Её брат убьёт меня

Гремлины, — с чем-то отдаленно напоминающим восхищение думает Хитсугая, глядя на злорадно хихикающих капитана и лейтенанта тринадцатого отряда. Настоящие гремлины. На людях оба Куросаки — что Ичиго, что Карин — обычно держатся такими ехидными задницами, что даже у Тоширо иногда возникает желание сделать какую-нибудь пакость, только бы стереть с их лиц эти одинаковые зубастые ухмылки. Но поучительные примеры других удерживают от необдуманных поступков — чего только стоят нервный Кучики и заново подстриженный Хирако. В его жизни и так достаточно риска. Повышать самому себе уровень сложности в этой игре на выживание Хитсугая пока не собирается, поэтому раз за разом находит в себе силы не ввязываться. Это кажется отличной тренировкой для него в целом и его самообладания в частности — если вспомнить, насколько ему по жизни свойственно поддаваться на провокации. К тому же, учитывая, что командование тринадцатого только что вернулось из своей командировки на грунт... Уже можно начинать отсчитывать минуты до того момента, когда личная проблема Хитсугаи найдёт его сама. Все помнят про риск в жизни? Ну так вот. — Сделаете так еще раз, и у сотайчо отвалится борода, — как бы между делом замечает Тоширо, чувствуя за спиной знакомую реяцу, и мысленно позволяет себе улыбку. Рабочий день уже подходит к концу, руки привычно проворачивают ключ в двери собственного кабинета, пока он оперативно сканирует окрестности — не маячит ли рядом реяцу Матсумото. Или, и того хуже, Ичиго. На плечо падает острый подбородок, тонкие пальцы очерчивают белую ткань на лопатках и обхватывают его за плечи, и Карин довольно фыркает ему прямо в ухо, обдавая теплым дыханием незащищенную шею. О, ни стыда, ни совести. Легка на помине. — Ни за что не поверю, что ты сам об этом никогда не думал, — тянет она, прекрасно зная, что иногда Тоширо недолюбливает свой ледяной образ именно за это: за отсутствие свободы действий, за невозможность выкинуть что-то подобное. Нет, чисто теоретически он мог бы, конечно... Что они со старшим Куросаки в этот раз натворили? Подорвали все частные Сенкаймоны аристократии? Ой, да плёвое дело. Но должен же в этой организации оставаться хоть кто-то в своём уме, верно? — Я всё еще стараюсь подавать хороший пример подчинённым, — Хитсугая косит взглядом в сторону и — ожидаемо — напарывается на лукавый прищур. — «Хороший пример» не сбегал бы со мной на руках каждый раз, когда видит вдалеке Ичи-ни. Мгновенный разворот, и Карин не успевает отстраниться — тут же оказывается притянута к чернеющему под хаори шикахушо. Но она не теряется: маленькие ладошки тут же пробираются под плащ и сцепляются в замок на его пояснице, на лицо наползает привычная самоуверенная усмешка. Нашлась соблазнительница. Как будто Тоширо не чувствует, как неровно перестукивает сердце под его рукой, покоящейся на изящной спине. — Сама виновата, — он наклоняется вниз, едва не касаясь губами бледного лба, говорит в волосы тихо. — Ты же не хочешь, чтобы Куросаки-тайчо узнал обо всём вот так, верно? Единственное утешение. Не только ему не по себе от мысли, что однажды придётся рассказать Ичиго правду об их взаимоотношениях. Пока что доблестный капитан Куросаки со всей искренностью верил, что у его сестры — а по совместительству его лейтенанта — и Хитсугаи-тайчо самые крепкие дружеские узы в мире. Типа тех, которые возникают, когда двое знакомы друг с другом чуть ли не со школьной скамьи, всю жизнь гоняют вместе мяч, квасят пиво долгими зимними вечерами на кухне, рассказывая собутыльнику о своих любовных страданиях и неудачах, и дарят друг другу прикольные носки и вонючие шампуни по праздникам. И не то что бы Тоширо горел желанием рассеивать его заблуждения. — Я пыталась ему сказать! Честно! — Карин сопит недовольно, и её ногти ощутимо царапаются даже через форму шинигами. — Он как гиперактивный ребенок, не может и пяти минут сосредоточиться на чем-то