take me out of church

Сквозь узкие окна, без всякой преграды пропускавшие внутрь утренний свежий воздух, косыми лучами на противоположную сторону падали лучи света, освещавшие радостными пятнами белые стены, ещё не разрисованные и не тронутые сыростью и копотью. Свет струился под куполами и ложился на лица всех собравшихся на утреннюю службу людей, золотил кадила и пытался поспорить с несмелыми огоньками свечей. Воздух, наполненный смесью утренней свежести и тяжелого запаха ладана, будто бы дрожал от слившихся воедино в молитве голосов и разносился ветром наружу, на многие версты вокруг, даря радость в сердце каждому, кто мог прикоснуться к царившей в тот момент атмосфере. Было в этом моменте единства что-то таинственное, не поддававшееся словесному описанию, да и разве можно выразить трепет в душе, чувства восторга и преклонения перед чем-то великим, неизъяснимым и бесконечно светлым? Может их церковь и не выглядела как столичные соборы, но казалось, что даже в этих не сильно высоких белых сводах, в пространстве где-то в самой высоте под куполом, было присутствие того, что заставляло людей приходить по воскресеньям, что связывало их сердца и делало добрее и светлее. Оттесненный в сторону, Сергей видел, как священник крестится и отдаёт поклоны, видел, как на нескольких иконах за его спиной, составлявших весь небогатый иконостас, в отблесках солнца переливается сусальное золото, и, повторяя давно заученные слова, чувствовал привычное спокойствие и умиротворение в душе. Мысли его были где-то далеко, они уносились за пределы купола, за пределы ещё недостроенного монастыря и дальше. Дальше, к необъятному свету и теплу, дарующему жизнь и радость всему сущему на земле. Истинно ведь говорят, что молитва очищает душу человека. Время проносилось незаметно, и, когда лучи света сдвинулись по стенам заметно ниже, практически касаясь головы настоятеля, стоявшего у алтаря, хор голосов грянул особенно громко в троекратном повторении и служба завершилась. На какое-то мгновение повисло благоговейное молчание, быстро всё же сменившееся негромким гомоном. Так и оставшись стоять в углу, Сергей провел рукой по стенам, по блеклым контурам только планирующихся фресок. Он должен был помогать с росписью храма, обучался у местного иконописца искусству и старательно практиковался, отгоняя в сторону ненужные мысли и вопросы о том, как они исполняют иконы и фрески. Когда суета у выхода улеглась, Сергей вышел во двор и спешным шагом направился к открытым воротам монастыря. Между службой и занятиями ему удавалось найти свободное время, чтобы успеть спешным шагом отбежать от стен, в сторону струящейся под склоном реки, и упасть там в благоухающую траву. Вид открывался действительно чудный, чуть поодаль, через мост, лежала небольшая деревенька, и по воскресеньям и праздникам часть людей оттуда дружной змейкой по ведущей к монастырю дороге стекалась в церковь, принося с собой мирскую суету, сплетни и новости. Со стороны же наблюдать было занятием умиротворяющим, вода блистала в солнечных лучах и слепила глаза, и раскинувшиеся вкруговую луга и небольшие возделываемые поля колыхались на ветру, принося смешанные запахи и вездесущий стрекот кузнечиков. Откинувшись на спину, Сергей смотрел в небо, синее и далекое, только местами закрытое объемными белыми облаками, на покачивающиеся колоски луговых трав, попадавшие в поле зрения, и знакомое чувство восторга и вдохновения поднималось в душе. Восхищение миром божьим его не оставляло, и хотелось передать всю красоту Его творений, показать всем и каждому, насколько прекрасно созданное по воле Его. Послушник недовольно нахмурился и сел, переводя взгляд на крыши домов вдалеке. Хотелось бы ему это показать, хотелось передать весь тот трепет, что возникал в душе, и высказать красками всю любовь, теплящуюся в сердце, вот только учитель строго своеволие запретил и заставлял следовать определённым нормам, канонам иконописи и не отступать от них не на шаг. Носы должны быть длинными, лица печальными, дети на детей не похожими. Спорить было бессмысленно, он пытался, привело это только лишь к наказаниям. Разве не чувства возвышенные и светлые должно вызывать созерцание ликов святых? Разве не должна в этом всём быть душа? А какая же искренность, какую же любовь может вызывать то, что сотворено было не от самого сердца, а по правилам и шаблонам? Серёжа решительно не понимал. Но понимания от него никто и не требовал, знай своё дело, замешивай краски и практикуйся на ненужных деревяшках. Солнце вставало по горизонту всё выше и неприятно припекало голову, пришло время возвращаться в родные стены, пока его не хватились. Река сверкнула на прощание и скрылась за травами, оставив за собой мирскую жизнь, с другими проблемами и другими вопросами. За учебой и работой дни бежали обычно незаметно, в свободное время Сергей читал богословские книги, быстро, но подмечая понравившиеся моменты и отпечатывая их в памяти, чтобы подумать об определённых фразах на досуге. Грамоте его обучили ещё давно, и книги, имевшиеся у настоятеля, он успел перечитать уже по нескольку раз, но каждый из них находил что-то новое, запоминал всё больше и больше. Чтение затягивало, заманчиво было сидеть днями с книгами и больше ничем не заниматься, но оставалась и другие занятия. Подобно книгам, накладывание красок слой за слоем, сначала общий желтый, затем цвета одежды и только после детали, успокаивало. Рутинная работа, на которой можно было сконцентрироваться и не думать ни о чём. Мысли свободно парили где-то под потолком, на душе было легко, а из под кисти выходили сами по себе цветочные орнаменты и птицы, вплетённые в одеяния. Опять закрашивать, пока никто не заметил. Размашисто перекрывая нарисованное новым слоем краски, Сергей думал, насколько же хочется свободы. Нет, оставить монастырь он бы не согласился, вдалеке от шума было хорошо, знай читай сколько влезет, да помогай в обители. Как он здесь оказался, воспоминаний не осталось, история была какая-то мутная и никто толком объяснить не мог, но о месте своём никогда не жалел. Здесь у него была семья, воспитавшая его, обучившая и давшая дело в жизни, так чего ещё хотеть? А всё-таки хотелось. Как ни пугали его своей суетностью прихожане, интересно было, что там, в деревне, вне этих широченных каменных стен, где никто не ходит в черных практически шаркающих по земле рясах и где царят совсем другие заботы. Там внизу, за рекой, среди фиолетовых зарослей кипрея, около светлой березовой рощи, была совсем другая жизнь. И сердце порой просилось туда, словно бы всё там должно быть другим, свободным и более живым. Не подчиненным местным порядкам. После вечерней молитвы вышло опять убежать к реке, не через ворота, а через ещё не до конца достроенный кусок стены, где удобно было перелазить в обе стороны. К тому же место удачно закрывали деревья, так что можно было не опасаться, что кто-то заметит его маленькие побеги. Солнце уже успело сесть за горизонт и постепенно уступало своё место опускающимся с востока сумеркам, прохладно-синим, погружающим всё вокруг в спокойную полудрёму. На небосклоне постепенно зажигались звёзды, ещё неяркие, но их уже можно было связывать в полоски неизвестных никому созвездий и дорог, ведущих вдаль, за все леса и дальше. Вторя звездам, в окнах домов теплился неяркий мерцающий свет, едва различимый с такого расстояния. Свет, как казалось Серёже, перекликался меж друг другом, и огоньки в окнах переговаривались со становящимися всё более яркими звёздами, и находили отражение где-то в его сердце, связываясь единой прочной цепью. Бог есть свет, и светом этим, если присмотреться, пронизана даже самая тёмная ночь. День выдался особо жарким и во двор никто не казал и носа. Все спрятались в прохладных и всегда немного сырых кельях, предпочитая дождаться вечера, а до этого момента заняться своими делами. В кельях, несмотря на прохладу, было душно, и Серёжа предпочитал коротать жаркие часы в тени под деревьями, рассматривая мерцающую на солнце листву и вспоминая изречения, отрешённо думая о чём-то своём. Так жарко, он до вечера никому не понадобится. От жары хотелось спрятаться, не было желания ни рисовать, ни читать, ровным счётом ничего. Серёжа проводил взглядом пролетевшую по небу стайку птиц и внутри всколыхнулась одна давняя идея, исполнить которую он никак не решался. С одной стороны, уходить вниз ему вроде не позволялось. С другой, сейчас он точно никому не понадобится и вряд ли его кто-то увидит, выйдя посмотреть на открывающийся за стенами простор. Монахи вообще созерцательностью не отличались, знай занимались своими делами, а к обрыву почти никогда не ходили. Серёжа огляделся по сторонам, всмотрелся в башню звонницы, но рядом не было абсолютно никого. Что ж, сбегать до вечерней службы он точно успевал, к тому же всё равно не собирался заходить вглубь деревни. Со склона, на котором стоял монастырь, расхоженная тропинка круто уходила вниз, к перекинутому через реку мостику. Когда-то давно Серёжа тут ходил, но не один, и остановиться посмотреть тогда не вышло. Непонятно было, течёт вода в реке или же стоит, лениво не желая нестись куда-либо и нагреваясь под палящими лучами. Вдоль заросших густым камышом берегов нестройными рядами росли кувшинки, зеленью покрывая спокойную водную гладь. Если всмотреться, на них можно было разглядеть лягушек, переквакивающихся на разные лады так, что слышно было даже наверху, в монастыре. Серёжа обернулся назад, посмотрел на частично скрывшиеся за высоким разнотравьем красные стены, мотнул головой и спешно пошёл дальше. В конце концов, он не за хором лягушек сюда направлялся. Дорога по непонятной причине петляла, хотя и шла через не сильно заросший кустарниками луг, и пылила под ногами, ведя чётко вперёд. Сбиться с пути не было никакой возможности даже при очень большом желании – с обеих сторон высились травы, не все из которых Серёжа смог бы назвать. Тёмные волосы нещадно нагревались на солнце, радовало только то, что идти было недалеко, и вскоре вдоль дороги стали появляться яблони, дававшие хоть небольшую тень, в которой можно было немного укрыться и идти не по самому пеклу. Дорога сделала финальную петлю, и Серёжа вышел к крайним домам деревеньки. Трава тут была выкошена, и росли, видимо, специально посаженные деревья, так что можно было обойти кругом не особо привлекая к себе внимание. Чуть поодаль, глухо звеня колокольчиком, непривязанная паслась чья-то корова. Животное покосилось