Пока жив этот мир

      Аждаха смотрит мимо него — его взгляд скользит по облакам, прилипшим к вершинам гор. Парящие почти так же высоко птицы изредка гулко кричат, бросают свои голоса в камень и ловят собственный крик, когда камень возвращает его эхом.       — Ты опечален? — спрашивает Моракс. Его вопрос звучит озадаченно. Иногда чужие чувства ставят его в тупик.       Аждаха рассеян и тих, он улыбается, возвращаясь взглядом к Мораксу.       — Нет, — отвечает он. Потом сводит брови, но сразу же снова улыбается. — Или да… Нет, скорее — задумчив.       — О чём ты думаешь?       Аждаха молчит, отведя взгляд.       — Мир вечен? — наконец спрашивает он.       Моракс тоже отвечает не сразу.       — Я не знаю, — честно говорит он.       — А мы?       — Я не знаю, — повторяет Моракс.       — Мы живём, пока жив этот мир?       Теперь Моракс молчит дольше. Вряд ли когда-нибудь он задумывался об этом. Аждаха ждёт. Он и сам не думал об этом раньше, но сейчас его пытливый ум ищет ответов. Моракс мало размышляет о вечности, он смотрит в будущее и создаёт его, но образ будущего для него неразрывно связан с образом настоящего. Войны, что он ведёт, имеют цели, и он представляет себе жизнь после них — мир, который он в итоге создаст. Но всё его существо — здесь. Он полон огня, полон решимости, и в этом пламени нет места мыслям о конечности бытия, хотя он видит смерть постоянно. Эта смерть редко касается лично его, и ценность жизни он ещё не осознаёт вполне. Для Аждахи мир — это Моракс, Аждаха никого не терял. Но он наблюдательней, он чаще присматривается к тому, по чему Моракс лишь скользит взглядом. Он смотрит на животных и птиц, на цикл их жизни и смерти, на то, как уходят одни и им на смену приходят другие. И наконец его ум задаётся вопросом: является ли он частью этого цикла? Он не может представить, что Моракс будет повержен в бою, но есть ли естественный предел его существованию? Он видит, как горы рушатся и воздвигаются по его воле — но есть ли естественный предел существованию камня?       — Вероятно, — в конце концов признаёт Моракс.       Он не знает точного ответа для себя, но знает его для Аждахи, и ему не нравится думать об этом. Этот мир юн, впереди у него тысячи тысяч лет, и нет смысла омрачать свой разум мыслями о том, что Аждаха неразрывно связан с ним, и что его жизнь — лишь часть жизни этого мира. И более того — что увядание, свойственное всему, может коснуться и Аждахи намного раньше, чем начнёт умирать мир. Аждаха кажется Мораксу вечным, как он сам, но разве когда-либо он всерьёз задумывался об этом? Разве чертил на полотне вечности пределы существования — своего и Аждахи? Эта мысль тревожит и не нравится ему, он не хочет думать об этом сейчас.       — Зачем ты спрашиваешь? — говорит он, и теперь Аждаха слышит в его голосе недовольство.       Аждаха снова улыбается — Моракс, сдержанный и хладнокровный, куда более вспыльчив и упрям, чем позволяет другим замечать. Если что-то ему не по нраву, он стремится избежать лишних размышлений и поскорее избавиться от того, что причиняет ему неудобство. Он юн так же, как юн этот мир, и ему ещё предстоит научиться терпению. Аждаха тоже нетерпелив, но он мягче и гибче, чем Моракс.       — Просто любопытно, — весело отвечает он. — Я не хотел тебя расстроить, нам обоим ещё рано думать об этом, верно?       Моракс снова спокоен и отвечает улыбкой.       — Верно.       Красота Аждахи сияет ярче в косых, смягчённых близостью сумерек лучах солнца, и Моракс, глядя на него, поражается, как сумел создать её, как из-под его рук вышло такое совершенство. Возможно, причиной тому любовь, которую он уже питал к Аждахе, когда создавал это тело. Никакая другая сила, кроме любви, не способна на такое. Моракс творил это тело не для себя и удовлетворения своих желаний, он творил его для Аждахи, думая только о том, каким прекрасным он должен стать, как его красота должна отражать его суть. И это чистое и бескорыстное стремление сделало больше, чем мастерство Моракса. Оно вдохнуло жизнь в каждую черту Аждахи, и вместо идеальной оживлённой статуи, которую могло создать одно мастерство, родилось живое тело, сотворённое любовью. И Моракс не видел в нём создание своих рук. Он видел Аждаху, которому лишь помог разбить скорлупу и явить себя миру в этом обличии.       Моракс проводит пальцами по его щеке. Аждаха делает шаг к нему и целует в губы, а потом обнимает и склоняет голову ему на плечо. Моракс прижимает его к себе, ощущая жар его тела.       — Впереди — вечность, — говорит Аждаха.       — Вечность, — повторяет Моракс.       Солнце опускается ниже, ветер срывает облака с вершин остроконечных скал и складывает их мягким одеялом поверху пологих гор. Птицы вскрикивают чаще и протяжнее, и их голоса отскакивают от камня к камню, пока не замирают, растворившись в ночи.