семейные узы

      — Я не могу взять ее на руки.       — Не сходи с ума.       Солтмурад не знает что пережить легче: боль физическую или моральную. Ему кажется, что когда он смотрит на Малику, пускающую пузыри изо рта, весело смеющуюся, в груди что-то обрывается. Он не может злиться на маленького ребенка, это его племянница, он должен любить ее, защищать и оберегать, но вместо этого он ревнует, и Солтмураду противно, тошно от самого себя. Что лучше: грубый подкат, сломанная нога или еще минута в детской, где тихо играет музыкальная карусель, бьющая своей мелодией по голове?       Зелимхан смотрит на младшего брата исподлобья, злится. У них двоих нет прав злиться не только друг на друга, но и на кого-либо в окружении, и осознание этого факта никак не помогает бурю в душе успокоить. Кто виноват в сложившихся между ними еще в детстве отношениях? Разве хоть один человек давал им призрачную надежду, что это может сработать? Не боялись ли наказания Аллаха, которое он обязательно на них обрушит со своим праведным гневом за их деяния? Зелимхан не мог так жить больше. Он должен чтить традиции и следовать им, уважать устои, сформировавшиеся задолго до него, и чем дальше от Солтмурада он был, тем легче становилось жизнь в правильное русло направить.       У них не было никого кроме друг друга в академии Спартака. Главной опорой и поддержкой были они сами, и если брат может стоять плечом к плечу тебе, то почему он не может стать твоим верным спутником жизни? Единственным ее спутником. Они держались за руки пока никто не видел, сжимая ладони до побелевших костяшек и отпечатков на коже, целовались, словно дрались, искусывая губы до крови, и одним взглядом говорили то, что вслух сказать нельзя. Солтмураду казалось, что это будет длиться вечно, пока он не перешел в аренду в Рубин и их с Зелимханом связь, прочная, как канат, ослабла до несчастной тонкой нити.       Обещания, данные друг другу шепотом, при выключенном свете в комнате родного дома, в Назрани, когда они приезжали на каникулах в академии, приобрели другой смысл. Они будут рядом, они же братья, но все остальное не имело значения больше. Запретный плод не сладок - он червив, и Зелимхан первый осознал, что не готов травиться дальше ради прелюбодеяния. Всевышний не проявит к нему милость, другие тем более. И тогда Зелимхан встретил Лейсан.       — Когда ты возьмешь ее на руки, ты все поймешь, - обещает Зелимхан, но Солтмурад не верит.       Солтмураду казалось, что Лейсан что-то подозревала. Она смотрела на него, хитро прищурившись, и это не был взгляд «Я узнаю все твои секреты», нет, этого взгляда он не боялся. Он видел в ее глазах «Я уже все знаю - я не отдам его тебе», и победа Леси была безоговорочной. Дом Зелимхана больше не был рядом с Солтмурадом, он был рядом с его женой, способной выносить здорового ребенка, о чем мечтает каждый мужчина, и в чьи обязательства входит заниматься домом, не более.       Ему не оставалось ничего, как уйти с головой в футбол и заниматься тем, чем должен, но в какой-то момент все сломалось и здесь. Вот он плачет перед фанатской трибуной, не веря, что Рубин падает в ФНЛ, а вот уже не попадает в состав даже во второй лиге, проигрывая конкуренцию молодому Безрукову. Он не отчаивается, но... как долго это будет продолжаться? У Зелимхана ведь тоже не все так гладко; его переход в Зенит не оправдал себя, только кроме того, что он сидит на лавке, не в силах вытеснить не только бразильцев, но и набравшего ход Мостового из стартового состава, его считают предателем родного клуба и свистят, стоит бывшему игроку оказаться на выезде в Москве. Но у Зелимхана есть опора в лице собственной семьи, и это то, что никак не может построить Солтмурад, продолжая верить, что у них еще получится возобновить свое то самое тайное, запретное, греховное. Он готов понести наказание перед Всевышним, готов страдать и гореть, потому что все это стоит близости с братом. Джаханнам не страшен, если до него ты чувствовал тяжелое дыхание на своей шее и слышал признания в любви на родном ингушском.       Солтмураду больно. Руки страшно ломит, но под пристальным взглядом Зелимхана он сдается и берет Малику на руки. Малышка издает радостные звуки и тянет свои крохотные пальцы к его лицу, трогает выразительный нос, заставляет закрыть глаза, скользя по векам, и всем своим видом показывает как ей неулыбчивый бородатый дядя, которого она доколе не видела, нравится. Тяжело признавать, но Солтмурад понимает о чем говорил Зелимхан. Он прижимает Малику к груди осторожно, вдыхает сладкий детский запах, и думает, что у них с братом никогда такого не было бы по понятным причинам, и не каждый готов от чистого и светлого ради грязи отказаться.       — Я люблю тебя, - без тени улыбки на лице, говорит Зелимхан, подходя к Солтмураду с Маликой на руках ближе. Она сразу к нему тянется, желая на руках отца оказаться, и он даже не думает задерживать ее - отдает, облегченно вздыхая, надеясь, что Зелимхан не заметит. Держа дочь одной рукой, Зелимхан берет ладонь Солтмурада и к своему сердцу прижимает - они так делали когда-то, но теперь это неважно. — Просто Лейсан и Малику я люблю иначе.       Солтмурад кивает. Разрыв крестообразной или разбитое сердце, что хуже? Он не знает, потому что его ломают как футболиста, и сломали окончательно как любовника.