в сторону незнакомца, но жевать не перестало, решив, что опасности он никакой для неё не представляет. Серёжа же, пройдя на почтительном от бурёнки расстоянии, с интересом рассматривал дома. За сооружёнными из привязанных к вбитым в землю кольям веток изгородями бегали куры и важно вслед за ними вышагивали петухи, где-то в конце улицы он заприметил гусей, дружно перебегавших с одной её стороны на другой. В целом, хотя людей и не было почему-то видно, во дворах кипела жизнь. Серёжа прислушивался к звукам и, идя среди деревьев, чуть издалека рассматривал крепко сбитые избы, темными окнами смотревшие наружу. Возможно, внутри домов кто-то был, но, во всяком случае, не показывался наружу, и Сергей шёл всё дальше, огибая по краю деревню и рассматривая детали. Ощущение иллюзорной свободы, отдалённости от монастыря и всякого над ним надзора, приятно кружило голову, и хотелось то ли бежать вперёд, перепрыгивая через брёвна и проламываясь через невысокие кустарники, то ли радостно петь. Но ни того ни другого Сергей не делал, внимательно рассматривая окружение и стараясь запомнить каждую деталь. Увлекшись разглядыванием причудливых деревянных наличников, иссохшихся и потому стоящих поодаль от окон, он и не заметил, как вышел к стоящей на некотором удалении от остальных домов избе, возле которой кто-то сидел и стругал баклуши. Когда заметил же, было уже поздно просто развернуться и сделать вид, что он тут ни при чём. Сидящий на бревне парень с интересом рассматривал его, машинально продолжая своё занятие. На вид он был младше Серёжи, взъерошенный и загорелый, на солнце точно проводил дни, не страшась перегреться или обгореть. Сергей замер немного в нерешительности, глядя не на парня, а на двор, на отсутствующую местами оградку и не сильно ухоженный дом. Травы за заборчиком росли во всю, будто никому дела не было, пусть хоть всё зарастает сорняками. – Ты откуда? – незнакомец беззастенчиво продолжал смотреть на Серёжу, что ему отчего-то даже стало некомфортно. – Оттуда, – Сергей неопределённо махнул рукой в сторону реки, надеясь уйти от разговора. – Я тебя тут не видел раньше, – парень отложил деревяшку и встал, потягиваясь. – Кого-то тут ищешь, помочь? – Нет, я просто, – Господи, как объяснять в деревеньке, где все друг друга в лицо знают, зачем он тут гуляет, Серёжа как-то и не подумал, – просто тут хожу. Парень прищурился и улыбнулся. – Ты что, с монастыря сбежал? – С чего ты взял, что сбежал? – Значит оттуда всё-таки, – улыбка опять расцвела на чужом лице. – Сразу б и сказал. Я Миша, кстати. – Серёжа, – улыбка в ответ вышла несколько неловкая, но, во всяком случае, незнакомец, то есть уже не незнакомец, а Миша, избавил его от необходимости придумывать какую-нибудь легенду. – И как ты тут оказался, Серёжа? От Миши чувствовалось искреннее любопытство. – Да гулял, – Сергей пожал плечами, рассматривая вышивку на чужой белой рубахе. – Надеялся, что вообще никого не встречу, а тут ты. – А ты мне настолько не рад? – претензии в голосе не было, всё так же сквозило любопытство. – Не знаю, – Серёжа перевёл взгляд с рубахи на золотящиеся кудри, – не хотел просто, чтобы кто-то узнал, что я с монастыря вышел. – Сбежал значит всё-таки? – парень лукаво улыбнулся. – Я же вернусь, значит не сбегал. – Да ладно, не важно, – парень заулыбался и отошёл обратно в тень от избы. – Хочешь со мной тут посидеть, по такому солнцу кто вообще ходит. Серёжа кивнул и, перешагнув через остатки изгороди, подошёл ближе. В тени сидеть действительно было хорошо, куда лучше, чем идти под палящими лучами. Двор оставлял ощущение, словно в доме если и живут, то как-то странно. Ни хозяйства, ни грядок, да и до заборчика никому никакого дела нет. – А ты тут как живёшь? – Серёжа задал первый пришедший на ум вопрос. – С кем-то? Вопрос был вроде простым, но на лицо Миши легла тень, на какие-то секунды вся радость резко потухла, оставляя место чему-то, куда Серёже пока лезть не следовало бы. – Один, так уж вышло, – Михаил махнул рукой куда-то за спину, – справляюсь тут и сам. Повисла неловкая тишина, но, пока Серёжа пытался придумать, как перевести тему, Миша снова разулыбался и наклонил голову. – Давай ты о себе расскажи. Сто лет ни с кем новым не общался. – Прям уж сто лет, – Сергей облегчённо улыбнулся. – Да и что мне рассказывать, я вон, за пределами стен даже не бываю. – А сейчас зачем тут оказался? – Всё-то тебе расскажи, – улыбка не сходила с лица. Мише этому вообще хотелось и рассказать об этом тянущем желании свободы, о порой возникающем ощущении сдавленности среди родных стен, но стоило ли? Не изливать же душу первому встречному, на самом-то деле. – Ну Серёж. – Столько раз на деревню сверху смотрел, всё гадал, как тут вблизи, что там со склона не видно. Интересно было. – И как тут? Интересно? – Интересно, – Серёжа улыбнулся. – И непривычно, так неба много, стенами ничего не ограничено. Миша улыбнулся в ответ и принялся и дальше стругать из дерева. С лугов приносило горячий ароматный воздух, и просто вот так сидеть, прислонившись спиной к деревянным брёвнам, оказалось на удивление хорошо. Настолько, что Серёжа потерялся в счёте времени, и, опомнившись, резко встал с места. – Я же думал быстро сбегать и вернуться. Спешить обратно уже надо, чтобы к вечерне не опоздать, – Серёжу и так никто не держал, но тянуло оправдываться. – Дорогу обратно найдёшь? – Найду, – дорога тут была одна и заблудиться было крайне сложно. – Хорошо, – Миша кивнул. – Заходи ещё, – и улыбнулся. – Пока, Миш. – Беги давай, – Михаил улыбнулся и помахал на прощание обернувшемуся около ограды Серёже. Вернуться он успел как раз вовремя, незамеченный перелез через стену и неспеша мимо деревянных построек во внутреннем дворе дошёл до церквушки. Мысли однако не хотели очищаться и возвращаться в привычное русло, а всё крутились вокруг того Миши. Почему он живёт один? Сколько ему лет вообще? Семнадцать? Восемнадцать? Выглядел он младше, но Серёжа не был уверен. Новое знакомство всё никак не хотело отпускать, и из-под куполов он вышел всё в такой же крепкой задумчивости. И что, Миша этот действительно надеялся, что он вернётся, или просто так сказал? Как бы то ни было, ближайшие дни оказались загружены делами, и бегать приходилось из одного угла в другой и даже сходить с настоятелем в другую деревню. За работой деревенька внизу забывалась, стиралась за делами, но всё равно оставалась где-то в мыслях, что в итоге спокойно жить, как и прежде, уже не выходило. Может вовсе не стоило тогда сбегать, единожды поддавшись искушению, Серёже теперь хотелось вновь найти того чудного паренька, спросить о посёлке, узнать, как там люди живут, чем он сам занимается. Возможность незамеченным сбежать выпала ещё не скоро, и Серёжа уже не был уверен, стоит ли возвращаться туда же, но пока он раздумывал, ноги сами довели его до уже знакомого дома на окраине, и даже дорога показалась куда короче, чем в первый раз. Во дворе никого не было, и трава оказалась частично скошена, но в остальном дом не изменился. Обойдя оградку кругом и сорвав с соседнего дерева яблоко, Серёжа решился всё-таки постучаться в дверь и заглянуть внутрь. Пусто. Хотя комнатка и выглядела довольно ухоженно, полы были тщательно вымыты, порядок оставлял желать лучшего. Видимо, гости у Миши бывали нечасто, и он потому не сильно утруждался. Заходить в дом без хозяина было бы совсем невежливо, поэтому Серёжа сел возле двери, решив немного подождать, вдруг кто появится. Вопросов с прошлой встречи не то что не поубавилось, а скорее даже наоборот прибавилось. – Не думал, что ты вернешься, – Миша появился откуда-то из-за спины и сел рядом на порожек, вытягивая ноги вперёд. – Я не мог раньше, – Серёжа покосился на собеседника, сидящего рядом как ни в чём не бывало. – Постоянно кому-то помощь нужна была. – Ладно. Серёжу разбирало любопытство, но они всё ещё были слишком мало знакомы, чтобы вот так просто выспрашивать обо всём. – Чем ты занимаешься? Миша, видимо, не считал, что для расспросов ещё слишком рано. – Рисую, ну то есть ещё учусь, – Серёжа глаза в сторону потупил, – помогаю в основном то краски замесить, то принести, то подержать. Иногда что-то простое закрасить дают, хотя у меня вообще-то и так хорошо получается. А до икон и вовсе не подпускают. – Почему? – подперев голову рукой, Миша с интересом слушал. – Учитель всё говорит, что я не так рисую, то чувства им не те на лицах пишу, то слишком яркими иконы делаю. – Что же в этом плохого? – По правилам всё должно быть. А у меня не получается им следовать, вот за своеволие и ругают. Старшие говорят, что иконы должны трепет перед Богом в души вселать и заблудшим помогать на путь истинный встать, а то, что у меня получается – это так, девок красивыми лицами потешить. Миша никак не ответил, только посмотрел куда-то далеко в поле, думая о чём-то своём. – Слушай, – Серёжа смотрел как-то не совсем уверенно, – ты же на службах в церкви бываешь? Я тебя там не замечал ни разу, хотя, – вышла секундная заминка, – обычно лица людей рассматриваю, помню почти всех. – Нет, – Миша отрицательно мотнул головой. – Не бываю. – Совсем? – Сергей смотрел растерянно. Ладно не бывать по воскресеньям, в деревне забот и без того хватало, но как же крупные праздники? Как же Пасха? – Совсем не бываю, – парень смотрел серьёзно. – И не собираюсь. Серёжа слов не находил, ему, в монастыре выросшему, почти невозможно было представить. как можно было жить вот так – без обращений к Богу, без молитв и без каждый раз дающих чувства единения с такими же, стремящимися к Всевышнему людьми. Без Бога и без молитвы в его представлении жили разбойники, убийцы и язычники. Но Миша? – Ты… Вовсе не веруешь? – во взгляде читалось слишком многое. – Отчего же не верую, – Миша пожал плечами, – верую. Только в храмах ваших жизни нет, ты и сам сказал, что даже иконы писать тебе так, как хочется, с душою то есть, не позволяют. Вы так ходите в ваши храмы, словно только в них ваш Бог и живёт, и нигде его больше найти нельзя. – Храм – дом Божий, – Сергей смотрел растерянно, – и место это святое, души грешные очищаются и светлее в нём становятся. Миша усмехнулся. – А что, ранним утром, когда солнце только встаёт и ещё не жарко, когда лучи косо через утренний туман падают и будят весь мир, на душе светлее не становятся? Когда на что то красивое смотришь, – не становится? Да в соседней роще берёзовой божественного больше, чем во всех иконах и церквях, что вы пытаетесь создать. – Ты как