одном. И он слишком верит тебе. — Хочешь сказать, он до сих верит в ту отмазку?.. — Про помощь с документами? Ага. И хей, я знаю, что ты сейчас закатил глаза. Тоширо беззвучно посмеивается, и ему даже не совестно. Наивность Ичиго была бы даже милой, если бы он только не грозился прикопать каждого, кто протянет свои загребущие лапы к его сестре. И мнение самой сестры его, очевидно, сильно волновать не станет. Но Карин его смех практически не замечает: она, едва слышно урча, тычется носом ему в шею и чуть ли не губами проводит по коже. Умиротворённо так, с закрытыми глазами. Ей придётся взять ответственность за те нервы, которые в нём сейчас перегорят. Но ладно, Хитсугая её понимает — он тоже соскучился. И, наверное, это недостойно капитана — проклинать слишком длинные задания в Генсее, которые дают даже не ему, но он всё равно проклинает: потому что может и потому что надо куда-то девать вот это вот всё. Ну. Вот то, что грозится сейчас порвать его напополам, потому что ему всё ещё тяжело чувствовать сразу так много. Сейретей всегда стоит слишком тихий и пустынный, когда её отсылают в мир живых или Уэко Мундо. Сжать бы её до ломоты в ребрах и постоять так хоть немного — в качестве компенсации за эти скучные дни. Но, пусть это и его территория, это всё еще отряд — тут даже вечером постоянно кто-то ходит, и, стоит этим людям увидеть подтверждение своим домыслам... А они, вроде как, всё ещё не хотят, чтобы Хитсугаю покромсал Зангецу. Карин явно думает о том же, поскольку медленно — с явной неохотой — отстраняется. И спрашивает: — Может, чайку? Тоширо выгибает бровь. Вот ещё ни разу этот её «чаёк» не проходил спокойно — обычно всё заканчивалось либо внеплановой тренировкой, либо откуда-то возникала Матсумото с алкоголем, либо Карин засыпала, не дойдя до кровати, вымотанная миссией и разговорами. Либо... — Что, вот так сразу? И не расскажешь, какого лешего вы задержались там на лишнюю неделю? — Эй! — почти обиженно. — Всё расскажу, но не возвращаться же к тебе... — короткий кивок в сторону запертой двери. Резонно, — соглашается про себя Хитсугая. — Тогда домой?.. — вопрос соскакивает раньше, чем Тоширо успевает проанализировать совсем чуточку виноватый вид Карин. И тут же, охваченный недобрым предчувствием, уточняет: — Ты же не оставила Ичиго там одного с сотайчо, правда? Чуточку виноватый вид превращается в кающийся, и Тоширо обессиленно прикрывает лицо ладонью. Ну всё. Приехали. Теперь они отсюда не выберутся, пока старший Куросаки не найдёт повод выместить своё разочарование и боль от подставы на ком-то другом. В прошлый раз на это ушло часа три, и перспектива просидеть, прячась под барьерами, столько времени... — Нельзя домой, — отводя взгляд в сторону, сообщает Карин. — Да я уже понял, — Хитсугая бросает тоскливый взгляд на свой кабинет, потом на Карин... А потом вдруг хмурится, почувствовав в воздухе знакомую реяцу. Как говорится, кого вспомнишь... Быстро же он сориентировался на этот раз. — Бегом, — кратко распоряжается, и они синхронно срываются с места, убегая всё дальше в сплетение казарм десятого. Поступь использовать рискованно — засекут моментально, мчаться к кому-то в другое укрытие — долго. Честно сказать, у Хитсугаи не так много вариантов припасено на этот случай. Он как-то не рассчитывал, что Карин рискнет довести Ичиго до белого каления сама. Своими же руками. Сначала они направляются в сторону оружейного склада и временных общежитий, а потом Тоширо резко тормозит, тихо ругается и разворачивается почти на сто восемьдесят градусов. — О, и Рангику вернулась, — с поразительным энтузиазмом звучит откуда-то сзади. Тоширо бы никогда не подумал, что Матсумото и Ичиго стали бы работать в паре, но, ей богу, проверять он не собирается. — Ладно... Тогда сюда, — он доводит Карин до старой, но аккуратной пристройки, которая удивительным образом до сих пор оказывается связана с основным зданием редко используемым