Дружеские предостережения

— Не делай этого. Не садись в свою машину, — говорит ему Изуку робко, после того как следует за ним на парковку прямо с мальчишника, и Киришима слегка вздрагивает, прежде чем оборачивается — он даже не слышал, что Мидория шел за ним всё это время.       Уже наступил вечер, безлюдную парковку освещают только несколько тусклых фонарей, и Эйджиро ловит себя на мысли, что ему совсем не хочется быть здесь сейчас наедине с Мидорией. Обычно он не стал бы возвращаться один, тем более с такой с вечеринки по такому поводу, а был бы с Хантой или Денки, но в последнее время ребята… избегают его, поэтому сегодня ему приходится терпеть компанию этого парня. Мидория стоит прямо перед ним — отчаянный, с умоляющими глазами. Эйджиро не нравится, куда всё идет.       Изуку тем временем делает шаг к Киришиме и вдруг начинает почти лихорадочно бормотать: — Если ты сделаешь это, то поедешь прямо домой к нему, а потом… завтра будет эта свадьба… и я не могу это выдержать! — голос Изуку срывается, а в его зеленых глазах даже блестят слезы. — Не могу, потому что Каччан очень серьезно относится к таким вещам! Брак для него — это то, что происходит один раз и на всю жизнь! Навсегда, понимаешь?! И я… я… Ты вообще знал, что мы дали друг другу слово, что если будем холосты до того, как нам исполнится тридцать, то мы женимся друг на друге?! Я ждал Каччана всю свою жизнь! Нам оставался всего один год… а потом появился ты!       Киришима по-прежнему молчит, слегка стискивая кулаки, слушая все эти жалкие признания с нарастающим раздражением. Отчасти, потому что Изуку кажется ему сейчас безумным. Отчасти… потому что всё это ему уже известно. Кацуки говорил ему это сам — и это, вероятно, была одна из причин, по которой он никогда не мог относиться к Мидории спокойно.       Его жениха просто столько связывало с этим человеком, и даже когда они начали встречаться, у Киришимы порой возникали сомнения. Кацуки никогда не говорил об Эйджиро с тем же теплом и нежностью, с которыми он всегда упоминал Изуку. — Пожалуйста, расстанься с Каччаном, — умоляет наконец его Изуку тихим, дрожащим голосом, и Эйджиро хочется рассмеяться. — Ты его совсем не знаешь.       Эта просьба просто звучит так нелепо… и в то же время в духе Изуку. Доброго, славного парня, не способного даже по-настоящему ненавидеть человека, который собирается выйти замуж за любовь всей его жизни, которому остается только умолять его отказаться от чего-то, что он так сильно желает сам, вместо того чтобы наконец-то сделать что-то.       Он просто… такой вот человек. Слишком добрый… и слишком мягкотелый. И быть может быть именно поэтому Эйджиро и удалось увести у него Кацуки.       Не то чтобы это было особо сложно, учитывая, что эти двое даже не встречались. Все просто предполагали, что они предназначены друг для друга. Друзья просто не бывают настолько близки, насколько эти двое. В конце концов, сексуальное и романтическое напряжение между парочкой было настолько явным, что его можно было почти резать ножом.       Все просто предполагали, что вмешиваться бесполезно и оставляли ребят в покое. Все, кроме Эйджиро, который почти насильно вторгся в эту идиллию, вскружил Кацуки голову и, прежде чем кто-то — Мидория — успел что-то осознать, сделал ему предложение.       Было просто, как отнять конфетку у ребенка.       Единственное, что его смущало во всем этом, что Изуку и Кацуки умудрились остаться такими же близкими, как прежде, а Мидория вдобавок ко всему похоже стал считать еще и Киришиму своим другом.       Каким-то образом это мешало Эйджиро наслаждаться тем, чего ему удалось добиться. Как будто его счастье было не просто неполным, но ненастоящим из-за реакции Изуку. Всё равно что выиграть соревнование, но осознать, что твоя победа никем не признается.       Вероятно, именно это и делало его немного мелочным, вытаскивая наружу стороны, о существовании которых в себе Киришима никогда не подозревал. С тех пор как он и Кацуки сошлись, он просто не мог никак перестать втирать свои отношения в лицо Изуку — через многочисленные соц. сети, в разговорах с друзьями, в общении с Кацуки: при каждом удобном случае Эйджиро пытался, осознанно или нет, лишний раз подчеркнуть, что Бакуго принадлежит ему.       И неизменно встречался только с яркой, счастливой улыбкой Изуку — той самой, за которую его обожали все их многочисленные друзья. Той самой, которая должна была быть насквозь фальшивой, потому что Эйджиро знал, что Мидория был просто одержим Кацуки. Еще до того, как они с Бакуго сошлись, он много раз видел, какими глазами Изуку смотрел на своего т.н. друга, когда думал, что никто не видит.       В этом просто было что-то ненормальное. Нездоровое.       Ему хотелось вытащить эту сторону наружу, заставить всех увидеть, что Изуку представляет из себя на самом деле. И его сводило с ума, что вместо этого именно он, Киришима, был тем, кто от кого медленно, но верно отворачивались друзья. Не сразу, но постепенно все они один за другим начинали отдаляться от него — иногда молча, иногда после небольшого разговора, часто оставлявшего его со странным чувством, будто он и ребята видят совершенно разную картину.       