4. Залечивая раны

В комнате Кошмара всегда темно. Казалось, это демоническое существо вообще не разжигало свеч, хотя Орфей видит пляшущие огоньки. Просто те слишком слабые, а глаза человека ещё не привыкли к полумраку. Несмотря на обширные познание Ворона в медицине, мало кто захотел бы подниматься в его башню, предпочтя дождаться не менее хорошую в своей работе Эмили, нежели отдаться в лапы монстра. Орфей, если честно, тоже бы предпочёл Эмили, нежели это пернатое чудовище, но женщина итак была нагружена работой, и один маленький искалеченный писатель не желал напрягать её ещё больше своими проблемами, раз он мог получить помощь от своего личного демона. Его лапы неожиданно бережные. Касаются мягко-мягко, не хотят ещё больше навредить, и огромные ладони так нежно касаются его, что он даже на секунду забывает, что Кошмар одной из них мог бы и полностью схватить голову человека и сжать подобно арбузу, разбрызгивая везде ошмётки мозга, черепа и кровавые пятна, так и взять его, подобно плюшевой игрушке, за талию. Тот, под чьими руками он сейчас находился, мог убить его за одну секунду множеством способов, но вместо этого Кошмар утешительно поглаживает его по боку. Хотя Орфей всё равно ноет, когда он обрабатывает длинную рану на руке, оставшуюся после того, как новеллист во время погони зацепился о какую-то торчащую железяку. Даже не от охотника… — Да не шипи ты так. — Качает головой Кошмар, сильнее сжимая в своих крупных пальцах человеческую конечность. Орфей сипло выдыхает сквозь плотно сцепленные зубы. — Легко сказать — не шипи..! Больно, чёрт возьми. И больно было всему телу. Орфей никогда не был физически хорошо подготовленным человеком, и каждая игра давалась ему тяжело, и, если честно, «хороший результат» писатель получал исключительно из-за как раз-таки своего страха боли. Банальное нежелание её испытывать придавало сил и заставляло бежать вперёд даже когда лёгкие обжигало от нехватки кислорода. И после каждого такого забега, если ему повезло оторваться или потеряться, или просто охотник терял интерес к этой стремительно несущейся прочь жертве, способной ещё и закинуть охотничье сознание в своё тщедушное тельце, Орфей сваливался как мешок картошки в траву или, хуже того, в грязь, широко раздувая бока и пытаясь отдышаться. Трус. В этот раз он был почти что обузой для команды, а не важным четвёртым игроком. Он показал себя откровенно плохо и, если честно, считал, что попытки его спасти были бессмысленными, пусть и понимал умом, что пока он ещё способен хоть как-то передвигаться и отвлекать внимание охотника, он полезен. Как итог — вся спина в кровавых росчерках от лопаток почти что до ягодиц, глубоких и заставивших остатки ткани прилипнуть к коже, так что её даже было больно снимать; менее крупные раны на руках и ногах, что он получил во время погони и того, пока его пытались отправить обратно в Олетус, а два остальных члена команды активно пытались не дать этого сделать; мелкие ссадины тут и там; огромные уже проступающие мерзкой синью на теле синяки; и, подобно вишенке на гадком торте, еле державшие его ноги. Если бы Кошмар попросил его встать, он бы тут же шлёпнулся на месте. Самое страшное из всего этого букета то, что он умудрился вывихнуть лодыжку, хорошо хоть, что к концу игры, а не в начале, и хотя Кошмар занялся этим сразу же и уверял, что всё будет в порядке, если её не напрягать лишний раз, она всё ещё болела. Честно, было стыдно, что его демон смог увидеть его грязным, всего в крови и невольно плачущим (невольно!) из-за всего пережитого. Болело вообще всё, включая голову. Она, казалось, разрывалась изнутри, и хотелось то ли просто свернуться в маленький калачик и позволить себе хотя бы немного освободиться от боли через слёзы, то ли взять какой-нибудь штык, коих в кабинете Ворона было много, и добить себя. Ему было чертовски больно не только физически, но и в душе — он ненавидел быть… лишним. Старались все, кроме него. — Мне больно… — тише и жалобнее произносит он, когда Ворон слишком туго затягивает его руку бинтами. — На тебе места живого не осталось, конечно больно… терпи. — Фырчит демон, но потом всё же его морда смягчается в своём выражении. — Тише. Тише. Только не дёргайся. Скоро закончим. Он упирается лбом