коридором. Неприметная дверь распахивается настежь и захлопывается прямо за ними, поднимая легкую рябь пыли на полу. Могло бы быть и хуже. Значит, его всё же иногда прибирают. — Это?.. — Бывший кабинет Матсумото, — Тоширо задумчиво обводит взглядом обстановку, которую не наблюдал уже довольно давно. — Задняя часть превратилась в склад. А еще она тут в свое время расставила столько барьеров, чтобы мы не нашли её выпивку... — он многозначительно умолкает, позволяя Карин самой представить себе масштабы возможной защиты этого невзрачного на первый взгляд помещения. — И вы им не пользуетесь? — с неверием в голосе. — Она не может сюда заходить без слез ностальгии, — хмыкает насмешливо. И вот они прячутся здесь от самой владелицы и старшего Куросаки. Завалы старых вещей вызывают тяжелый вздох — многое из этого стоило бы отдать руконгайцам, раз оно тут стоит без дела. Надо будет кому-то поручить этим заняться. Карин же чувствует себя здесь... Хитсугая даже не успевает её одернуть, как она уже лезет куда-то к заставленным стенам и перебирает сваленные в кучу книги. Как рыба в воде она себя чувствует. И тащит его за собой, вглубь комнаты. В самом конце обнаруживается закуток с неким подобием свободного пространства — со столом, развешанными полками, диваном и подставкой для оружия. Насколько Тоширо помнит, раньше тут этой реконструкции не было — а значит, эта пристройка вовсе не настолько необитаемая, как он думал раньше. Или у кого-то просто разыгралась рефлексия. И вот здесь им предстоит провести... по представлениям Хитсугаи, не так уж много. Рангику никогда не возвращается по вечерам надолго — наверняка опять забыла что-то сдать, вот и прилетела в спешке доделать это до того, как заметит капитан. Да и Ичиго в скором времени должен был уйти. Стоит ему понять, что их духовной силы в окрестностях больше нет, как причин оставаться здесь у него больше не будет — и он убежит искать виновных в другое место. Но это не отменяет того факта, что на какое-то время они тут всё же застряли. Одни. После того, как оба с трудом вернулись на приличное расстояние там, на энгава. И соблазн действительно велик — ни свидетелей, ни риска попасться кому-то. Но им выходить всего через двадцать-тридцать минут, и это всё ещё отрядная часть, в которой он работает. Ему не нужны ненужные ассоциации на рабочем месте, чтобы он потом зависал посреди важного отчета, пялясь в стену и прокручивая в голове куда более приятные способы скоротать время. Так что этому искушению Хитсугая будет сопротивляться до последнего. — Тоширо. ...Думал он, пока Карин, почему-то снова оказавшись преступно близко, не потянула его вниз за отвороты хаори, и его не коснулись теплые, чуть потрескавшиеся губы. Слишком просто. Похоже, он скучал чуть сильнее, чем хотел верить. Тягучие и ласковые поцелуи, которые даже не заходят за ту грань, после которой неминуемо начинает разгораться огонь в груди, оказались не тем, чего Тоширо был готов лишиться. Но даже такие, на первый взгляд, невинные вещи спустя столько дней... — О, нет-нет-нет, — когда в его волосы зарываются цепкие пальцы и когда Карин начинает незатейливо выводить узоры у него на затылке и плечах, Хитсугая отстраняется с твёрдым намерением остановить это безумие, пока у него еще хватает на это душевных сил. — Нет. Тут душно, неаккуратные завалы, это всё ещё бывший кабинет Матсумото и место, куда приходят его подчинённые. Это объективно хреновая идея. А теперь попробуйте сказать хоть кому-то из этой бешеной семейки про объективность. Словами их упрямство и самоуверенность не переубедить, Тоширо усвоил этот урок очень давно и не один десяток раз. Поэтому он только перехватывает её ладони, соединяет вместе и словно в танце на месте крутит Куросаки, поворачивая её лицом к книжному шкафу. И прочь — от себя. Но даже её спина выражает укоризну в этот момент. А потом Карин поворачивается обратно и с настойчивостью, достойной