язычник говоришь, – в голосе слышалась обида и что-то, что Миша понять не мог. – Деревьям язычники поклоняются, они в Бога истинного не веруют и в ад за то попадут. Несколько мгновений на лице не отражалось ничего – Вот ты так говоришь, – Миша выпрямился, вздернул подбородок, – будто сам не знаешь, что тут каждый второй, кто в церковь эту вашу ходит, обереги да руны вышивает и дома на утварь наносит, это часть их жизни и отнять это никто не в силах. Будто от того, что люди в леших да домовых верят, они хуже становятся. Ты, там, конечно на холме живёшь, не видишь, как тут жизнь устроена. А то, что ты злом и путём в ад окрестил, тут каждый день помогает. Потому что легче так, Серёжа, когда всё вокруг живым считаешь, когда кроме Бога вашего, только под куполом живущего, есть то, до чего тут близко – рукой прикоснуться можно. Миша смотрел гневно, высказывал то, что давно на душе лежало. – Вы сами себя за ваши широкие стены загнали и сидите там, считаете, что лучше всех, раз от, как там у вас, искушений мирских ушли и ведёте свою богу любую жизнь. Соблазнов не видите, значит их и нет, да? А чего ты тогда оттуда сбегаешь, а, Серёж? – Никто себя лучше не считает, – Серёжа хмуро смотрел на Мишу, – а церкви на то нужны, чтобы люди там собираясь друг другу помогать могли, чтобы, в храм приходя, в убранстве его могли величие рая хоть на крупицу почувствовать и к нему стремиться, ведя жизнь праведную. Церковь должна к вере направлять, а священники пример подавать, как жить правильно, и советом нуждающихся наставлять. Вот как ты без церкви к Богу-то придёшь? – Ты так уверен, что в церковь ходящие к Богу приближаются, да? Что без этого нельзя? Мотнул головой. – Знаешь что тебе скажу? Сосед жену свою каждый божий день лупит, она ревёт, дети ревут, мне здесь слышно их лучше, чем хотелось бы. И никого он не слушает. Зато в церковь каждое воскресенье ходит, наверняка там молится усердно. Грехи с себя снимает, понимаешь? Чтобы потом всё так же с чистой совестью бить продолжать. А она молится днями, в окно видно, всё стоит на коленях. Не знаю, о чём просит, но предположить не трудно. И как, сделала церковь ваша его добрее, терпимее? Нет, она ему руки развязала. – У него душа заблудшая, – в голосе чувствовалось сомнение. – Может он в церкви путь к свету ищет, но не нашёл ещё. – Конечно, – Миша зло усмехнулся. – Как бы так жену в могилу свести и самому в раю оказаться, не иначе. А в другой стороне деревни знахарь живёт, ни разу в церквях не был, вечно заговоры под нос шепчет, в лес то лепёшки относит, то мёд – подношения. Знаешь, скольким он от хвори помог, скольких от смерти спас? Не веришь мне – пойди в любом доме спроси. И что, выходит, что он рая достоин меньше, потому что в церкви не был, но людям помогал, чем такие вот насильники? У Миши в глазах злые искры плясали, что Серёжа даже отшатнулся от греха подальше. Куда он попал? Парень этот, за такие речи его точно геенна огненная ждала, но в сердце вместо положенного сострадания разгорались злость и почему-то обида. – Всё-то ты больше всех знаешь, – всё то, чему он учился из книг и от наставников, рассыпалось прахом, стоило столкнуться с действительностью. Настоятель говорил, что безбожников жалеть надо, потому что души у них заблудшие, но никакой жалости в Серёже не было. – Сам не веруешь, как положено, ещё и других судишь! – Верую я, – Миша резко успокоился и смотрел уже как-то устало, – просто Бог он тут, – парень ткнул пальцем в грудь Серёже. – И когда ты его там найдёшь, во всём вокруг божественное видишь, всё вокруг тогда любовью пронизано. А церковь… вы сами придумали себе ритуалы, чтобы совесть свою их соблюдением обманывать. – Я не хочу с тобой ссориться, – Сергей раздражённо поднялся с места. – Не понимаешь ты ничего, ересь несёшь, ещё и упрямишься. Неправильно это, Миш, не так надо, это… от бесов всё. Михаил рассмеялся, а затем посмотрел как-то чересчур серьёзно. – Бесов нет, Серёж, как нет злых духов и кикимор. Есть только то, чем люди оправдывают зло, которое сами и творят. – Тебе бесполезно что-то говорить. – Приятно было побеседовать, – Миша встал следом и спустился с крыльца. – Мне к колодцу сходить ещё за водой надо было, не проводишь? – Не провожу, – Серёжа недовольно нахмурился. – Я к себе пойду, пока. – До встречи, – Миша солнечно улыбнулся. Словно не он волком смотрел ещё несколько минут назад, когда позицию свою отстаивал. Обратно Сергей возвращался в смешанных чувствах. Ходьба помогала несколько устаканить мысли и унять поднятую в душе волну противоречий и недовольства. Миша был неправ, как он может быть прав, если в церковь не ходит? Да и что это за вера такая, если для него лес ближе церкви? Ещё и ритуалы обманом назвал, а как обманом может быть то, что Богом было людям даровано? Серёжа мог бы опровергнуть каждое из сказанных Мишей утверждений, мог бы привести примеры из Библии и Евангелией. В конце концов, его самого это всё не должно было зацепить настолько, не должно было вывести из себя. Что он вообще себе возомнил, что живёт в своей избе на отшибе и больше всех знает? Он банально младше! Серёжа быстро шёл по дороге, не обращая даже внимания на раскинувшиеся кругом травы, на приветливо блеснувшую реку. Его это не должно было так волновать, но что-то в душе грызло, что-то не сходилось, и он пока не мог понять, что именно. Обычно вечером, когда все дневные дела обычно уже были завершены, он любил читать, пока совсем не стемнеет и буквы не станет трудно различать. Но после дневного разговора не получалось найти успокоение в привычном занятии. Не зная, куда себя деть, Серёжа перелез через стену и вышел к своему любимому месту над рекой, ровно успев прийти на закат. Краски по небу разгулялись особенно ярко, пурпурными пятнами раскрашивая повисшие над самым горизонтом лёгкие облачка. Половина небосклона горела всеми цветами, от практически малинового до бледно-желтого, растворяющегося в бледно-синем, ночном, постепенно наползающем с востока. Закаты всегда вселяли чувство восторга, каждый день настолько непохожие друг на друга и настолько прекрасные в те недолгие минуты, что они сияли наиболее ярко, они не могли оставить равнодушным. Божественно красиво было то, как день прощается перед уходом ночи, оставляя буйством красок напоминание, что стоит переждать темноту, чтобы наутро снова увидеть взошедшее солнце. В душе поднимался привычный восторг, то чувство, какое бывало, когда особенно прочувствуешься молитвой и душа поднимается ввысь, не связанная оковами тела. Резко мотнув головой, Серёжа испуганно посмотрел вниз, на деревню, машинально выискивая глазами дом на окраине. Вот оно что. Вот почему ему так неспокойно было после того, что сказал Миша. Потому что всё это, про присутствие Бога во всём, давно было в его голове, только не складывалось в чёткие предложения, а существовало абстрактными образами, скорее даже ощущениями. Сам же Серёжа сколько раз думал, насколько прекрасны луга, небо и все живые существа, что его окружают. Сколько раз испытывал подобный восторг сидя где-нибудь неподалеку и наблюдая за светилами и их движением. Миша сказал всё то же, но он принялся отрицать, не желая признавать, что какой-то там деревенский паренёк хоть и не во всём, но прав. Серёжа тяжело упёрся лбом в колени. Это что же выходило, что он сам воспринимает мир близко к язычникам? Или что он чего-то всё-таки не понимает, упускает прямо из-под носа? Спросить бы настоятеля, но тогда попробуй объясни, как такие мысли в голову пришли и кто зерно сомнения в нём посеял. Может, если молиться, станет легче? Дни пролетали незаметно, привычные действия выполнялись машинально, и даже учитель несколько раз похвалил, что иконы стали у Серёжи получаться как надо – по правилам. Из головы всё никак не шёл тот разговор, занимая собой всё пространство. Спор, закончившись тогда Мишиным предложением сходить к колодцу, не прекратился в голове, и Серёжа продолжал продумывать, как бы мог ответить и что ему мог бы сказать Миша. Дошло до того, что он начал плохо спать, слишком усердно прокручивая диалог. Надо было с этим что-то делать. Молитва не помогала и оставалось сходить разобраться, поговорить ещё раз с Мишей или может посмотреть на жителей, убедиться, что то, о чём он говорил – неправда. Не могут же они в самом деле все и язычниками быть и в церковь ходить? Тут уж что-то одно. Машинально, сам того не замечая, Серёжа начал присматриваться к людям, приходящим на службу. Нет, он и раньше любил смотреть на лица, угадывать что-то об их мыслях и радостно видеть в них одухотворённость во время богослужений. Но сейчас что-то изменилось, поселились сомнения. Неужели они и правда ходят сюда, чтобы грехи с себя смыть и грешить по-новой. Не может быть, чтобы для них это был лишь ритуал, подобный мытью плошек после еды, чтобы поверхность очистить. Серёжа смотрел в лица, видел злобу в глазах, видел синяки от побоев, видел искореженные вечной ненавистью глаза, но не хотел верить. Этого не может быть. Сколько бы он ни пытался найти ответ, сколько бы ни молил наставить его на путь истинный – не выходило. Оставалось только снова наведаться вниз, в деревню, разобраться с мучавшими вопросами. – Сегодня до деревни соседней бы ходить, там Марфа обещала тканей передать. – Обожди до завтра, сегодня Иоанна Предтечи день, сам же знаешь, как они его празднуют. – Ох, запамятовал. Не пойду, греховными делами они занимаются, видеть этого даже не хочу. – А у Марфы выспроси ещё, она такими пирогами угощала, как она их делает. – Пироги у неё правда чудесные… Серёжа, сидевший поодаль на ступеньке и бездумно царапавший ногтём по желто-бурому лишайнику на бревне, прислушался. Про праздник этот он слышал, но не видел никогда, даже с холма не приходилось. Настоятели всё больше посмеивались, мол, папоротника цветок они ищут, а какие же у папоротника цветки, сказки всё это, поверья. И ещё какие-то байки рассказывали про то, как люди празднуют, но Серёжа не вслушивался. А что если сбегать и посмотреть? Он ведь быстро должен успеть, туда и обратно, только издали глянуть. Разум напомнил, что быстро он уже один раз бегал, и к чему это его привело? Но любопытство вкупе с всё ещё не оставившими вопросами оказались сильнее и, когда никому он был уже не нужен, Серёжа сбежал по уже знакомому пути вниз, к садящемуся за горизонт солнцу. Когда добежал, стемнело почти. Ещё издали было слышно смех и песни, доносящиеся от реки. Трава там росла низкая, так что идти вдоль