Ушедший

      Подъезд сухой и холодный, выстуженный разгулявшимися слишком рано для их полосы ветрами — ещё только декабрь, а грозы и тайфуны не утихают уже несколько дней.       Он не был здесь неделю, но подъезд кажется значительно чище, чем раньше. Кажется, те бабушки-кошатницы всё же решились поскандалить с молодыми жильцами и вынудили кое-кого вычистить весь здешний сор. Пахнет у лестничной клетки теперь вполне сносно, куда лучше, чем если засунуть голову в помойное ведро, и Осаму улыбается краешком губ, цепляя пальцами почтовый ящик под знакомым номером. Пусто, и кто-то забросил сухой лист клёна. Момидзигари уже два месяца назад прошёл…       Лифт приходится ждать как и всегда долго, и он притопывает одной ногой, носком ботинка другой упираясь в потрёпанный временем и ремонтами с перекраской стен косячок двери на лестницу. Наверное, стоило купить цветы… Розы, о да-а… Его бы так знатно отхлестали по лицу! Непременно отхлестали бы.       Писк, подъём и снова писк. Он выходит на своём этаже, вытягивает из кармана старого поношенного плаща — он уже давно ему по размеру, хоть и с чужого плеча — ключи от входной двери.       Какие умницы, закрывают на два замка!       Осаму хмыкает, понимая, насколько при такой хлипкой двери это бесполезно. Не знай он, что к чему, принял бы эту квартиру, этот подъезд, этот дом да и себя самого за самую среднестатистическую единицу. Обычная семья из двенадцатиэтажки в спальном районе подальше от шумного Порта. Двое детей, отец (или старший брат, или что там ещё думают наиболее неиспорченные их соседи) и его друг. Друг, ну да, конечно. Осаму уже несколько лет не рискует так его звать. Во избежание пары сломанных рёбер. Спуститься купить что ли правда розы… Ну так, в знак перемирия. Чтобы его просто отхлестали по лицу, а не побили. Он же предупредил, в конце концов, значит, «друг» зол уже заранее. Хотя когда он отказывался от славной драки с элементами изнасилования? Как странно звучит и какое счастье, что он думает это не вслух. Перешагивает порог и, насвистывая, безмятежно разворачивается, чтобы запереть дверь.       Петля Расёмона мелькает перед глазами.       Ключи остаются в двери, и Осаму резко дёргается влево, немного не вписываясь в одёжный шкаф у стены. Улучает момент и ловко перехватывает хищную ленту, объятую демоническим пламенем, голой ладонью, с силой сжимает, пропуская сквозь глухую плотность глотающей пространство вокруг себя материи Исповедь. Она, как трещина по льду, белым разрядом расходится вверх, к бледной тонкой руке, и Рюноске шипит от боли, когда чужая способность охватывает его полностью, схлопываясь и с неестественным щелчком угасая.       Удар предсказуем, и Осаму легко перехватывает чужой кулак ладонью, уводя его себе за спину. Рюноске ощутимо слабее его физически и он вряд ли ожидает подобного дерзкого (детского) манёвра от наставника, потому что, протащенный чужой рукой и инерцией собственного выпада, впечатывается неловко в чужую грудь лицом, тут же обхваченный длинными руками и лишённый возможности двигаться. Осаму учил его выбираться из такого захвата, но в этом и проблема — учил, знает сам и не даёт ему сделать и движения.       — Вы!.. — глухо рычит Рюноске и передёргивает плечами.       — Тоже безумно по тебе соскучился, Рюноске-кун! — насмешливо тянет Осаму нарочито высоким голосом, который всегда раздражает всех вокруг. Рюноске рвётся, но мужчина сжимает его только крепче, а после и вовсе приподнимает над полом, чтобы отойти от входной двери и занять (на всякий случай) более выгодную позицию. Рюноске пинает его по ноге под коленом, и Осаму морщится от боли, укоризненно покачивая головой, пока ему злобно сопят в грудь. — Ну хватит, ты не рад меня видеть?       — Как вы могли?! — не оставляет попыток вырваться Рюноске, хотя и знает, что в данной ситуации это совершенно бесполезно. — Вы — предатель!       — О, правда? — невинно осведомляется Осаму, неуклюже перемещаясь ближе к кухне со своей крутящейся пинающейся ношей. — Что ты говоришь…       — Да вы!.. — задыхается от ярости Рюноске, наконец, освобождая одну руку, и совершенно по-детски хлопает ладонью наставника по плечу. — Ненавижу вас! Как вы могли нас бросить?!       — Ну-ну, — шутливо похлопывает его по макушке Осаму, чем злит наверняка только сильнее, но удержаться просто не может. Рюноске предпринимает попытку укусить его. — Эй!       — Вы — худший человек на свете! — с чувством сообщает ему куда-то между рёбер Рюноске, ярится и шипит, но пальцами освобождённой руки крепко сжимает отворот лёгкого для такой погоды плаща.       — Да, я знаю, — отмахивается Осаму, и он уже подустал стоять, но куда ж денешься. — Ненавидь, сколько влезет, но, может, перестанешь брыкаться?       Ребёнок замирает, подчиняясь этому дразнящему тону чисто по привычке, и сопит раздражённо, но вырваться и правда попытки оставляет.       Осаму одобрительно хмыкает и машинально поглаживает его по встрёпанной макушке, придерживая не менее крепко, чем до этого, потому что знает, что боевой настрой может вернуться в любую секунду.       — Чего ты, обиделся что ли? — спрашивает он, дёргая Рюноске за прядь чёлки. — Эй, Рю-у-у! Ну Рю! Будешь дуться? — мальчишка не отвечает, отворачивает голову в сторону коридора, и молчание почти что забавное. Ведёт себя, как малое дитя, хотя оно на самом-то деле и есть ещё пока что. — Ну я же вернулся, Рю! — ноет Осаму, поднимая тёмные брови в гримасе театрального непонимания. — Недельку же только не было!       Вместо ладони в живот его теперь бьют кулаком, но как-то неуверенно. Не удар, а так, баловство.       — Вы ушли! — обвиняет Рюноске. — Вы ушли из Мафии! Накахара-сан сказал, вы не вернётесь!       — Но от вас-то я не ушёл, — резонно замечает Осаму, и разговаривать с макушкой ему не очень удобно, но выходов маловато. — От тебя, от Чуи, от Гинни. К вам-то я вернулся!       — Вы потом опять уйдётё, — тихо обещает ему Рюноске, и звучит больше серьёзно, чем обиженно. Осаму готов поклясться, что подопечный не выглядел таким маленьким, даже когда он впервые взял его в Трущобах на руки, завернув в свой плащ, три года назад. Нет, ну а что Осаму, собственно, хотел? Ему сейчас всего-то тринадцать. Подростковый максимализм и всё такое…       — Куда мне от вас деться? — риторически вздыхает Осаму. Ещё и Чуя со своим «не вернётся». Размечтался! От Осаму ему так легко не избавиться! Мафия Мафией, а семья — это вообще дело третье!       Рюноске поводит плечами, но из рук так и не высвобождается. Подавленный Исповедью, Расёмон вибрирует от его злости и страха, но не прорывается наружу из-под плотного светлого купола.       Ключ с их стороны выпадает на пол, а снаружи щёлкает замок, и первое, что Осаму видит — округляющиеся серые глаза Гинни на обыкновенно бледненьком личике. Улыбается ей, а после корчит жалобную гримасу, переводя взгляд на замершего на пороге Чую. Чуя знал, что он сегодня придёт домой. Чуя… Чуя, хочется верить, уже перебесился.       И Чуя выгибает бровь, наблюдая картину: Осаму, обнимающий (это так называется, да) Рюноске и наведённый ими в прихожей беспорядок.       Первое, что он озвучивает — совсем не приветствие, а сварливое:       — Ну и что вы здесь устроили?       — Дазай-сан! — шепчет Гин и срывается с места, обхватывая по-девчачьи непропорционально длинными руками их обоих со спины брата.       Осаму виновато улыбается на вопросительный взгляд Чуи, машинально поглаживая Гин по голове. И ведь не лень каждое утро плести ей эти косы… Дети жмутся к нему, оба, и Рюноске тоже, ведь он может злиться сколько угодно и сколько угодно кричать, что очень сильно ненавидит Осаму, правдой это, конечно же, не станет.       — Тш-ш, всё в порядке, — шепчет юноша, прижимаясь носом к одной из тёмных макушек и притягивая Гин поближе, себе под бок. — Я с вами. Я никуда не денусь, милая, не надо плакать… Я вас ни за что не оставлю.       Чуя, привалившись плечом к стене, наблюдает за ними с неясным выражением то ли умиротворения, то ли усталости на лице. Наверняка после заставит убирать за собой бардак и следы снега, оттаявшего и лужицами натёкшего с ботинок, но пока молчит, смотря на детей. Гин тихо шмыгает носом куда-то Осаму в рёбра, Рюноске цепляется пальцами за ткань свитера, не уворачиваясь больше от гладящей руки.