всех Куросаки, снова обнимает его. И если поначалу Хитсугая принимает это за своеобразную капитуляцию, то секундой позже, почувствовав влажное касание у себя на мочке уха... Для начала, он разворачивает её снова. А затем Тоширо с внезапной досадой осознает, что не хочет терпеть такие поддразнивания и что он, вообще-то, ничем не заслужил такие испытания. И что это, в конце концов, его территория. — Не напрашивайся, — предостерегает в последний раз. Карин замирает, верно распознав тон. Тоширо кажется, что он видит, как она перебирает варианты в голове, пытается что-то просчитать. На его взгляд, просчитывать тут нечего — здесь всего-то два исхода. В одном им нужно всего лишь уйти через пятнадцать минут домой, а во втором... — Какой суровый. — Совсем одичал, пока меня не было. — Это Хёринмару сменил локацию, или ты всё-таки рад меня видеть? Хитсугая обреченно стонет, лбом утыкается в черную макушку, чувствуя, как мелко трясутся от смеха её плечи. Вот зараза. Ладно. Он предупреждал. — Куросаки, — тянет низким голосом и специально — сильно — наваливается со спины, вжимаясь бедрами. Смех застревает в горле, Карин им давится и выдыхает шумно сквозь зубы. — Почему бы тебе не помолчать, м? Её руки напряженно — до белых костяшек — впиваются за книжную полку, и Тоширо едва сдерживает удовлетворённую улыбку. Так то лучше. Пусть только попробует ещё поюморить. Порозовевшие уши Куросаки и её прерывистое дыхание как бы намекают, что шутить ей больше не хочется. И когда она оборачивается и вскидывает на него взгляд, от которого внутри печёт еще жарче — Хитсугая только сильней стискивает пальцы на узких бедрах, и пространства между ними становится еще меньше. — В отряде не накомандовался? — всё равно пытается поддеть Карин, но выходит уже совсем неубедительно — сложно воспринимать подколки, которые больше похожи на попытку удержать в руках саму себя, чем на что-то другое. Часть Хитсугаи уважает её за это желание контролировать ситуацию хотя бы разговором, но ему хочется думать, что он способен довести эту упрямицу до состояния, когда разговаривать станет проблематично. Поэтому он ей не отвечает. Он её целует. Собирает чайный привкус, остро прикусывает чужие губы, получая в ответ хриплое шипение, всем телом чувствует, как вздрагивает Карин под его руками. Её ощутимо ведёт, и это понимание бьёт в голову гораздо сильнее крепкого саке, на которое молится половина всего Общества Душ. Даже поднявшись на носочки, Карин его ниже. Но она упрямо стоит на мысках, откинувшись на его плечо, отказавшись от другой опоры, и слепо тянется руками к нему назад, дотрагиваясь, царапая, очерчивая практически все участки его тела, до которых может достать. Можно было бы поумничать и вслух повспоминать, что такое тактильное голодание, но Тоширо — не мазохист. Да и оптимистично было бы полагать, что он сейчас в состоянии произнести что-то настолько осмысленное. Тоширо не очень хорошо помнит, кто первый из них решил, что секс в одежде — для слабаков, и начал судорожно развязывать все попадающиеся под руку шнурки, но момент, когда верхняя часть формы Карин падает на пол, его подсознание фиксирует довольно четко. Наверное, это потому что через одно тонкое нижнее косоде все изгибы тела ощущаются гораздо ближе, и Карин впервые за этот вечер стонет по-настоящему, в голос — когда его зубы царапают почти прозрачную кожу на её шее, а ладонь крепко сжимает и обводит не стянутую ни бинтами, ни бюстгалтером грудь. — Да ты издеваешься... Сказал бы ему кто-нибудь раньше, что Куросаки осмелеет настолько, что заявится к нему в казармы без нижнего белья — убил бы на месте. Её хватает на то, чтобы развернуться — и с вызовом укусить чужие губы уже лицом к лицу, словно в отместку, с силой проводя кончиками пальцев по низу живота, чуть выше пояса хакама. Это была плохая идея, понимает Хитсугая моментально. Стоило оставить её спиной к себе. Одних только тактильных ощущений и так