Из всех людей, которые его окружали, единственным, кто забавлялся его поведением, казалось, был только Кацуки, и это сбивало Эйджиро с толку — учитывая, как тот явно дорожил своей… дружбой — или что там между ними происходило? — с Изуку, он думал, что Бакуго попытается по крайней мере поговорить с ним об этом. Когда этого не случилось, и Эйджиро сам поднял эту тему, Кацуки только усмехнулся: — Ты просто совсем его не знаешь. Деку не настолько слаб, чтобы мне нужно было его защищать. На самом деле задрот может быть чертовски пугающим, если довести его до ручки, — произнес он, и в его голосе были эти странные нежные нотки, которые звучали только тогда, когда Кацуки говорил о Мидории, и которые порой сводили Эйджиро с ума.       Кацуки помолчал, а потом его глаза внезапно встретились с глазами Эйджиро. — Сказать по правде, иногда мне даже бывало любопытно, как далеко он мог бы зайти, — добавил он тогда задумчиво.       Эйджиро помнил, как вздрогнул тогда от этих слов, внезапно ощутив за ними что-то мрачное и зловещее, но быстро отмахнулся от этого чувства. В конце концов, Кацуки, казалось, всегда видел в Мидории что-то большее, чем тот являлся на самом деле.       И сейчас, глядя на ломающегося у него на глазах Мидорию, отчаявшегося и жалкого, Эйджиро только лишний раз убеждался в своей правоте.       Какая-то его часть хочет даже посочувствовать парню. Сказать ему несколько слов в утешение. Сделать еще что-то, чтобы поднять ему настроение. Эйджиро уверен, что в другой жизни они даже могли бы быть друзьями. Черт, совсем недавно, когда они с Кацуки только-только начали встречаться он, наверное, так бы и сделал!       Но в последнее время он просто вынужден был наблюдать, как собственные друзья, один за другим, отдаляются от него, предпочитая ему компанию Мидории, а его собственный жених, казалось, никак не мог разорвать связь, которая существовала между ним и его «другом детства», а сегодня, даже в такой знаменательный день, Изуку навязался в компанию к нему, продолжая весь вечер отравлять ему веселье своим унылым видом.       Сегодня у него просто не оставалось сил быть хорошим человеком.       Поэтому он улыбается яркой улыбкой, прекрасно осознавая, насколько фальшивой она выглядит. — Прости, Изуку, но ты же знаешь — на любви и на войне. Тут побеждает сильнейший. В конце концов, не думаю, что у вас с Кацуки действительно были шансы, — говорит он, «дружески» толкая застывшего, низко опустившего голову Изуку в плечо, и шагает к своей машине.       Эйджиро не хочет иметь дело еще и с его слезами.       Может быть поэтому он не оборачивается до тех пор, пока не садится за руль и заводит машину, но отъезжая случайно смотрит в зеркало заднего вида и вздрагивает во второй раз за вечер, потому что Мидория теперь смотрит ему вслед. Тусклый свет фонарей освещает его фигуру сзади, поэтому его добродушное, немного детское лицо теперь в тени, а яркие зеленые глаза кажутся всего лишь темными провалами на призрачно-бледном полотне кожи.       Но что примечательнее всего, теперь Эйджиро может видеть, что Мидория вовсе не плачет. Далеко нет.       Изуку… улыбается. И далеко не той доброй солнечной улыбкой, которую так хорошо знают всех их знакомые. Нет, от этой улыбки что-то переворачивается в желудке Киришимы, заставляя его хотеть оказаться как можно дальше от этого человека.       Машина быстро выезжает на проезжую часть, и Эйджиро почти бездумно набирает скорость, рассчитывая, что быстро мелькающие за окном виды и скорость помогут ему успокоиться. Он не может выкинуть из головы образ одинокого Мидории, стоящего на темной парковке и наблюдающего за отъезжающей машиной с этой своей жуткой широкой улыбкой.       В памяти Киришимы вновь вспыхивают слова Кацуки. «Может быть чертовски пугающим, если довести его до ручки,» — повторяет он про себя, но по какой-то причине думает не о Мидории, а о Бакуго. «Иногда мне даже бывало любопытно, как далеко он мог бы зайти».       Были ли слова Кацуки тогда просто задумчивыми… или почти мечтательными? Эйджиро слишком больно было это слышать, чтобы разбираться тогда в оттенках голоса жениха.       Его руки сжимаются на руле до побелевших костяшек. Он не может перестать думать об этом. С тех самых пор, как они начали встречаться, Кацуки как будто вечно подзуживал его, распаляя его ревность и чувство неуверенности, но Эйджиро никогда не мог заставить себя осознать это полностью, иначе ему пришлось бы в итоге задаться вопросом, для чего черт возьми Кацуки нужно было это делать?       Резкий гудок снаружи приводит его в чувства, и Киришима вдруг понимает, что несется прямо на чужую машину. Пространства для маневра почти не остается, и он резко крутит руль, одновременно нажимая на тормоза…       Которые не работают. Машина даже не пытается замедлиться, и Эйджиро прошибает холодный пот. Жуткое осознание накрывает его, заставляя кровь стыть в жилах.       За мгновение до того, как многотонный грузовик врезается в его машину, Эйджиро успевает вспомнить слова, которые Изуку сказал ему, когда впервые заговорил с ним на парковке, и пожалеть о том, что не послушался.