Завтра

Порвать сердце кусать губы до крови облить грязью счастье любить снова. ГС

По брусчатке Красной площади метет поземка. Утренний легкий снежок веселыми полосками струится в свободном пространстве, проникая в каждую щелочку, задерживаясь в выбоинах и промежутки между камнями. Вдоль кремлевской стены выстроены трибуны. Когда-то, в прежние времена, на них восседали почетные гости, представители иностранных делегаций и прочие ветераны. Нынче они тоже заполнены до отказа, теми, кого принято называть творческой интеллигенцией. Камеры выхватывали то одно, то другое улыбающееся лицо лучших представителей нации и суровые лица бойцов почетного караула, плотной цепью выстроенных для защиты и охраны. Теперь не время торжественных парадов, совсем не до них. В виде исключения на древней площади должен состояться исторический спектакль: возведена огромная, многоплановая сцена, установлены соответствующие сложные декорации — на всем пространстве от линии Мавзолея с гостевыми трибунами до остатков того, что раньше было ГУМом. Действие готовы снимать многочисленные камеры, как с живыми операторами, так и установленные на дронах. За режиссерским пультом — именитый специалист из Голливуда. Свет прожекторов искусно подсвечивает все огромное пространство площади, все, что вне их лучей, кажется призрачными пыльными декорациями — неровный силуэт исторического музея с выбоинами и пустыми провалами окон, Храм Василия Блаженного, у которого не хватает части его куполов. Выбоины кремлевской стены наспех замаскированы декоративными полотнами, развалины ГУМа прячутся за экранами и огромной главной сценой, на которой установлена аппаратура для финального рок-концерта. Мавзолей выглядит как новенький, почти не тронутый временем, как будто некие высшие силы защитили его от всех бурь и невзгод, пронесшихся над столицей. Там тоже есть трибуна, которой не пользовались уже очень давно. Зато теперь появился повод возродить старую традицию, но на новый лад. Там уже расположились самые лучшие, избранные, первые, настоящие патриоты. Они искренне радуются своему присутствию в этом историческом месте, в этот исторический важный момент. Самые смелые, не побоявшиеся открыто сказать свое слово на всем зарубежном пространстве, защищенные настоящей демократией от любых преследований. Ближайшие к Мавзолею места на трибунах по праву заняли наиболее достойные представители патриотического большинства. Но не все же могут быть первыми из первых, и даже вторыми. Есть такие, которые колебались, выжидая, тихо надеясь на перемены, некоторые просто боялись за себя и близких — таких немного. Еще меньше тех, кто одумался в самый последний момент. Но их присутствие на торжественном мероприятии — акт особого доверия и милости, так как раскаявшийся гораздо более ценен в глазах дарующего прощение. Эти лица знает вся страна — по многочисленным фильмам и спектаклям, телепередачам и концертным выступлениям. Как и лица тех, для выступления которых предназначена выстроенная сцена. Для их самого главного выступления. Тонкая, едва заметная линия разделяет два пространства физически, и огромная пропасть духовно. Обласканные властью, но продавшие свои таланты, опьяняющие наивные народные массы сладкой ложью. Но правда, подкрепленная всей силой мирового сообщества, не может не восторжествовать. *** Где-то на окраине трибун, ближе к Васильевскому спуску, равный среди равных, чуть затертый более рослыми фигурами сидел маленький человечек. Укутанный в шарф, в видавшей виды фуражке с покосившейся звездой, из-под козырька которой поблескивали очки, он ежился от свежего, прохладного ветерка, проникающего под куртку. И не почти не отводил взгляд с фигуры прямо напротив себя. Скорее всего, такое расположение было случайно, совсем непреднамеренно; не мог же новый правильный мир быть таким жестоким к ним обоим, но… Этот человек