Кровь

Педролино очень быстро понял, что в отношениях с Дотторе самое главное — доверять и заслужить доверие. Со вторым все было просто, Доктор, даже много раз обжегшись, продолжал привязываться легко и быстро, и также быстро разочаровываться в чем угодно, начиная с новой теории и заканчивая новым партнером. Педролино заслужил его доверие сразу же, как только обратил внимание на исключеного из Академии студента, и с тех пор Дотторе ни разу в нем не разочаровался. А в чужом доверии Доктор нуждался также сильно, как во внимании. Ему было необходимо, чтобы Педролино ему доверял как партнеру и доверял как подчиненному. И это было сложнее, хотя бы потому, что остальные в глаза Дотторе могли сказать, что в жизни ни одно лекарство из его рук не возьмут. Даже Царица неодобрительно вздыхала да покачивала головой, но, пожалуй, только она искренне беспокоилась за каждого из своих подчиненных, была готова мириться с их мелкими недостатками и странностями, какими бы они не были. Сандроне, например, любила дарить всем на праздники самостоятельно связанные шарфы, хоть у каждого из Предвестников их и было уже несколько штук. А Дотторе вот любил экспериментировать над детьми. Все люди разные, и увлечения у всех разные! Да, Педролино было сложно. В верности Дотторе как партнера и подчиненного сомневаться не приходилось, но Доктору было нужно чтобы ему не задавали лишних вопросов, не пытались выяснить вещи, о которых он не хотел говорить. Ему нужна была возможность сказать «ничего особенного» и не получить в ответ еще тысячу вопросов. Ему нужно было все это, хотя бы потому что привязавшись, он прекращал врать. И Педролино смог. Он смог не задавать лишних вопросов, но при этом понимать, что если произойдет что-то важное — он узнает об этом первым. Для него перестало быть проблемой, что он не знает точно откуда у Доктора какие-то его странные привычки, потому что если Дотторе не рассказал — значит он еще не готов. И Педролино быстро понял, что это даже хорошо, потому что такое доверие не было односторонним. Дотторе мог сколько угодно пить чай и копаться в роботах вместе с Сандроне, и Первый бы не стал его ни в чем подозревать. В свою очередь, Педролино мог опоздать на встречу потому что «Царица задержала, это было очень важно, но немного секретно», и Дотторе не злился. Потому что оба знали, что говорят друг другу только правду. Поэтому когда Дотторе внезапно перестает носить маску, когда внезапно с его лица куда-то пропадают все ужасные шрамы, а на все вопросы он отвечает «ничего особенного», Педролино верит. Он знал, что Доктор ненавидел себя за это лицо, что всегда желал вернуть свою прежнюю красоту и убрать шрамы, и знал, что Доктор пытался это сделать много раз. Раньше не получалось, теперь получилось, но Дотторе говорит, что это ничего особенного — значит ничего особенного. Может быть, он уже не был так одержим этой идеей, как раньше, в может способ достижения цели получился не таким интересным, как хотелось. Педролино это было не так уж и важно. До одного дня. Он был частым посетителем в лаборатории Доктора, отчасти потому что всегда был рад совместить приятное с полезным и передать что-нибудь по работе, а отчасти потому что во всей организации никто больше не изъявлял желания туда спускаться. В чем-то Педролино их понимал, ведь чтобы рассказывать о внеплановом собрании Предвестников Дотторе, который при этом в лучшем случае кого-нибудь вскрывал, нужно было иметь железные нервы. А сам Доктор никогда не был против посещений, лишь изредка просил прийти позже. А дверь никогда не была заперта — все равно никто в здравом уме к нему не сунется, а если будет кто в нездравом, значит можно и на опыты пустить. Педролино еще у порога услышал странные звуки, но не обратил внимания — оттуда и не такое услышишь. Первый всегда умел все делать тихо, чем часто пугал Доктора, а теперь его шаги заглушало... действительно странно, создавалось впечатление, что в лаборатории кто-то ел, чего Дотторе никогда не позволял. Лаборатория всегда должна была быть идеально чистой. Заинтересованный, Педролино ускорил шаг и быстро нашел источник звука. Да, в лаборатории кто-то действительно ел. И не кто-то, а сам Доктор. И если честно, лучше бы Первый этого не видел. На операционном столе лежало тело ребенка. Грудная клетка была разорвана, словно ее вскрывали не специальным оборудованием, а голыми руками, и среди этого месива продолжали торчать белоснежные осколки ребер. Шея была