деревцев и кустарников, оставаясь незамеченным, было несложно. Шум всё усиливался, и Серёжа разрывался между тем, чтобы развернуться и броситься обратно, не прикасаться к чуждому ему миру, к праздникам, так бесовски отмечаемым, и всё-таки посмотреть, удостовериться, что от лукавого это всё, как и Мишины аргументы. К реке он вышел как раз в самый разгар действия. Всё внутри требовало немедленно отвернуться и не смотреть, сбежать с этого странного праздника, но Серёжа замер как вкопанный в тени яблони и не отрывал взгляда. Парни и девушки, все в венках, сплетённых из полевых трав, на головах, кто держась за руки, кто поодиночке, с радостными криками вбегали в воду, пускали по течению венки и брызгались друг в друга, смехом разбивая вечерний сумрак. Река была мелкой и большинство празднующих вошли в неё не глубже чем по колено, так, что вода ничуть не скрывала абсолютно нагие тела. Серёжа смотрел и внутри что-то протестовало. Так было неправильно, грешно было бегать вот так парням с девушками рядом, всё это было… Серёже не хватало слов. Правду Миша говорил, если эти люди и ходили в монастырь, то внутри оставались такими же язычниками, как их предки. Не вытерпев зрелища и так и не поняв, что за ладью, уставленную свечами, они начали толкать по воде, Серёжа развернулся и спешно зашагал обратно. Картина всё стояла перед глазами, и очень хотелось сию же секунду забыть, как ничем не прикрытые, не стеснявшиеся своей наготы люди бежали со смехом, с радостью в голосах к берегу. В этой части деревни он ещё не был и, хотя примерно понимал, в какой стороне находится основная дорога, сделал крюк и вышел прямо к окраине, где стояли ничем не огороженные то ли хлева, то ли сараи. Во всяком случае, сколоченные с большими щелями здания явно были нежилыми, потому внимание привлёк мерцающий в одном из них огонёк. Кто-то догадался развести внутри деревянного сарая костёр? Любопытство в очередной раз оказалось сильнее желания поскорее вернуться к себе, и Серёжа подошёл ближе, заглядывая через широкую щель внутрь. Под крышей было темно, но отсутствовавшая одна из стен и едва тлеющий огонёк давали достаточно света. Кто-то, Серёжа не смотрел на лицо, поднимался на прислонённую к опоре лестницу и спрыгивал вниз через едва горящий костёр, затем переступал обратно и спрыгивал снова. Серёжа бездумно скользил взглядом по нагой фигуре, от выделяющихся ключиц и в меру широких плечей, ниже, невольно запоминая в тусклом освещении все тени, ложившиеся на мышцы груди и пресса. Взгляд по косым мышцам живота неумолимо спускался вниз, и, хотя ощущалось Серёжей это все неправильным, тело его слушалось мало, и он сам себя не контролируя продолжал смотреть. В очередной раз спрыгнув, парень развернулся, повернулся спиной, и Серёжа невольно глубоко вздохнул. Голова осмысливать происходящее отказывалась, а взгляд, сколько его ни отводи, слишком быстро возвращался к скрытой в полутьме фигуре. Серёжа чувствовал себя странно. При взгляде на тех девушек около реки такого не было, а тут… Надо было срочно уходить, пока не- – А мы глядим, всё ты по кустам таился! – кто-то схватил сзади за плечо с грубо втолкнул вглубь сарая. – Гад такой, подсматривать решил? Надеялся на девок наших посмотреть? Ну мы тебя- – Погоди, я этого мальца давеча видел, это ж монастырский! – парень с жидкой бородкой толкнул в другое плечо, заставляя отступать вглубь. – Будут эти гады чёрные знать, как подглядывать! – самый низкий из троицы агрессивно схватил за ворот. – Пустите! – Серёжа дёрнулся, пытаясь вырваться из схвативших его рук и убежать. – Пустим, как светать будет, – мужик, больше напоминавший медведя, чем человека, взял с соседней балки верёвку и, пока остальные припёрли Серёжу спиной к столбу, привязал руки к расходящимся в сторону балкам. – А пока тут постой, в точности как твой Христос. – Грех это! – Сергей смотрел испуганными глазами и пытался дёрнуть, разорвать верёвки. – Нельзя же так! – А вот сидел бы у себя в келье и не мешал добрым людям праздник справлять, – тот, что был с виду помладше, замахнулся. – Небось пришёл чтобы потом своим на нас донести, а? – Да оставь его уже, Вань, там сейчас всё веселье без нас закончится. – Ну и чёрт с тобой, – вышеназванный Иван скривился и, махнув рукой, увёл за собой всю компанию. Серёжа обречённо дёргал руками и пытался вытащить их из пут, позабыв, что остался не один. – И что тебе спокойно не сидится, Серёж? – Миша? – Сергей дёрнулся, попытался повернуться, чтобы увидеть стоявшего за спиной парня. – Миша, отвяжи, Бога ради. – А что, – Михаил неспешно обошёл столб и встал прямо перед Серёжей, – прямо таки подсматривал? В монастыре своём поди только рясы в пол и видишь. – Что у вас тут… – парень усердно старался не опускать взгляд ниже глаз, усердно, но не совсем успешно, – что за срам у вас, вот так нагими бегать и, – Серёжа мотнул головой, отгоняя картинку, как налетел на кого-то в кустах, – творят там в тени всякое. – Ночь такая, Серёж, – Миша усмехнулся, подходя ближе, – любить как раз и надо. – Да какая ж это любовь? – в темноте в глазах проскользнуло возмущение. – Любовь братской должна быть, душу любить надо, а это к телу без души любовь. – А не всё ли едино? Всё равно любовь, – парень подошёл совсем вплотную, улыбаясь, в глазах отразился тлеющий за спиной огонь, точно черти в них плясали. Серёжа дернулся, пытаясь высвободиться и убежать от греха подальше. – Ты совсем такой любви не знал, да? – Миша практически шептал в ухо. – Заперлись там, жизни себя лишаете. Серёжа не понял, когда Миша окончательно сократил расстояние и, взявшись руками за ворот, настойчиво поцеловал, не давая отвернуть голову. Будь на то его воля, Серёжа бы сбежал, но верёвки больно врезались в кожу от попыток вырваться, а Миша продолжал впиваться в губы, несмотря на протестующее мычание. Отстранился он так же резко, отходя на шаг. – Отвяжи, молю… – голос предательски сел, – Миш, что угодно, отпусти меня, я больше никогда не вернусь, только отвяжи. – Вернёшься, – парень усмехнулся и отошёл в сторону, пытаясь разобраться с верёвками. – Да ты возвращайся, знаешь же, куда. – Не вернусь, – Серёжа упрямо смотрел в землю, только бы не поднимать взгляд, не смотреть на Мишу.. – Посмотрим, – опять эта слишком уверенная ухмылка. Как только вторая верёвка развязалась, Серёжа рванул вон из сарайчика, вон из деревни и, задыхаясь, бежал почти до самого монастыря. На глаза невольно слёзы наворачивались. Нельзя же так, грешно это, что они вообще творят? Ещё и губы чувствовали прикосновения, огнём горели. Больше всего хотелось отмотать день назад и никуда не пойти. А Миша… Он ведь так созвучно с мыслями говорил, а вот каким на самом деле оказался. На душе было очень гадко. Шёл за ответами, хотел убедиться в людях, а в итоге запутался ещё сильнее. Добежав до родных стен, Серёжа устало привалился к стволу дерева и, не глядя на оставшиеся внизу огни, пытался отдышаться. Гадко стало, как ему после такого в глаза настоятелям смотреть, как молиться, за душой такой грех скрывая? Ужасно. Серёжа, чуть не упав, перелез обратно и, чудом оставшись незамеченным, пробрался к себе в комнату. Дни погрузились словно в вязкий сироп, и сны приходили такие же мутные, тревожные. В темноте мерцали огни, слышался смех, но ничего не было видно. Вокруг сплетались колючие ветки, и лес, по которому он шёл к реке, превращался в непроходимый лабиринт. Серёжа метался, колол руки, но никак не мог найти выхода. Ко всему тому в некоторых снах было ощущение преследования, за ним кто-то неспеша шёл, зная, что точно нагонит, сколько бы он ни пытался выбраться. После таких снов Серёжа просыпался совсем разбитым, с закручивающейся в тугой узел в груди тревогой, и ещё до утренней службы шёл в храм и, подолгу глядя на лики святых, всё молился, просил от искушений избавить и дать спокойствие душе. И легче становилось. Храмовые стены Серёжа любил и всегда чувствовал себя под ними себя защищённым и оберегаемым. Только вот стоило вернуться в обычную жизнь, как снова накатывали тревога и вопросы, чётко ещё не сформулированные им самим. Сколько бы он ни молил на путь истинный его наставить, вернуть веру чистую и незапятнанную сомнениями, всё было тщетно. Он начал присматриваться к священникам, к настоятелям. Там, где он раньше видел только светлое, стали проглядывать мелочность и алчность, то, на что он упорно закрывал глаза, становилось заметным. Внезапно резкое неприятие вызвали наказания телесные, до этого воспринимаемые как должное. Ведь если только Бог человеку судья, как можно им самим наказания назначать? Ещё больше ужасал Серёжу злой азарт, когда плети опускались на спину несчастного провинившегося. Что он не так сделал? Сергей чувствовал, как постепенно задыхается, тонет в зыбкой пучине и, отчаянно дёргаясь, не может сдвинуться с места, как в ту злосчастную ночь около столба. Он запутался. То, что раньше казалось нерушимым и единственно верным, рассыпалось как засохшие цветки. Тот мир, с которым он столкнулся в деревне, был каким-то совсем диким и чужим, пугающим. А в месте, которое он считал своим домом, обнажалось то, чего он видеть и принимать не хотел. Что же выходит, что веры, той чистой веры и жизни Богу посвященной нет нигде, ни там внизу, ни здесь? И верно Миша сказал, что всё это – только лишь обман, чтобы выше себя почувствовать? Бред. Быть этого не может. Глядя на затянутое тяжёлыми тучами небо, Серёжа всё думал. Ничего дельного в голову не приходило, так, кружили обрывки каких-то фраз, прочитанных и услышанных. Бог есть любовь – говорили всё это время. А что такое любовь? Ответ ускользал. Там, в деревне, явно не мучались таким вопросом. Любишь – так люби как умеешь, плоть ли, душу ли, какая разница. С колокольни донёсся первый перезвон и Сергей обернулся, рассматривая белый шпиль. Мелодия, чередующая высокие и низкие удары в колокола, разносилась на многие километры вокруг, это он знал точно. И давно не приходившее радостное чувство внезапно заполнило душу, вытеснило все тревожные мысли. Зачарованно Серёжа слушал, будто бы услышал звон впервые. Что-то откликалось высокому и жалобному звону и низкому и угрюмому. Колокольные голоса, такие разные по-отдельности, дополняли друг друга, сливались воедино и становились красивее, гармоничнее, полнее. Как околдованный, он сидел, пока последний звук со звонницы не растворился в пасмурном небе. Какое-то время на душе было пусто и спокойно, как не было уже долгое время. С низкой дверцы вышел