было слишком много, а теперь он может вблизи увидеть и эти блестящие припухшие губы, и лихорадочно горящие глаза, и разлёт ключиц, и даже стоящие соски — ну, если опустить взгляд. А Хитсугая опускает. И по понятным причинам почти сразу же жалеет об этом. Карин глухо рычит ему в рот, но мирится с потерей инициативы почти без боя — Тоширо путается в рассыпавшихся по плечам волосах, оттягивает её голову назад и целует снова и снова, жадно толкаясь языком, подушечками пальцев провожая стаи мурашек по чужой шее. Ткань формы на его спине собирается гармошкой, когда Карин комкает её, — он едва заметно, почти легко касается второй рукой напряженной груди. Каждый вдох, который удаётся урвать, кажется бесполезным — будто он не прибавляет и капли кислорода в легких, и наверное поэтому так идет кругом голова. Хотя, возможно, дело вовсе не в кислороде, а в стоящей перед ним сумасшедшей женщине, которой каждый раз слишком легко удаётся превратить его из капитана Готей в обыкновенного влюбленного человека. ...Но это так, лирика. Когда Карин отрывается от него, чтобы стащить и бросить куда-то в сторону его хаори и аналогичную часть шикахушо, то неиронично зависает на пару мгновений, буквально пожирая его своими почерневшими глазами. Похоже, Тоширо зря надеялся выглядеть не таким отчаявшимся, каким был на самом деле — но это не страшно. Во-первых, ему определённо нравится откровенное нетерпение во взгляде напротив, которое Карин больше не прячет. А во-вторых — он всегда может рассказать ей, как она сама выглядит в его глазах в такие моменты. Но это случится не сегодня, потому что в Академии шинигами Тоширо учили, что выкатывать все козыри сразу — недальновидно. Как бы Хитсугая всегда был стратегом, и Куросаки определенно знала, с кем связывается. Чего, например, нельзя сказать о нём. Он ведь когда-то и подумать не мог, что за этим невинным личиком скрывается такое. — Пожалуйста, скажи, что не собираешься усадить меня на тот пыльный стол, — задыхаясь, просит Карин и беспорядочно шарит горячими ладонями по его торсу: ищет оставшиеся завязки. — Тут был не менее пыльный диван, сойдёт? Она кивает с коротким смешком, но разве кто-то разрешал ей расслабляться? — и смешок смазывается открытым всхлипом, потому что пояс у её хакама развязался ровно настолько, чтобы за него можно было бы просунуть руку. Чем Тоширо и пользуется, потому что грех было бы не. И да, на ней действительно ничего нет. Совсем. — Бесстыжая, — цедит прямо в губы и сцеловывает тень чужой улыбки. Карин подается навстречу его руке сразу же, сжимает крепкие бедра, притирается — чтобы через пару мгновений передумать, забросить ногу ему на талию и прижаться крепко-крепко. Воздух холодит спину и плечи, с которых стащили последний слой одежды, кисть сводит от неудобного положения, но Тоширо даже не замечает — потому что Карин, едва слышно выстанывая его имя, продолжает вжиматься в его пах, и его член, и без того оттягивающий ткань штанов, твердеет ещё сильнее. Он давно уже не подросток, и не то что бы у него было совсем плохо с выдержкой, но стоило признать: если они продолжат в таком духе, то вряд ли его хватит надолго. Поэтому он последний раз по кругу обводит клитор, ловит тихое сдавленное проклятье — ему ни капли не обидно, кстати — и, отпустив Карин буквально на мгновение, подхватывает её под ягодицы. Карин ориентируется сразу же: обвивает ногами его пояс, зацеловывает солоноватую кожу у основания шеи, горячо и влажно дышит прямо рядом с ухом, мягко прихватывая его зубами. Она такая легкая, хотя Тоширо чувствует силу в обхвате ног, может прочертить тонкие линии проступающих мышц на поджаром гибком теле. Если бы не это место, он бы обязательно остановился, чтобы попробовать её всю, целиком — такую воинственную и жесткую. Свою. К сожалению, экстремальная любовь в казармах накладывает свои ограничения. Диван действительно пыльный, но он мягче стола и уж точно удобней всего