перерезана, но не до конца, а так лишь, чтобы повредить артерию. Теперь из нее уже совсем тонкой струйкой сочилась кровь, образуя ярко-красную лужицу на столе. Глаза ребенка уже давно остекленели, но на лице застыли выражения боли и страха, как будто все эти увечья были нанесены ему еще живому. Сидя на этом же столе, над телом склонился Доктор, сжимая оторванную руку. Именно оторванную, он бы никогда не отрезал ничего настолько неровно. Ставшие в последнее время еще более острыми зубы легко раздирали плоть, медленно переламывали тонкие косточки пальцев, прокусывали на запястьях тонкую кожу, под которой еще недавно бился пульс. Губы были ярко-алыми от крови, стекавшей тонкими струйками по подбородку и шее. На уже привычно открытом лице почти не было неаккуратных брызг, лишь тонкие, кажется, с каждой секундой бледнеющие полоски шрамов. Так, подождите, шрамов? — Дотторе? — Педролино тихо зовет и чувствует, что голос непроизвольно подрагивает. Нет, ну он конечно чего только в своей жизни не видел, но... К такому был немного не готов. — А? — Доктор оборачивается, и в его глазах мелькает испуг. — Педролино, я не... Ладно, бесполезно. Да, я ем детей. — Полезное уточнение, я бы сам не догадался, — у Педролино вырывается слегка (совсем слегка) истеричный смешок. Но видя, как меняется в лице Доктор, он старается взять себя в руки. — Я не совсем об этом хотел спросить. Точнее, нет, это мы тоже обсудим, но немного позже и... — А о чем тогда? —Дотторе кладет чужую руку обратно на стол. И чувствует, как, наверное, в первый раз за эти отношения ему становится страшно. Потому что да, Педролино доверял ему. Но взгляды на то, что нормально, а что уже за гранью имел совсем другие. — Почему у тебя снова видно шрамы? — да, наверное не совсем то вопрос, который надо задать, если видишь своего партнера с удовольствием поедающего детскую руку, но что есть то есть. — Разве ты не избавился от них? — Ну как сказать... — Дотторе переводит взгляд обратно на руку. Думает немного. Все-таки снова тянется к ней и откусывает кусочек. Да, он настолько неспособен сейчас взглянуть Педролино в глаза. — Я нашел средство, но оно временное, так что иногда мне приходится повторять то, что я сделал в первый раз. — Ммм, — Педролино задумывается на несколько секунд. Смотрит на Дотторе. Смотрит на тело. — Мгм, понятно, да. — Ну вот в общем как-то так, — Дотторе наклоняется еще ниже над рукой, снова откусывая. Почти чувствует затылком взгляд Педролино на себе. И боится, все еще боится, хотя Первый еще ничего ему не сказал. — Посмотри на меня пожалуйста. Дотторе мотает головой. Педролино на это только вздыхает — вроде столько лет прошло, но Доктор ведет себя, как в их первую встречу. И почему-то даже спустя все это время боится, что Педролино оттолкнет его. — Дотторе. Первый аккуратно разворачивает к себе чужое лицо. Доктор опускает взгляд. Педролино остается только самыми кончиками пальцев приподнять его лицо за подбородок, чтобы все-таки взглянуть в ярко-алые глаза напротив. Дотторе боится, все еще ужасно боится. Первый улыбается ему, а потом наклоняется и целует, целует в самые губы, размазывая кровь и по своим тоже, чувствуя на языке характерный привкус металла, и обхватывает чужое лицо ладонями, чтобы Доктор не вздумал сбежать от страха. А тот и не пытается, только зарывается в волосы Педролино своими окровавленными пальцами зная, что тот потом будет ругаться за испорченную прическу. Когда поцелуй распадается, Дотторе первым делом ловит взгляд чужих глаз. Педролино не злится. Педролино не презирает его и не осуждает даже сейчас. — Я должен тебе кое-что объяснить, — у Доктора остается совсем немного страха, но он почему-то уверен, что теперь уже все будет хорошо. — Не говори мне, пожалуйста, что любишь меня и со шрамами тоже, я знаю это. И... Если честно я делаю это не только из-за шрамов. Мне просто нравится. А то, что благодаря этому я смог еще и от шрамов избавиться, это правда было «ничего особенного». — Я понимаю, — Педролино улыбается. — Я не могу сказать, что поддерживаю тебя, но перестань волноваться. Для меня важнее, чтобы ты был счастлив и доволен, а не то, что ты нарушаешь мои моральные принципы. Они у нас разные, и я не собираюсь учить тебя жизни. — Я рад. И Доктор улыбается в ответ. Этой своей немного жуткой улыбкой, которую Первый так любит. А Педролино чувствует, что в очередной раз сохранил чужое доверие, а не разрушил. А это в отношениях с Дотторе самое главное.