, прежде чем выдохнуть: — Но я хотел бы ласкать тебя, когда ты в своей настоящей форме. Тода едва не подбрасывает над кроватью, и имя Рудольфа вырывается из него чем-то средним между стоном и рыком. Руки, сжатые теперь в кулаки, остаются лежать над головой. Терпение, и так не являющееся его сильной стороной, заканчивается так резко, что от этого шумит в ушах. Рудольф рывком стягивает с Тода его дурацкие узкие штаны, получая в ответ шипение и резкий взмах головой — распалённый, Тод просто приказывает своей одежде исчезнуть, и теперь его прикрывают только лента и растрепавшиеся волосы. Рудольф не может удержаться от желания поцеловать его, и даже не возражает, когда связанные руки перекидывают через его шею, притягивая ещё ближе. — Ты можешь… — Рудольф теряется, не понимая, как спросить о подобном. Тод понимает без слов. — Не нужно. Это действительно не совсем человеческое тело. Тод откидывает руки обратно за голову, отпуская Рудольфа, и смотрит настолько жарко, что сдержаться невозможно. Рудольфу остаётся только доверять его словам и желаниям. Разведя колени Тода, Рудольф устраивается между ними, склоняясь ближе к непристойно твёрдому члену. — Не в этот раз, — пытается помешать ему Тод. Рудольф не слушает, на пробу проводя языком от основания вверх, глядя Тоду в глаза. Лента угрожающе трещит, но не рвётся, а Тод запрокидывает голову, стоит Рудольфу взять головку в рот. Ощущения странные, он продолжает, покачиваясь вверх и вниз, пока не начинает чувствовать неприятную усталость. Они обы пытаются отдышаться, когда Рудольф наконец отстраняется. — Зачем? Рудольф дёргает плечом: — Мне было любопытно. Уверен, что тебе тоже. Ему не отвечают, только бёдра под руками становятся ещё более напряжёнными. Рудольф не собирается больше мучить их обоих. Он немного опасается сделать что-то не так, когда приспускает штаны и берёт в руку свой член, чтобы вставить его в Тода, но Тод сам поддерживает одним взглядом, одним присутствием, и Рудольф знает, что его направят, если он сделает что-то не так. Он входит медленно, но без остановок, не отрывая взгляда от Тода, поэтому замечает, как тот прикрывает глаза, и как шевелятся нарисованные перья, словно настоящие, словно крылья дрожат, не в силах скрыть это. Положив на них ладонь, Рудольф впитывает эту дрожь, когда замирает, войдя до основания. Он ждёт — и делает первое движение, когда Тод смотрит в ответ. Свечи в комнате потухаю и вновь зажигаются слишком сильно, грозя подпалить собой полог кровати или шторы на окне, но сейчас Рудольфу всё равно, даже если они оба сгорят тут. Он теряется в Тоде, в шелесте перьев вокруг, в едва слышном шёпоте, в криках, которые удаётся вырвать из этих губ ближе к концу. В том, как Тод умоляюще протягивает к нему связанные руки, словно не может разорвать эту ленту сам, не приложив никаких усилий, и как тянется к его лицу, стоит Рудольфу дёрнуть за кончик, развязав лёгкий бант. Рудольф ластится к ладони, лежащей на его щеке и целует запястье, слегка повернувшись. Для Тода это становится последней каплей, он кончает, вскрикнув, и всё вокруг заволакивает полная, неестественная тьма. Лишённый возможности видеть, Рудольф с новой силой чувствует тело Тода под собой, вокруг себя, рядом с собой, и весь мир взрывается снопом искр в этой тьме. Когда Рудольф приходит в себя, то свечи вновь горят нормально, он совершенно обнажён и заботливо накрыт одеялом, а Тод сидит рядом и очень задумчиво рассматривает ту самую ленточку. Его шея и грудь всё ещё расцвечены множеством меток Рудольфа, уже начинающими темнеть. Рудольф приподнимается, оставляя поцелуй на плече, прямо поверх растрёпанных белых волос, и Тод наконец переводит свой внимание с ленты на него. «Всё нормально?» — хочется спросить Рудольфу, но отчего-то это кажется более неловким, чем всё, что они здесь вытворяли. Поэтому он тянется к лицу Тода, заводя мешающую прядь за ухо, и осторожно обнимая его щёку своей ладонью. Тод смотрит в ответ своим пронизывающим взглядом, а затем оставляет на запястье Рудольфа едва ощутимый поцелуй. Напряжение отпускает, словно и не бывало. Между ними всё хорошо. — В следующий раз я хочу, чтобы ты использовал на мне свою силу, — негромко говорит Рудольф, поддаваясь атмосфере в комнате. В глазах Тода трепещет тьма, когда он протягивает Рудольфу руку жестом, приглашающим на танец. Рудольф, не думая и мгновения, вкладывает в неё свою, и тут же оказывается притянут вплотную. — Я сделаю, если ты этого захочешь. Когда придёт время, он попросит снова, а пока он забирает ленту из рук Тода, отбрасывая её к своему камзолу. В отличие от всех, кого он знал, обещаниям Тода всегда можно было верить.