звонарь, почти глухой и с такими мозолистыми руками, что, кажется, он мог брать раскалённые угли и не обжигаться. Звонаря давно все знали как человека нелюдимого и часто пропадающего в соседних лесах и болотах. Что он там делал – никому не было ясно. Картинка в голове внезапно сложилась. Не было никакого противоречия в том, что люди веровали и в своих языческих божеств и в Бога. Правильно тогда Миша сказал, это всё часть их жизни и, подобно колокольному звону, они переплетают возвышенную веру со своей, приземлённой, и получают что-то уникальное на выходе. Не обезображивают, а дополняют. Разгадку он знал всегда, даже смешно стало. Ведь всё это время также, просто не называя это так, видел душу в каждой травинке и каждом деревце. Он видел в этом единого Бога, а они – разных, но не были ли это просто лица одного и того же, которые они по незнанию принимали за разных духов и божеств? Внезапное откровение оттеснило в сторону все остальные переживания, и впервые за долгое время Серёжа смог расслабиться, сбросить этот груз мыслей с плеч и, как раньше, молиться со всеми, жить привычную жизнь, а не скрываться от собственных дум. Книги снова обрели смысл, и даже проснулся уже давно угасший интерес к рисованию. Пусть по канонам, пусть, но это занятие наконец стало доставлять удовольствие. Радостно было от того, что всё наконец вернулось в привычное русло, а душу покинули те думы грешные. О деревне он и вовсе предпочитал не вспоминать и тем более не возвращаться. Всё было решено, к чему было снова туда идти? Воскресенья пролетали мимо, Серёжа скользил взглядом по лица, не запоминал и не всматривался. Легче не вспоминать, если не присматриваться. Легче не замечать злых ухмылок и синяков, чем как-то жить со знанием, что темнота никуда не девается, если на неё не смотреть. Сергей, закопавшись с красками, вбегал в церковь с самым началом молитвы, надеясь встать где-нибудь около двери, чтобы не толпиться среди пришедших с нескольких деревенек людей. На самом входе взгляд невольно зацепился за чей-то вихрастый затылок с такими знакомо переливающимися на солнце волосами, что сердце невольно пропустило удар. Парень стоял спиной и было непонятно, ошибся Серёжа или нет. Стало внезапно страшно, решив больше никогда не ходить вниз он и не подумал, что Миша может прийти сюда сам, хотя и говорил, что делать этого не будет. Не дыша, Серёжа ждал, пока человек не развернётся. От облегчения, что это кто-то совершенно незнакомый, просто с в чём-то похоже подстриженными волосами, сердце, кажется, пропустило ещё один удар. Пускай Мишу он и не встретил, тщательно спрятанные воспоминания невольно всплыли на поверхность, подняв с собой и сковывающее чувство тревоги. Пугало даже не то, что происходило тогда, а его собственные мысли, проскальзывавшие где-то на периферии сознания, и то, что отвращения, которое должно было бы быть, он не чувствовал. Мишино предложение вернуться и вовсе гнал от себя изо всех сил, потому что иначе велик был соблазн поддаться. В смутном ожидании чего-то нехорошего прошёл весь день и, чем ближе приближался вечер, тем более тревожно становилось. Не зная, чем заняться, Серёжа ходил кругами внутри монастыря и вызывался помогать относить всё и всем, кому это требовалось. Непрошенно вспоминались прикосновения губ, но уже не так агрессивно, как это было на самом деле, а более мягко и трепетно. И чем дальше, тем красочнее и неправдоподобнее становилось воспоминание, что его изрядно пугало. Зря он тогда в деревню сбежал, ой зря. Ночь опустилась медленно, разогнала всех и не оставила никаких забот, на которые можно было бы отвлечься, которые помогли бы убежать от собственных мыслей. Повторяя молитву, Серёжа пытался уснуть. Господи, избавь от мыслей грешных, освободи душу. Вопреки обыкновению, даже это не помогало, и размышления пробивались, упрёки совести звучали где-то рядом, и, долго проворочавшись с одного бока на другой, всё-таки вышло уснуть. Серёже опять снился лабиринт и опять было ощущение присутствия. Он то ли бежал от этого кого-то, то ли стремился к нему, но точно знал, что в этот раз встреча неизбежна. Контуры вокруг расплывались и место резко сменилось, лабиринта будто и не было, и он оказался на залитой светом поляне с домом в самом центре. Дом был знакомым, только он должен был стоять не настолько далеко от других, а вокруг должен быть полуразрушенный забор. Движимый неведомой силой, Серёжа, раздвигая высокую траву, направился ко входу. Одновременно хотелось зайти внутрь, но в темноте окон вместе с этим было нечто пугающее. Внутри дома никого не оказалось, только выглядел он в чем-то похоже на тот сарайчик, где его привязали за руки к столбу. Снаружи изба целой казалось, а изнутри через щели было видно, что на улице происходит, и свет косыми лучами падал внутрь, освещая каждый уголок. Хотя всё было прекрасно видно, на пороге силуэт появился внезапно. Серёже даже видеть не надо было, чтобы знать, что это Миша. В реальности он бы отшатнулся, попытался уйти, а здесь же наоборот сделал шаг вперёд. Всё что произошло дальше воспринималось совсем абстрактно, Миша так же быстро сократил расстояние, кажется, к стене прижал, улыбнулся хитро. Сереже казалось, что он полностью потерял контроль над ситуацией, и происходило что-то, чего он боялся, но и хотел одновременно. Миша вжимался всем телом, шарил руками, обнимал и, казалось, был сразу и везде. Целовал, не давал слова сказать, попросить перестать, а в следующее мгновение касался губами шеи, кусаясь. Было слишком хорошо. Серёжу вело, хотелось ещё, хотелось позволить Мише делать то, что он делает и дойти до грани. – Вместе в аду будем, – Миша на ухо шепнул и пропал вместе со сном, оставив резко севшего Серёжу испуганно глотать ртом воздух. Сон оказался чересчур реалистичным, и Серёжа ещё более испуганно понял, что наваждение оставило вполне реальное возбуждение. Это было уже слишком, и, чтобы хоть как-то прийти в себя, пришлось бежать на улицу и прямо в одежде обливаться ледяной водой. Всё тело свело от холода, зато в голове прояснилось, и, Серёжа усердно избегал даже прямых мыслей об этом, последствия сна тоже отступили. Возвращаться обратно и ложиться спать было нельзя ни в коем случае, боязно было, что стоит закрыть глаза, как наваждение снова вернётся. Потряхивало то ли от холода, то ли от нервов. И на душе до того гадко стало, что Серёжа как был в мокром одеянии, так и пошёл к приоткрытым дверям храма. Внутри никого не было, и только в предрассветных сумерках можно было едва рассмотреть очертания риз на иконах. Совсем без сил Серёжа упал перед одной из них, приложил сложенные руки ко лбу, и отчаянно, горько начал читать молитву. И чем дальше повторял давно заученные слова, тем горше становилось, до слёз плохо. Всё это, всё что было в праздничную ночь, что он видел во сне, было неправильным, противоестественным. Этого не должно быть. Он не должен такому поддаваться. Но в то же время слишком ярко стоял образ из сна перед глазами, и не получалось обмануть себя и оправдаться тем, что ему не нравилось. Нравилось. И это было в сто раз ужаснее. Текст сбился, и Серёжа, не сдержавшись, всё-таки заплакал. Вот за что ему это? Так грешно, так грязно, так… В монастырь от такого люди уходят, но он уже. Сзади на плечо опустилась чья-то рука, мягко разворачивая на себя, и Серёжа вздрогнул. – Сергий? Схимник, живший в лесу за монастырём, внимательно смотрел сверху вниз. – Здравствуйте, – Серёжа опустил глаза. – Вставай, – старец щурил подслеповатые глаза и пытался что-то разглядеть. – Печалит тебя что? Сергей только несмело кивнул головой. Старик этот был известен своей нелюдимостью, в монастыре вообще предпочитал не появляться лишний раз и влачил аскезу, отказавшись и от встреч с людьми. Схимник ещё раз внимательно осмотрел парня и задумчиво хмыкнул. – Коли так, держи Бога в сердце своём и чувства да дела свои лишь во славу Его твори. Серёжа вопросительно поднял взгляд, не совсем понимая, зачем ему говорят прописные истины. Понятное дело, что всё что ни делается, все во славу Его, а как иначе. Старец же только улыбнулся беззубой улыбкой и ушёл из церкви, возле выхода отбив три поклона в сторону алтаря. Появление схимника слишком выбило из колеи и помогло отодвинуть давящие мысли немного в сторону, оставив только совет. Бога в сердце держать? И мысли на него все перенаправлять? А такие мысли тоже? Серёжа испуганно запретил себе думать дальше, за такие размышления ему точно в аду гореть. По всему выходило, что слишком он забылся, отвлёкся от Бога, вот и был наказан мыслями грешными. Может молиться больше надо, да образ Его из головы не выпускать, тогда легче станет? Серёжа вздохнул и поднял глаза вверх, на икону. В храме ещё темно было, и Иисус, на возвышении висевший, казалось, смотрел осуждающе. Доиграешься ты, раб божий, ой доиграешься. Сергей потупил взгляд, вздохнул и вышел вон, не забыв перед входом перекреститься. Стоило попробовать мысли другим занять, переключиться. Как бы усердно он ни старался, в голову всё равно весь день лезли непрошеные образы. Касания губ. Очертания тела. Тепло рук, не дающих отстраниться. Чужое дыхание. На Серёжу накатывала паника, это было слишком и совсем ничего не помогало. Он пытался, искренне пытался молиться, смотрел на образа святых, но видел только лишь потемневшие иконы, за ризами которых лики были почти не видны. Видел, как солнце, вставая выше, почти уходит из храма, оставляя всё в тени. И мучительно не мог понять, почему, если Бог есть свет, ему здесь так не хватает света, какой мог бы разогнать тьму внутри, отогреть и показать правильную дорогу. Серёжа цеплялся за свет, до перетягивающей горло тревоги боясь наступления заката. После заката придётся идти спать, а там… А может там ничего не будет, убережет Бог от таких сновидений, но кто его знает. Внутри горечью разливалось отчаяние. Сколько ему ещё так терпеть? Где он согрешил, что вынужден так платить? Со слезами, невольно поворачивающимися на глаза, Сергей и уснул, отвернувшись к стене. Страшно. Снилось что-то тёмное, размазанное, и опять он не мог найти выход, не мог найти яркую ниточку, что вывела бы его из окружавшего замедляющего движения сумрака. Наутро он еле встал, затуманенным взглядом обводя комнату. А может спросить? У кого только и о чём, чтобы не догадались? В голове слова Мишины всплыли, что любовь вся едина. То, что Серёжу так пугало, любовью быть не могло. Разве есть любовь там, где есть страх? Сладострастие