остального. Так что Тоширо не думает долго: сдергивает с него покрывало, положенное добропорядочными офицерами, явно знающими толк в уборке, и вместе с Карин опускается на край, подгибая ноги так, чтобы опуститься на пятки, и усаживая её себе на колени. Карин провожает летящую волнами ткань замутнённым, нетрезвым взглядом. — Продумано, — давит сипло, видимо восприняв эту паузу как небольшую передышку. — Всё еще не хочешь ко мне в отряд? — усмехается коротко. — Можно было бы... да блять, Карин. Теперь ухмыляется уже Карин. Она покачивается на его бедрах, оседлав его, упираясь коленями по бокам, и Хитсугае это кажется немного нечестным — то, как быстро она учится. Он помнит, какой она была поначалу неловкой и как пыталась это скрыть, как боялась что-то сделать не так. Тоширо искренне постарался сделать всё, чтобы доказать, что ему можно верить и его можно не бояться. А теперь ему приходится пожинать плоды собственных трудов. Не то что бы ему не нравилось. Её хакама, наконец, распутываются и соскальзывают с ног, путаясь бесформенной тряпкой в районе одного колена и соскальзывая с него на серый от пыли пол. Остаются, правда, еще его собственные, которые тоже было бы неплохо снять, но Карин, мягко накрывая его член ладонью и осторожно обводя его по всей длине, задачу немного усложняет. Белое косоде распахнуто, обнажая несколько красноватых пятен у шеи, небольшую подтянутую грудь, жёсткий живот лишь с небольшим мягким холмиком над линией белья... которого на ней по-прежнему нет, боже, Хитсугая, соберись. Его предаёт собственное дыхание, когда Карин вдруг останавливает свои осторожно-случайные касания и с нажимом обводит пальцами головку, растирая смазку. Это было подло, — остатками уплывающего сознания думает Хитсугая. И на грани слышимости сдавленно стонет, когда женская ладонь, наконец, с силой проходится по члену. Он видит, как Карин и сама возбужденно закусывает губу, видя его таким. Им обоим нравится слышать и чувствовать, как они друг на друга действуют, и Хитсугая не собирается лишать её этого удовольствия — он позволяет себе и честные тихие стоны, и двигаться в такт с её рукой, и резко зарываться в змеящиеся черные локоны. Слава небу, пояс собственных штанов всё же ему поддаётся. И больше Тоширо ждать не собирается. Он вмазывается в чужие губы с размаху, целует глубоко-глубоко, так, что Карин может только вцепиться в его плечи и следовать его движениям, ловить темп. Её бедра сжимают его талию, пока он укладывает её назад, на спину, переходя с губ на скулы, со скул — на линию челюсти, пока ведет влажную дорожку до яремной впадины. Он чуть разводит колени, тянет её на себя, и член скользит по промежности, вырывая еще один хриплый вдох из её горла. Его руки мнут полушария груди, язык обводит сначала один сосок, потом второй, прикусывая до сиплых ругательств, зализывая до прошивающей тонкое тело дрожи. Хитсугая сжимает небольшие ягодицы, оглаживает нежную кожу на внутренней стороне. И направляет себя внутрь. Карин выгибается. Сипит что-то неразборчивое, до боли впивается руками в его предплечья и дергает навстречу бедрами, насаживаясь глубже, почти до основания, и окончательно выбивая из Тоширо остатки самоконтроля. Всего этого — слишком. Слишком красивая, слишком тесная, слишком горячая. Громкий рык вырывается откуда-то из груди, и Тоширо толкается вперёд так сильно, как только может себе позволить, чтобы не сделать больно. И это в его-то состоянии. Он точно может собой гордиться, раз ещё может держаться в сознании и держаться ритма — рваного, да, но хотя бы не срываясь в неконтролируемое... Ну, куда там еще можно сорваться. Он наклоняется ровно в тот момент, чтобы успеть замять чужой вскрик губами и пропустить его через себя с дыханием. У Карин сил остаётся всё меньше, но Тоширо чувствует, как нарастает внутри неё жар — чувствует, как она скребет ногтями его плечи, наверняка оставляя белесые полосы, как задевает