всегда был в его жизни, с самого рождения, неотвратимо и привычно, как воздух, солнце и вода, хотелось того или нет. Смотрел снисходительно свысока, иногда с досадой, как на помеху, как старший на младшего, без которого он как-то обходился целых шесть лет своей жизни, а тот свалился на него так внезапно. Но со временем все чаще с заботой, уважением и любовью, как на друга, товарища, брата — не смотри ни на что, этого нельзя не признать. Он был всегда — красивый, умный старший брат, пример для подражания, иногда нянька, иногда защитник, иногда учитель. Настойчивый, дотошный, занудный, надоедливый. Самолюбивый и обидчивый, упертый в своих убеждениях и заблуждениях. Доупирался… Он был всегда, даже тогда, когда не рядом и не близко, на другом конце мира — во всех смыслах. Так далеко, что ни один из них не хотел признавать другого родственником, разве что однофамильцем. С течением времени, из той своей далекой вселенной внезапно напоминал о себе, непрошенным словом в защиту, упоминанием вскользь, при настойчивых вопросах в интервью, с неожиданной теплой благодарностью и признанием. Бесил дико, до головной боли и зубовного скрежета. Он все еще был, стоял напротив и ветер лохматил упрямые кудряшки. Когда-то они были темно-каштановыми, иногда черными, теперь — почти белыми. Готовый к своей роли, со всеми соответствующими атрибутами. Сосредоточенный и спокойный, слишком спокойный. Похудевший, хотя его никогда не портила полнота, такой красивый… От этих мыслей сидевший на трибуне зажмурился и закусил губы, но не мог их отогнать. Всегда приятно было ухватить за мягкий бочок, запустить холоднющие руки под свитер, услышать его вопль и недовольную ругань. Прижаться согреваясь, ведь он всегда был такой горячий. Они должны были быть вместе в это странное, непонятное, страшное время. Стоило ему только согласиться, всего пара слов, чистая формальность. Просто головой кивнуть — и он был бы здесь, рядом, в безопасности по эту сторону пропасти. И беспокойные голубые глаза за линзами очков снова искали взгляда тех, других, напротив. Злой ветер выжимал слезы и от этого все расплывалось — приходилось снимать очки, вытирать глаза, протирать стекла… А тем временем оживление пролетело по рядам зрителей, зазвучали громкие позывные из динамиков — наверное пришел главный актер сегодняшнего спектакля. Ведущий, так сказать. Вслушиваться в слова, произносимые красивым, хорошо поставленным голосом не было сил, смысл ускользал — но и так все понятно, ничего нового он не скажет, все давно и неоднократно озвучено. Оставалось непонятным одно — действие произойдет одновременно, или каждому придется сыграть свою роль по очереди? Все равно времени ускользающе мало… Глаза цвета янтаря вновь встретились взглядом с прозрачными голубыми, и двое снова растворились друг в друге. Расстояние исчезло и не нужны были слова, как когда-то давно, как всегда. Только протянуть руку и вцепиться холодными пальцами в мокрую шевелюру, потянуть властно на себя. И он откинется послушно, доверчиво и жарко, позволяя управлять собой, делать все, что придет в голову взбалмошному брату. Наваждение исчезло с кусающим порывом ветра. Остались только глаза, смотрящие в упор, без обиды и упрека, с бесконечной любовью и терпением. Сейчас все закончится, и ничего не вернуть, не повернуть вспять. Рвануть бы туда, к нему и будь что будет, лишь бы встать рядом, не отпустить одного… Но взгляд темных глаз, моментально став колючим и требовательным, пригвоздил к месту, останавливая, запрещая, не давая возможности поддаваться порыву. Губы чуть дрогнули, складываясь в знакомую, успокаивающую улыбку, как прощальное «прости» — сейчас, сейчас все начнется и закончится. *** Кружила, заметала брусчатку поземка, причудливыми змейками петляя между опорами подмостков. Чуть подвывал тоскливо ветер, раскачивая петли виселиц, выстроенных сверху.