это было, вот что, а это греховно, нельзя такому поддаваться. А Миша и такое любовью называл. Вот и что он тогда понимает. Неприкаянной тенью Сергей так и ходил весь день, не решаясь ни с кем заговорить. И как тут покаяться, если на душе такое? Страшно было, стыдно, ещё и говорить придётся, что из монастыря бегал, что умалчивал. В храм заходить не хотелось, стены давили, и казалось, что это от того, что на душе нечисто, вот и в дом Божий ему тогда хода нет. Небо над стенами полыхало розовым, и Серёжа знал, что с обрыва будет открываться совсем уж чудесный вид, но выйти не решался. Вот до чего его уже эти побеги довели. Наблюдая за сменяющими цвет красками, и не заметил, как машинально начал прислушиваться к разговору из-за росших рядом розовых кустов. Разговаривающие явно подошли недавно, потому их беседу Серёжа слышал не с начала, но услышанное заставило, сжавшись, замереть на месте. Один из монахов возмущённо рассказывал, как где-то неподалёку, не в ближайших деревнях, совсем Бога потеряли, и такое творят, что даже сказать стыдно. Весь мир в Геенну Огненную катится, коль народ, о душе своей не думая, таким грехом занимается. Неужель судьба Содома их не страшит? Второй собеседник всё больше соглашался с первым и только периодически вставлял, что негоже мужчине как женщине ложиться, и даже в Библии о том сказано было. Грех этот страшнее прелюбодеяния и наказанию строгому подлежит. Обсуждая, что надлежит делать с теми, кто мужеложством занимается, монахи отошли, оставив Серёжу сидеть, до побелевших костяшек вцепившись в дерево лавочки. Он слышал об отношении к тем, кто влечение к людям не противоположного пола испытывает, но не вслушивался. Не думал даже, что ему это как-то грозит, ведь даже девушки соблазна в душу не вселяли никогда, а теперь… Вот и за какие грехи ему всё это? Что он не так сделал? Всякое желание спрашивать совета отпало напрочь, он и так знал, что услышит. Что любовь всю, к кому бы она ни возникла, надо к Господу направлять, и только тогда она сможет быть чистой. Любовь же земная порочна в любом случае, а есть вообще любовь запрещенная, но о ней и говорить не стоит, об слова не мараться. Знал, что надо молиться усерднее. Да и к чему о любви спрашивать, если он её и не чувствует? Миша только, как проклятье, из головы не идёт. Ночью опять мучили кошмары, Серёже всё казалось, что верёвки связывают его по рукам и ногам, опутывают, не дают вздохнуть и тянут вниз, под усмешки, звучащие со всех сторон. Он пытался вырваться, но путы стягивались ещё сильнее, и вниз он погружался всё глубже и глубже, свет, видимый сверху, постепенно бледнел, пока вокруг не оставалась только кромешная темнота. Отчаянно Серёжа пытался кричать, звать на помощь, но не получалось даже вдохнуть. Тьма вокруг поглощала его, и постепенно никаких сил бороться не оставалось, Серёжа позволил себе просто расслабиться и исчезнуть в ней. И будь что будет. На утро в голове было на удивление ясно, хотя тревога так до конца и не отступила, клубком спутываясь внутри. Надо было что-то делать, оставаясь здесь, в стенах монастыря, он не мог разобраться в себе, во всё-таки терзавших своей непонятностью людях, живущих там извне. Ко всему тому резко стало боязно за Мишу. Может он не ведает, что творит? Не мог же он тогда… Серёжа досадливо поморщился, отгоняя воспоминание. Не мог же он намеренно это делать, зная, что грех такой не прощается? Возвращаться вниз было боязно, понадобилось ещё несколько дней раздумий и удушающих снов, чтобы всё-таки решиться снова сбежать в деревню. Хотя чего бояться, если он сам для себя решил, что больше не поддастся дурным мыслям и, если повезёт, сможет наставить на путь истинный Мишу. Чего бояться тому, кто в сердце своём веру держит? Всячески приободряя себя мыслями, что он во всём для себя уверен и осталось только узнать недостающие детали, Сергей быстро сбежал вниз и мимо цветущего уже другим цветом поля довольно скоро добрался до деревни. Во дворах работали люди, но никому не было до него дела, и даже деревенские пацаны, от которых он уже было решил прятаться, пробежали мимо. Возле дома опять никого не оказалось, но стоило Серёже заглянуть в как и в прошлые разы приоткрытую дверь, как сзади окрикнули. – А ты кто поди такой? – соседка, уже немолодая женщина, смотрела с недоверием. – Я к Мише, – Серёжа испуганно развернулся и спрятал руки за спину. – Он ушёл? – Шляется не пойми где, – женщина недовольно махнула рукой в сторону леса, – а ты хто? – Я, – парень замялся, – я с деревни, что наверху. – И зачем только в такую даль тащился, – на Серёжу посмотрели с недоверием, – ищи-свищи его теперь. – Я подожду, – Сергей неловко улыбнулся и обошёл дом на обратную сторону, выходившую в поле, где никто из соседей его увидеть не смог бы. Нехорошо выходило, что не получилось в этот раз незамеченным остаться, но его не узнали и это уже радовало. Оставалось только Мишу дождаться, и он надеялся, что сидеть слишком долго не придётся. Многое хотелось обсудить и успеть вернуться, пока никто не заметит, что его нет на месте. Солнце успело заметно склониться по небу, когда с противоположной стороны раздались шаги и скрипнула дверь. – Миш? – Серёжа обошёл дом, оглядываясь на соседние участки, и неуверенно заглянул вовнутрь. – Привет, – парень свалил на стол кипу трав и радостно улыбнулся. – Долго тебя не было. – Да, – Сергей пожал плечами, – я возвращаться не собирался. – Так зачем пришёл тогда? – Поговорить хотел… – Серёжа отвёл глаза и вздохнул, продолжая неловко мяться на пороге. – О чем? – Миша приглашающе махнул рукой на лавку, стоявшую вдоль стены. – Ты садись, мне пока надо травы развесить. Сергей послушно сел и сложил руки на коленях. Плана как такового не было, думал, придёт, на путь истинный наставит, всё ведь так ясно в голове улеглось, теперь-то точно свою позицию отстоять сможет. А как начать? – Я тебя, кстати, найти пытался, пропал ты больно надолго, – парень не оборачивался посмотреть на реакцию, усердно перевязывая стебельками пучки трав, – как-то в этом твоём монастыре действительно неба мало, ещё и людно так, так тебя и не встретил. А внутри расписывал ты? – Я только помогал, – Серёжа в смятении смотрел на Мишу. – А ты что хотел? – Да просто, – из-за двери послышались чьи-то крики и парень сморщился. – Вот, я же тебе говорил. А так ты пропал надолго, я уж думал, может чем обидел. Недовольно хмыкнув, Сергей отвернулся. Действительно, чего это он мог надолго пропасть и клясться себе больше никогда в это проклятое место не возвращаться. – Может и обидел. – Да ты не серчай, – Миша улыбнулся, – я ж не со зла, ты такой несчастный тогда просто был. – Ты думал, так будет лучше? – Сергей недовольно свёл брови. – Ты вообще ведаешь, что творишь? – Я думал, ты на жизнь посмотреть тут хотел, – снаружи опять послышались чьи-то крики, – а ты приходишь и закрываешь глаза на всё, что тебе не нравится. Если всё это настолько отвратительно тебе, что ж ты раз за разом возвращаешься, что ты ищёшь? – Ничего я не ищу. Я только понять не могу, как вам самим так жить не страшно, это же всё грех сплошной. – Знаешь что страшно? – Миша сел на край стола. – Не ад страшен, а жизнь провести вот так от всего отгородившись, запрещая себе красоту и любовь видеть в том, что вы неправильным считаете. Ты со своего холма и не поймёшь, наверное. – Да какая ж в этом любовь? – вышло громко, почти вскрик. – Бога забыли, прелюбодействуете, стыда не знаете. То, как ты… Ты зачем целовал вообще? Ты же знаешь, за отношения такие Содом с Гоморрой сожжены были! Михаил улыбнулся, а после и вовсе рассмеялся: – А зачем подсматривал тогда, раз тебе так противно? Только не говори, что бесы попутали, это всё твой выбор был, – парень вгляделся в серо-зелёные глаза напротив. – Да не смотри на меня так обиженно, ты и сейчас сам пришёл, я тебя не неволю меня слушать. Думаешь, легко тут по всем вашим правилам жить? На всю жизнь на себя оковы навесить и только и думать, как о спасении души, когда то неурожай, то ещё беда какая? Ты пойми, Серёж, любовь хоть какая нужна, чтобы совсем с ума не сойти и как вон те, – он махнул рукой в сторону, откуда доносилась отборная брань, – не стать. – Всё равно грешно, – Сергей опустил взгляд, ревно теребя в пальцах найденную на скамье травинку. Миша этот даже слова вставить не даёт, и откуда он вообще так говорить научился, живет же на краю деревни, как он вообще его в спорах побеждать может? – Ладно, ты меня слушать не хочешь, – Михаил встал и выразительно потянулся. – Пошли что ли, не хочу ругань чужую слушать. Сергей скрестил руки на груди и вопросительно посмотрел. – Да не бойся, пошли, – Миша улыбнулся и всё-таки заставил подняться за ним следом. Дорожка, на которую они вышли, петляя уводила в сторону соседней берёзовой рощи и, судя по расхоженности, использоавлась не сильно часто. Миша уверенно шёл впереди, периодически оглядываясь и проверяя, что Сергей не отстал и не передумал с ним идти. – Хотя знаешь, – парень сорвал жёлтое соцветие и заткнул за ухо, – иногда хочется жить как вы там наверху, знать по книжкам, как правильно, а как нет. – Приходи, двери наши всегда открыты, – Серёжа воодушевился. – Не настолько хочется, – парень отмахнулся, – мне такая жизнь милее. Самому всё правда тяжело, но ничего, всё равно так лучше. – Почему самому, кстати? – Я бы так всю жизнь и прожил, чем как те соседи, жизнь друг другу только портят. Смотри кстати, отсюда дом твой как на ладони! Всю монастырскую стену действительно было видно от и до, и даже позолоченные маковки куполов сверкали на солнце. Тропинка завела под тень веток и листва сомкнулась со всех сторон, отрезая поле и высящийся над ним монастырь, будто их и не было рядом никогда. Заваленная ветками тропка периодически терялась, но Миша неизменно выходил на неё снова, хорошо ориентируясь в лесу. Среди деревьев было прохладнее и воздух был наполнен совсем другими запахами, так что Серёжа присматривался к сменившейся обстановке, пока его вели всё дальше куда-то вглубь. За стволами показался просвет, и тропка, совсем потерявшись, вывела на широкую поляну, со всех сторон окруженную тонкими стволами берёзок. В тени, у края, где они вышли, было повалено несколько деревьев, и Миша, довольно махнув в сторону открывшегося пространства, лег на одно из них. С противоположной стороны стояли обструганные брёвна с не сильно умело вырезанными на них лицами и высились сложенные из веток около деревьев шалаши. – Капище? – Сергей