в плечо огромного существа, широко раздувая ноздри и громко выдыхая на грани с откровенно болезненным стоном. В ладонях разрешили держать плюшевую игрушку, и это действительно помогало, пусть Орфей и нещадно вцепился в неё пальцами. Так странно, что эта тварь, что должна была бы репрезентовать его страхи, по итогу заботилась о нём, пусть и в своей манере. Конечно, Кошмар всё ещё был охотником, и при встрече на поле оставил бы ему не менее глубокие раны, а то и более глубокие, потому что Кошмар охотником был жестоким, но… именно он кладёт свою огромную лапу очень нежно и невесомо на его спину, так, что она даже не начинает снова болеть из-за прикосновения, и именно он позволяет прижаться к себе в болезненной дрожи. Это существо должно было быть его страхом, но он начал чувствовать совершенно противоположные чувства в его присутствии. И… просто отдался течению в этот раз, пожалуй. Будь что будет. После таких своеобразных объятий Кошмар берёт его вторую руку, выдыхая, что остались только мелкие царапины, которые он просто обработает раствором Люголя, чтобы инфекция не попала в организм. Писатель был слабым, мог и разболеться от любой лишней гадости в своём теле до серьёзных осложнений. Учитывая, как раньше он относился к себе и своим недугам, Кошмар вообще удивлён, что «истинный наследник поместья» (которым он, впрочем-то, не являлся на самом деле, но титул был хорош и всё равно с ним соотносился) дожил до своих лет. — Вот так. Вот. — Огромные когти ловко удерживают тонкую кисточку, которой проводят по бледной коже, оставляя коричневатые разводы, что составляют узоры на теле. — Всё. Он убирает медикаменты подальше, а затем морда тянется к его лицу, и кожаная маска приоткрывается, являя ряды острых клыков и фиолетовую внутри пасть. Орфей уже давно знал, что она является и его мордой, а вот был бы здесь кто-то другой, взвизгнул бы, наверное. Впрочем, был бы здесь кто-то другой, и пасть бы раскрывали совершенно по другим целям. Орфей морщит лицо каждый раз, когда тяжёлый и широкий язык проходится по его лицу, оставляя мокрый след. Но болеть царапины начинают взаправду меньше, да и щекотно, и он наконец посмеивается и слабо улыбается, пытаясь в шутку больше отпихнуть демона от себя. На самом деле он не хочет, чтобы тот прекращал. — Что, ты даже не скажешь что-нибудь вроде «Береги себя»? — он улыбается, и демону до сих пор сложно признаться, что ему нравится теперь больше, когда он улыбается, а не трясётся в страхе. Это ведь противоречило его природе… — А тебе необходимо это услышать? — усмехаются в ответ, наполняя комнату глубоким эхо от своего нечеловеческого голоса. — Ну да, вообще-то! И желательно без напоминаний, циничная ты пернатая задница… — Ты забываешь о том, что я не человек и применять ко мне человеческую логику… не совсем верно. — Оправдывайся. И ведь писатель прав. Он начинает чувствовать то же, что и люди. Радость, печаль, гнев, удивление, и всё это достаточно чётко отпечатывается в его жестах и мимике: поднятые или опущенные перья, поза, прищур или улыбка. Начинает чувствовать и привязанность. К человеку, который изначально был ему интересен только как сосуд и «наследник». А теперь совершенно не хотят его убивать. Наоборот, вот, лечат. — Только учти, что ты никуда не пойдёшь. Тебе сейчас лучше лежать и отдыхать. — Пальцем с длинным когтем-ручкой покачивают, словно бы ребёнку объясняют. Иногда этот дурак правда как дитя малое. Говоришь, что нельзя, а всё равно пытается. Но в этот раз Орфей послушно кивает. Он и сам не очень хочет уходить отсюда. — Я принесу тебе твои черновики, перо с чернилами и чистую стопку бумаги. Можешь работать, мы не помешаем друг другу. Я буду следить за твоим состоянием. — Спокойным, перечисляющим тоном говорит демон, вставая и постукивая по склянкам на своём столе. — И не молчи, если тебе будет что-нибудь нужно..! Орфей кивает: — Хорошо. Потом задумывается. Задумывается и кивает ещё раз, но говорит уже тише, на выдохе. — Спасибо. И демон, уже уходивший из комнаты, застывает на секунду, понимая, что впервые слышит искреннюю благодарность. И даже если Орфей не видит его морды, он замечает это по приподнявшейся гриве из перьев и распустившемся шире хвосту. И Орфей улыбается, прислоняя ладонь ко рту.