его лодыжками, как исступленным шепотом зовёт по имени на выдохе, когда очередной толчок выбивает из неё воздух. Она правда очень красивая. Когда из какого-то встроенного чувства вредности несильно дергает его за волосы. Или, чуть скашивая краешек губ, сжимает его своими внутренними мышцами, заставляя после этого заново учиться дышать. Или в запале шепчет какую-то вульгарность, от которой сама же потом и будет краснеть. Или, по-змеиному изворачиваясь на узком диване, поворачивает голову так, чтобы можно было без зазрения совести оставлять свои метки на чужой коже. Всегда, в общем. Острая пульсация внизу живота становится всё сильней, почти до боли, и Хитсугая понимает, что он — всё. Еще пара глубоких толчков — и его беспощадно накроет, и... — Ну уж нет, — яростно шепчет Карин, сама поднимаясь навстречу, и сжимает его член прямо у основания. И Тоширо не может сдержать охреневшего возгласа, и ему — самую малость — неловко оттого, как это прозвучало — почти отчаянно, но... — Ты же знаешь, — совсем-совсем без угрозы в голосе шипит Тоширо, — что тебе за это будет? Он звучит надтреснуто, но хотя бы без дрожи — и на том спасибо, так хоть на мольбу не похоже. Карин нерешительно заламывает брови, её хватка чуть слабеет, и Хитсугая, уловив заминку, толкается снова. Но запал на «еще пару толчков» по приоритету съезжает вниз, и Тоширо уже не волнуют вопросы собственных физических возможностей. Голодный и злой блеск в его глазах заставляет Куросаки сдавленно охнуть. А через мгновение оба её запястья оказываются над головой, и Тоширо не без удовлетворения отмечает, что силы одной руки всё ещё хватает, чтобы удерживать её. Он подается вперед ещё раз — почти медленно, так, что у самого в паху всё ноет и сводит. И замирает. — Ух, горячо, — комментирует в край зарвавшаяся Карин и пытается повести бедрами, но у Тоширо — временно — другие планы: и он зажимает её своим телом так, что просто пошевелиться становится той еще задачей. — Эй!.. — Шшшш, — прямо в искусанные губы. — И на что ты вообще рассчитывала? Ему плохо, ему очень плохо, но видеть понимание и мгновенно следующее за ним раскаяние в этих нахальных серых глазах — восхитительно. И он даже находит в себе силы, чтобы выдать еще что-нибудь в этом духе — как тут в коридоре в нескольких метрах от запертой двери что-то падает. Наверняка, швабра или что там еще роняют рядовые в коридорах... Блять, они же всё ещё в его отряде, как-он-мог-вообще-забыть-какого-черта... Во взгляде Карин просвечивает с трудом скрываемое ехидство. — Я всё равно тебе это еще припомню, — негромко говорит в висок, скользя свободной рукой по её животу и находя нужную точку внизу, и Карин снова шипит сквозь зубы. Отпустить себя выходит с трудом — слишком много сил пришлось положить на это маленькое внушение, которое какого-то хрена придётся отложить до дома. Но его движения всё равно становятся размашисто-сильными, и довести себя до края получается за считанные секунды. Он чувствует, как пустеет голова, как мерцает темнота даже при зажмуренных глазах, как обнимает его Карин, как гулким рычанием проносится собственный голос. Хитсугая позволяет себе полежать, раскачиваясь на волнах этой пустоты и чувствуя чужие выдохи у своей скулы, всего несколько бесконечно долгих мгновений. А потом резко поднимается, рывком дергает Карин, усаживая на себя, и заменяет член пальцами. Пальцы одной руки внутри, второй — на клиторе, губы целуют мягко и вязко, так контрастно по сравнению с почти грубыми мазками там, внизу. Этого хватает, чтобы Карин снова задохнулась стонами, которые так удобно глушить языком. По запястью стекает смазка, тонкая нить слюны тянется между их губами. Дрожь — Тоширо чувствует, как через тело проходят эти вибрации. И чувствует в какой-то момент, как резко она выдыхает ему в лицо и как плотно охватывают и сдавливают его пальцы плотные стенки. Она не кричит и даже не стонет. Только разово