поражённо поднял брови. – Так же… Язычников всех ведь здесь в христианскую веру крестили! – Ну крестили и дальше что? – Миша зевнул. – А людьми они остались теми же самыми, просто называют теперь то же самое иначе. Вообще я не за этим пришёл, мне тут нравится просто, – извернувшись, парень разлёгся на бревне, положив руки под голову. – Смотри, красиво как, цветов тут почему-то всегда больше, чем на той поляне, да и тень есть, показать просто хотелось. Серёжа сел рядом, в очередной раз осматриваясь. Место действительно было красивым, поляна, залитая светом, густо заросла травами почти по пояс высотой, и от разнообразия цветов пестрело в глазах. Простые, дикие соцветия, не то что окультуренные виды у них в монастыре, в них была какая-то своя дикая первозданная прелесть, ещё не тронутая рукой человека в попытке всё созданное Творцом переделать на свой лад. – Миш, всё-таки… Эта жизнь закончится, а как же жизнь вечная, ты её ведь губишь. Михаил лениво качнул ногой, не поднимаясь с бревна. – Я честно живу, а что ещё надо, Серёж. Да и, раз так за душу волнуешься, не ходил бы ко мне, а по воскресеньям проповеди прихожанам читал. Возле лица закружилась пчёлка, и Сергей досадливо от неё отмахнулся. Вот так и пытайся ему чем-нибудь помочь. Действительно, словно забыл, какой Миша этот упрямый, не переубедишь его, не испугаешь. – А хочешь ещё поцелую? Серёжа возмущённо обернулся на как ни в чём не бывало лежащего парня и недовольно отошёл на шаг назад. – Я обратно уже хочу. Выведешь? – Нет, в жертву тут принесу, – Миша, улыбнувшись, сел. – Ладно, идём. Обратно пришлось спешить, солнце уже клонилось к горизонту, а Серёже надо было успеть добежать до монастыря, пока его не хватятся вечером. В голове опять разрушился едва только сложившийся порядок, но думать о сказанном он планировал позже. В первую очередь, стоило вернуться незамеченным, а там уже будет время спокойно поразмыслить. Ощущение тревоги подгоняло вперёд, и Серёжа почти бежал, желая поскорее спрятаться за родными стенами. Слишком много всего за один день, после капища и вовсе осталось ощущение, что он очень и очень ошибся, наделал бед просто придя туда. Стоило всё-таки никуда не ходить, Мишу переубедить всё равно не вышло, только снова мыслям смутным поддался. Когда со всех сторон сомкнулись родные стены, стало чуть спокойнее, и Серёжа поспешил в сторону небольшого аптекарского огорода, чтобы в случае чего, сделать вид, что там он всё это время и был, сидел за колодцем, никуда не ходил. Не успел однако Сергей отойти далеко, как сбоку грубо окликнули по имени и недовольно сказали явиться к келье настоятеля. Предчувствуя неладное, Сергей повиновался, прокручивая в голове отмазки, где он был и что делал. Вышел в открытые ворота и не успел вернуться? Пожалуй, неплохо. – Зачем ты, окаянный, в деревню вниз бегал, – настоятель, седобородый и старый как само мироздание, гневно смотрел из-под нависших бровей. – Без спроса убегаешь, порочишь обитель нашу всю! По девкам небось, негодник, ходил! Серёжа стоял как вкопанный, не зная, что ответить. – Хорошо брат Пётр увидел, как ты со всех ног оттуда бежишь, небось прогнали тебя, а? И поделом! – Но я не… – Сначала малюешь незнамо что, теперь в мир бегать повадился? Выгнать бы тебя за такое отсюда, возвращайся, раз тебе там так любо, не место у Божьего дома тогда тебе! – Не надо, – Серёжа смотрел испуганно. Вот теперь было действительно страшно, он знал, что за побеги его могут наказать, но чтоб настолько. – Благодари Бога, на этот раз простим, розгами отделаешься, но чтобы из монастыря больше ни ногой! – Простите, – парень опустил глаза вниз. – Вы не так поняли, я туда не за тем- – Не перечь! – настоятель повысил голос. – Куда идти знаешь, как выпорют, иди к себе, трудом тебя завтра нагрузят. Понуро сгорбив плечи, Серёжа развернулся и, сдерживая слёзы, пошёл прочь. Они даже не пожелали его слушать, ещё и в такой мерзости обвинили, да он даже не думал… Вытерпев наказание и с каждым ударом всё больше ненавидя не только свист рассекаемого плеткой воздуха, но и тех, что вообще придумал так наводить порядки, Сергей, утирая рукавом глаза, спешно ушёл к себе, без сил ложась на досчатое подобие кровати. Спина ныла, полосы, оставленные плетью, горели, и никак не выходило погасить жгучую обиду внутри. Он ведь бегал, чтобы помочь, чтобы на путь истинный наставить. Видимо, верно говорят, что благими намерениями выложена дорога в ад. Ещё и просто так, выходит, пострадал, всё равно без толку сбегал. Никого он убедить не смог, ни Мишу, ни настоятеля, и только наказание получил. В келье так темно было, последние лучи заката не могли проникнуть в узкие окна, разбить зыбкий мрак, окутавший немногочисленные предметы. Серёже до того тошно было, что не хотелось вставать с места больше никогда в жизни, так вот и остаться лежать, пока вся смута в душе не уляжется и неизбежно грозящее наказание не исчезнет куда-нибудь само. В голове кружилось совсем уж что-то неразборчивое, обида затмевала все остальные мысли. А посмел бы он обижаться раньше? Разве ж не считал он прежде, когда приходилось терпеть наказания, что во всём этом есть лишь его вина и надо терпеть, так как только через подобные испытания можно стать сильнее и к свету прийти. Думал, но в голове перестало укладываться, как, причиняя боль, можно человека на путь благочестивый наставить. Зыбкой маревой накрыла дрёма. Выспаться так и не вышло, каждый раз, как Серёжа пытался повернуться, ссадины на спине давали о себе знать и заставляли просыпаться, едва осознавать реальность и возвращаться в прежнее положение. Так, всю ночь провозившись, Сергей проснулся раньше, чем было положено, и усталым взглядом вперился в окно. Что ему теперь тут? Внутри свивался клубок из неразрешённых вопросов и тревоги. Ладно с ним с наказанием, но подкрадывалось осознание, что всё это время находиться в монастыре становилось всё сложнее и сложнее, и, как бы он ни молился дать ему веру в правильность того, что происходит, и прежнюю непогрешимость церковной братии, лучше не становилось. Может, он недостаточно просил, может, стоило надеть вериги и через страдание обуздать глупую плоть и прийти к Христу? Он думал, что раньше знал, как правильно. Думал, что сможет пройти этот путь, сможет, как в житиях святых оказаться сильнее всех искушений. А по всему выходило, что слаб он, чтоб избежать сомнений и недоверия. К тому же было страшно. Страшно потерять ту тёплую веру внутри, которая всегда поддерживала и давала силы идти вперёд, остаться без огонька, дававшего смысл жизни в целом. Огонёк этот прежде горел всегда ровно, ярче вспыхивая в моменты молитв, перезвона или же когда природа особенно радовала дух, а теперь то и дело тускнел, стоило Серёже завидеть что-то в монастыре и его порядках, что не вписывалось в его картину мира. Страшно было остаться одному, без веры. Какой иначе смысл в жизни? Из кельи Сергею в итоге просто запретили выходить и сказали усердно молиться и думать о своём поведении, направлять все помыслы только во славу Бога и вообще не мешаться под ногами. Из того, что Серёжа вынес из этого заключения: комнатка у него была три шага в длину и два в ширину, а до потолка легко можно было достать рукой. Книг ему не оставили, так что из занятий только и оставалось, что стоять на коленях перед образами и повторять всё одно и то же и лежать на кровати, положив руку под щёку, и смотреть на стену напротив. А в лесу красиво было, на той поляне. Куда красивее, чем в самых богато расписанных храмах, что ему как-то довелось увидеть в соседнем монастыре. Вообще весь нерукотворный мир вокруг был прекрасен, и Серёжа не понимал, зачем они тогда от него отгородились. Не понимал, зачем облачаться в чёрные мрачные рясы, зачем вечное выражение скорби на лицах, зачем такие узкие окна и тёмные комнатки. Разве же Он создавал этот мир тёмным, разве ж Он – в ночи и трауре, а не в самом что ни на есть расцвете жизни и красок? И разве ж не должен свет напоминать о Нём, тогда зачем все они отгородились от света? Серёжа вспоминал, как выглядит двор, как пройти от одной двери к другой и что можно по пути увидеть. Вспоминал, как со временем темнеют образа и трещинами идёт краска на самых древних иконах. Вспоминал тусклый медный блеск подсвечников и кадил, отражавший десятки сверкающих огоньков поставленных прихожанами свечек. Вспоминал тяжёлый запах ладана, а вместе с тем – плотный пряный аромат разгоревшегося к вечеру луга. Всё это вызывало слишком много противоречий. Может, и они соблюдают все эти ритуалы машинально, надеясь, что им это зачтётся, как по привычке, по надобности ходят сюда все эти жители деревеньки, о добродетели и не задумывающиеся? Опять вопросы. Серёжа знал, что за слишком большое количество вопросов и неповиновение с небес сбросили Люцифера. Вслед за ним в ад не хотелось, но изгнать сомнения из души никак не выходило, только в голове выстраивались относительно ровные цепочки. Благо, времени на подумать было предостаточно. Дни мало отличались друг от друга. Надолго ли его наказали никто не говорил, а Сергей и не спрашивал. Выходить дозволяли в трапезную, да нужду справить, остальное же время проходило в меланхоличном созерцании, как в комнате то светлеет, то темнеет. Как можно было жить прежнюю жизнь, когда день ото дня всё сильнее вызывал отторжение привычный порядок вещей, когда лица прихожан стали вызывать такое отвращение? В комнате было даже лучше, никаких лишних разговоров, лишних людей. Только вот вместе с тем холодом сковывало грудь, пустотой сквозняков продувая там, где всегда было тепло. Нет, огонёк оставался, но не мог разгореться в полную силу. За серостью дней приходила мягким пологом ночь. Спина подзажила и получалось нормально спать, видя сны, яркие и развёрнутые. Опять через раз приходил Миша, всё больше просто был рядом, улыбался, вёл за собой. Куда – Серёжа не знал. Может на погибель, ведь до него всё было так просто, так складно. Иногда парень что-то рассказывал, не оставляя до утра воспоминаний о содержании речи. Серёжа засматривался на веснушки, на золотящиеся пряди и открывающиеся из-под рубашки ключицы. Когда только успел всё это заприметить, что теперь так ярко видел во снах? Наутро после таких снов было даже спокойнее. Вообще за это время Миша совсем перестал вызывать страх или отторжение, а скорее стал тем, кого стоило принять как неизбежность, как волю случая или Бога. Вероятно, Серёжа и без него начал бы задаваться