всхлипывает, насаживается последний раз и замирает на его руках, мелко подрагивая. А потом роняет голову ему на плечо и глубоко вдыхает, прижимаясь губами к его шее. Невыносимая, — думает Хитсугая и лишь крепче сжимает обнаженную девушку в своих объятиях. — С возвращением, — не может сдержать отголосок веселья в голосе. — Да уж, — Карин невесомо дует на разгоряченную кожу и лишь удобней устраивается на его коленях. — Три недели сделали своё дело. — Две с половиной. Карин фыркает и смеётся ему куда-то в район ключиц. Легкие наполняет знакомое спокойствие и ощущение безопасности, к которому Хитсугая до сих пор не привык. По всем законам логики так быть не должно: они всё ещё в той точке, когда ему нужно оберегать свою женщину с особой тщательностью. Несмотря на всю её силу, Карин еще слишком молода и всё ещё слишком Куросаки — этой комбинации хватает, чтобы гарантированно притягивать неприятности. Но, кажется, чему-то внутри него глубоко плевать на все эти факты. — Надо идти, — он смотрит в окно, за котором уже начинают сгущаться сумерки. Чем позже они пойдут, тем больше вероятность, что их кто-то остановит. И, к тому же... — Моя одежда, — выдыхает Карин. И это не вопрос. Не вымазанной в густой, слипающейся комками пыли оказывается только белая рубашка-косоде, которую они так и оставили болтаться у неё на локтях. Тоширо хмыкает. — Это не смешно, засранец! — с искренним негодованием. Тоширо плотно сжимает губы и, кажется, сейчас вся его сила воли уходит на то, чтобы не улыбнуться. Но возмущенная Карин, разумеется, видит эти жалкие потуги насквозь. — Ты!.. — тычет пальцем. — А где тогда твои шмотки, умник, а? Её взгляд молнией мечется по кабинету, проходится по сбившимся у него в ногах хакама и, наконец, останавливается на висящих на вешалке рядом со шкафом хаори и шикахушо. От того, насколько явственно выписывается на её лице мучительный вопрос, Тоширо становится очень, очень хорошо. — Магия? — пробует он объясниться. Судя по взгляду Куросаки, объяснение не проканало. — Мои исключительные способности? — пробует еще раз и всё-таки дергает уголками губ — невозможно устоять перед этим лицом оскорбленной невинности. — Капитан Хитсугая, — разозлённая — и голая — Карин похожа на садзаэ-они, которая готова вцепиться ему в горло. Ей идёт. — Может, вы сами тоже пойдёте по казармам в чём мать родила?! — Готов дать поносить хаори, — и дёргает вверх бровями. Судя по всему, возражений — как и вообще каких-либо других слов — у Куросаки не остаётся. Ему на сборы хватает полминуты. А на то, чтобы завернуть Карин в свою верхнюю накидку — и того меньше, и теперь она выглядит как большая белая гусеница, недовольно сверкающая на него своими глазищами. — Пойдём по коридору, просто втянешь голову внутрь, — инструктирует невозмутимо, поднимая её на руки. — Я тебе устрою, — мстительно шепчет голос из кокона. — Еще посмотрим, кто кому, — парирует Хитсугая, вспоминая своё обещание, данное всего несколькими минутами ранее. И распахивает дверь. А за пределами душного и отчего-то пустого коридора их ждёт сюрприз — вечерняя ласковая прохлада и привалившийся к входным воротам, явно чего-то ожидающий капитан тринадцатого отряда. Тоширо так и застывает на месте: с большим свертком в руках, из которого торчит черная макушка. На секунду выглянувшая оттуда Карин замечает брата... и с невнятным восклицанием снова прячется в хаори. — Я знал, — замогильным голосом говорит Ичиго, расчехляя занпакто, и тут как бы не та ситуация, когда ещё есть призрачный шанс оправдаться и свести всё в шутку. Всё ведёт именно к тому, чего изначально опасался Хитсугая Тоширо. Момент настал. Сейчас Ичиго попробует разложить его на атомы. Но унывать не хочется, и его губы растягиваются в такой несвойственной ему усмешке — потому что это в любом случае того стоило. И, он, конечно, может ошибаться... но ему кажется, что сидящая на его руках, замотанная в его хаори его Карин того же мнения.