вопросами, просто не сейчас, а значительно позже. “Хочешь, поцелую?” – Миша стоял по колено в реке, плавно утекавшей вдаль, за изгиб. Видно его вновь было одним только силуэтом, луна очерчивала форму, стирая детали, и Серёже оставалось только гадать, как в точности он выглядит при свете дня. “Хочешь…?” – парень повторил, с плеском выходя на берег и становясь совсем рядом. Серёжа рассматривал его глаза, слишком чёрные, чтобы быть человеческими. Может Миша и не человек, а демон, шутки ради решивший его душу погубить. Серёжа слишком измотался думать, чтобы как-то теперь этому противиться. И если это неизбежно, то зачем сопротивляться. “Хочу,” – Сергей кивнул и закрыл глаза, отдавая Мише право делать что он вздумает. Образность во сне поплыла, холод губ сменялся жаром внизу живота, и реальным, слишком реальным для сна оставалось только ощущение собственного тела, реагирующего на абстрактные прикосновения. Ощущения нарастали, Миша всё что-то шептал, Серёжа не вслушивался, замерев от чувства накатывающего тепла. Так и проснулся, загнанно дыша и с чувством лёгкости во всём теле. Руку машинально убрал в сторону, задумчиво глядя в потолок. Что с ним произошло, что подобные сны перестали восприниматься неправильным чем-то, срамным? Он ведь и правда хотел, зачем отрицать. Ощущение оставалось приятным, и был соблазн прокрутить его ещё раз в голове, что-то похожее снова почувствовать, но надо было, пока ещё достаточно рано, сбегать к колодцу за водой, застирать на рубахе расплывшееся пятно. В конце концов одному находиться надоело настолько, что когда настоятель передал, что он может к обычной жизни возвращаться, Серёжа был этому даже раз, позабыв, какое впечатление на него в последнее время производила обитель в целом. В первые дни у него даже вышло закрыть глаза на всё это, и в душе снова стало светло и радостно от молитв, от почти разрешившихся вопросов и недопониманий. Он снова работал, помогал с красками, и несколько дней действительно вышло делать вид, будто всё вернулось на круги своя и на самом-то деле не так плохо, как он себе напредставлял. К тому же Мишин образ мучать перестал, так что стало совсем спокойно. За это время он всё равно предпочитал не попадаться особо никому на глаза и нашёл новое любимое место на настиле сарайчика, скрытое от остального двора раскидистой яблоней. Тут можно было спокойно лежать, смотреть на падающее сквозь листву бликами солнце и срывать ещё зеленоватые, но очень сочные яблоки. Да и к тому же было отлично слышно, если его кто-то звал. Уголок этот был ещё тем хорош, что сюда очень редко кто-то наведывался и никто не нарушал тихий покой. Потому он и убежал в воскресенье, как только выдалась возможность, на крышу как в самое тихое место. – Отец, вы послушайте, мне очень надо, – кто-то остановился прямо под яблоней и высоким, неприятным голосом умолял о чём-то. – Негоже так делать, нет у нас права такие грехи отпускать. Это вам каяться надо, жизнь Богу посвятить… – Что хотите берите, только словечко за меня замолвите! – человек явно был на грани истерики. – Что захотите отдам, только с души моей снимите! Серёжа замер, чтобы не выдать себя шорохами и невольно прислушался. – Как же мы вам душу очистим, коль вы другую душу загубили? – Так не губите мою! Я же к вам не с пустыми руками, я же вот… – мужчина закопался по карманам и с характерным звякнувшим звуком что-то извлёк. – Я вас Богом прошу, только грех отпустите. На какое-то время повисла тишина, и только дерево тихонько поскрипывало от лёгкого ветра. – Ладно, помолимся мы за тебя, очистится душа твоя от грехов, – голос настоятеля стал выше и будто бы радостнее. – А теперь ступай, да никому не рассказывай. – Спасибо вам, пусть долгими ваши лета будут, – судя по интонациям, проситель значительно успокоился, удачно совершив сделку. – Всё-всё, ступайте. Серёжа с надкушенным яблоком в руке потерянно смотрел в небо, осмысливая услышанное. Это что выходило… Он не мог принять то, чему только что стал свидетелем. Вот так легко душа продаётся и покупается, вот так легко за деньги настоятель, самый святой человек во всей обители, грехи прощает? Ещё и за душу загубленную? Не верилось, Серёжа отчаянно отказывался верить, но его снова резко, без спроса вернули в реальность, где его вера слишком сильно расходилась с действительностью. Стало душно и совсем нечем дышать, будто где-то перекрыли весь воздух. Такова цена веры, что они, как Иуда, готовы бога своего ради мешочка монет продать? Серёжа спустился вниз и потерянно побрёл без цели, глядя себе под ноги. Все прошлые сомнения всколыхнулись с новой силой. Сам не заметив как, он оказался снова в храме, с мольбой вглядываясь в глаза святых. Разве ж может такое быть, чтобы так легко божье прощение покупалось? Святые смотрели молча и в темноте глаз не удавалось прочитать ответ. На выходе Серёжа отшатнулся от настоятеля и, не обращая внимания на окрики, убежал к себе. Он верил этим людям, верил в то, что они говорили всё это время. Но выходило, что ему то ли лгали, то ли говорили все эти вещи для приличия, лицемерно будучи готовыми продать Бога, а не понести страдания, какие нёс сын Его для всепрощения. К горлу подкатывала тошнота, Серёжа не понимал, как оставаться дальше. Всё, чему его учили, теперь казалось таким шатким, таким неискренним, что хотелось плакать. Нет, он не хотел отпускать веру, но фасад той веры, какой его учили, начал осыпаться, за собой открывая лишь людские пороки, тщательно прикрытые искусным шитьём. Вечером стало совсем тяжко, накатывало отвращение к настоятелю и жалость к тем, кто ему так же слепо верит. А расскажи – ничего не выйдет, его засмеют, скажут, что совсем безбожником стал, вниз бегая. Может оно и так, может не встреться ему Миша – он бы жил по-прежнему. Но лучше уж так, пусть и грязную, но всё же правду видеть, чем жить в неведении. В монастыре Серёжа вытерпел ещё несколько дней, надеясь, что станет получше, но с каждым вечером неприятие и протест против таких порядков разгорались в душе только сильнее. Нельзя, нельзя было и дальше делать вид, что всё как прежде. Он вымотался. Устал вечно думать, вечно сравнивать. На службах, куда всё равно надо было ходить, Серёжа грустно смотрел в лица послушников и монахов и видел в них тихий покой. Они не знают. Они не замечают или предпочитают не замечать и вполне счастливы в своём неведении. Серёже хотелось выбежать к алтарю и крикнуть, открыть им глаза. Но заслуживают ли они таких те терзающих душу сомнений? Наверное, нет. Наверное, на то воля Всевышнего есть и блаженны они в неведении своём. Краем уха Сергей подслушал, что больно странно он себя в последнее время ведёт, и надо бы с этим что-то делать, пока на тропу неправильную не свернул. В том, что здесь к правильной и искренней вере его смогут вернуть, он уже не верил. Ночью дорогу было едва различить, но Серёжа хорошо помнил, куда ему идти. В окнах нигде уже не теплился свет, и вся деревня спокойно спала, только собаки перегавкивались где-то в с другой её стороны. Сергей пытался идти осторожно, чтобы не упасть через какое-нибудь не к месту валяющееся бревно, но замедлить шаг не выходило, и он, как побежал от самой монастырской стены, так всё ещё шёл очень быстрым шагом, чудом нигде не упав. Он не знал, что будет делать дальше, он вообще больше ничего не понимал кроме того, что дальше оставаться в обители будет пытке подобно. За такой побег ему точно не вышло бы легко отделаться, но возвращаться он больше не планировал. Правда и в том, что Миша его примет, никакой уверенности не было, но хотя бы на эту ночь, а дальше… Уйдёт куда-нибудь, это всё равно будет лучше, чем жить, закрывая самому себе глаза. Над ним было только высокое звёздное небо, млечным путём уходящее за горизонт, такое высокое и далёкое, что Серёже казалось, что под его необъятным тёмным простором остался только он один. Несмотря на тёплый воздух, пробрало холодом, стало неизъяснимо жутко остаться одному перед целым миром, огромным за пределами его прежнего убежища. По ощущениям бесконечно долго он добирался до Мишиного дома, также долго стоял перед дверью, не решаясь постучаться. Зачем он посреди ночи ему сдался? Оставаться одному было куда страшнее, так что Серёжа глубоко вздохнул и стукнул несколько раз, негромко, таким стуком и не разбудишь никого. Тишина. Миша спит, с чего ему отпирать непонятно кому в ночи. Тишина. Внутри скрипнули полы и недовольно-заспанный голос спросил, кого нелёгкая принесла. – Миш, – Серёжа так и смотрел в закрытую дверь. – Миша. – Ты? – парень отворил настежь и отошёл в сторону, освобождая проход. Сергей прошёл внутрь, в темноте пытаясь разглядеть, куда можно было бы сесть. Миша молча прошёл мимо и устроился на лавку в противоположном углу, хлопнув рядом по дереву рукой: – Рассказывай. Были бы силы рассказывать, он бы и рассказал. О том, как долго болела спина, о сомнениях, что грызли всё это время, о страхах и о том, что подслушал. О том, как с угасающей от всего этого верой тошно. Но за прошедшие недели сил не осталось настолько, что Серёжа, подойдя ближе, неожиданно даже для себя упал рядом на колени и, уперевшись локтями в скамью, тихо заплакал, больше не имея никакой энергии сдерживать душащие от обиды и накрывшего одиночества слёзы. Миша осторожно коснулся рукой волос, мягко поглаживая. – Серёж… Серёжа всхлипнул, окончательно расклеиваясь от прикосновений и наконец нашедших выход эмоций. Миша его ненавязчиво перетянул так, что он сложил руки на чужих коленях, уткнувшись лицом в предплечья. – Тише, Серёж, – парень продолжал невесомо гладить по голове и по плечам, не торопя расспросами. Для этого время ещё будет, а Серёжа вряд ли бы прибежал посреди ночи, если бы у него всё было в порядке. Минуты плавно текли вперёд, и слёзы постепенно прекращались, оставляя внутри пустоту на месте, где долго грызла тревога. – Я сбежал, Миш, – Серёжа так и не поднял голову. – Я не могу там быть. Парень вздохнул, проводя по плечу. Догадывался, что сам стал виной тому, что Серёжа дом свой покинул, но он сам приходил и сам спрашивал, что же Мише, молчать надо было? – И что дальше не знаю, – Сергей шумно вдохнул, – я теперь ничего не знаю. – Разберёмся, – Миша положил руку на спину и так там и оставил, ощущая, как постепенно выравнивается дыхание. – Успокаивайся, а потом со всем разберёмся. Серёжа едва кивнул, так и оставаясь сидеть. Кажется, как Миша не прогонял его раньше, так не оставит и впредь. Почему – он разберётся. Потом.