Нетерпимость к табаку

Эдгар никогда не курил. Он не переносил даже самый мальский запах никотина и набитого в жирные трубки табака, никогда не понимал бумажных скруток и их поджёга, но хранил на замерзшем балконе пачку сигарет — не для себя, для Луки. И Лука смеялся, пережимая зубами тонкий стержень, затягивался как-то особенно целомудренно и говорил: «Спасибо». «На здоровье», — отозвался один раз Эдгар, опираясь на скрипучие балконные ставни. Лука проморгался. Забыл, наверное, как нужно выдыхать, а потом закашлялся с дурацким смешком: — «На здоровье»? Эд, да ты издеваешься! Какое тут здоровье! Эдгар смотрел отстраненно на выступающее серыми проплешинами небо, загадочно темнеющие верхушки деревьев. Лука уйдёт, как только стукнет двенадцать. Как гребаная золушка. Потому что: «Мистер Лоренц злится, когда я опаздываю. Мне нельзя». Эдгар хмурился, не понимал: почему этот самый мистер Лоренц контролировал режим Луки, но не мог учуять ядреный запах сигарет и спирта по пятницам? Всё это казалось подлой ложью и выдумкой — наверняка Луке просто хотелось сбежать. Эдгар говорил, что ему без разницы. Как и сейчас: — Эдди, ничего, если я?.. — Мне всё равно. — Я знал, что ты так скажешь. «Гений», — саркастично думал Эдгар, дыханием осторожным улавливая неприятный запах. Он мешался с нотками мяты в парфюме Луки, и становилось удивительно спокойно, будто от петрикора усталым утром. Когда все вокруг — холодное и безнадежное, но такое свежее, что хочется дышать. Не как обычно дышишь, а полной грудью. Лука вынул, докурив, другую сигарету, снова её поджёг. Зашипел огонёк, заволновался на ветру и успокоился, выдохнув стройной ниткой дыма. Они оба смотрели в темное небо и старались не думать — оттого, может, так долго и спокойно длилось их молчание. — Тск-к… я хотел тебе показать какое-нибудь созвездие. Ну, рассказать что-нибудь интересное. Ты же любишь, — задумчиво заговорил Лука, тут же слышно затянувшись. — А звёзд совсем не видно. Доса-адно… Эдгар согласился с ним молча. Впрочем, он, в отличие от Луки, видел мерцающие за серыми облаками звезды. Они игрались с ним, выглядывали из-под туманной дымки и тут же прятались, потухали. В сущности, ничем они не отличались от кончика сигареты. — Я переночую сегодня у тебя, можно? — Разве мистер Лоренц не станет… На лице Луки выступило приподнятыми бровями и хмурой складкой меж ними огорчение, и Эдгар от такого опешил, но понимающе замолчал. — Отец приезжает сегодня, — тише добавил он, ткнувшись в сложенные на перилах локти. — Не хочу его видеть. Голос его был разочарованным и сдержанным — казалось, что ткнулся в локти он не просто так. Обиженный, старающийся усмирить негодование юношеским бунтарством, верностью своему делу и алкоголем. Эдгар его не понимал. Лука часто говорил, что не хочет иметь больше ничего общего с отцом, даже фамилию взял своей матушки — но разве так, спрашивается, ты не привлекаешь ещё больше внимания? И они ссорились, не понимая друг друга, расходились по разным компаниям, чтобы в конечном итоге снова оказаться здесь — в одной комнате, на одном балконе и с одними чувствами на двоих. Замерзали пальцы и предплечья, а замученные ветром волосы уныло путались в ресницах и убирались за уши. Эдгар поджал побелевшие губы и поёжился, надеясь, что тонкая университетская рубашка спасёт его от ветров. — Хн! Тебе пора смотреть своим проблемам и чувствам в лицо, Лука. Ничего не изменится, если ты будешь снова и снова сбегать к другим людям, — с губ Эдгара это слетело как очередное нравоучение, но оба знали: никто из них не может смотреть в лицо своим чувствам. Потому что оба всё ещё мёрзнут на балконе, смеются наедине как-то слишком неловко и замолкают с беспокойным взглядом. Потому что оказываются здесь так часто — и так часто уходят ни с чем. — Я стараюсь! Стараюсь… — его голос, казалось, вот-вот сорвётся на шепот, и Лука заглушил эту слабость неспокойным выдохом дыма. — Просто… ты знаешь, я всё равно прихожу к тебе. Мне немного стыдно, правда, но если тебе будет неудобно с ночевкой — я не обижусь… Он замолчал, зажевав зубами фильтр, и по одному этому жесту Эдгар сразу понял: обидится. Никогда не покажет и не скажет, но больше не станет брать сигарет и рассказывать глупые истории про своих глупых друзей. — Оставайся. Выпьем чего-нибудь горячего, согреемся… ты больше кофе любишь, я правильно помню? Эдгар отстранился от холодных перил и скрипучих ставней, ибо замерз неимоверно, но от ухода был остановлен дурацким взглядом Бальзы. Дурацким, благодарным и нежным. Было мучительно признавать, но из-за него Эдгар всегда как-то странно терялся. — Я больше тебя люблю, — на выдохе смешливом произносит и затыкает себя резко сигаретой, нарочито громко кашлянув. Он ничего не слышал!.. Боги, как глупо звучит… Трусливый взгляд скользнул по фигуре Вальдена — такой же дрожащей, но удивленно остановившейся. И что дрожит больше — плечи от мороза или сердце? — Несмешно, — отрезает Эдгар, заставляя Луку неуверенно поджать уголки губ. Хорошо, что он воспринял это как шутку, но отчего-то коробило. — Бросай свою сигарету, идём греться. — Я докурю, ладно? — Будешь медлить — я докурю эту сигарету за тебя. Лука прыснул немного печально и протянул почти истлевшую сигарету — знает ведь, что Эдгар не курит. Знает, как его бесит дым и как часто приходится прятать нос в воротник. Они бы вместе не ужились. Но Эдгар, вопреки глупой уверенности Луки, молча вынул сигарету с пальцев и приставил серьёзным жестом к его же губам — мол, докуривай быстрее. Ещё одна молчаливая затяжка, покорившаяся холоду чужих рук и мгновению ночи, и медленный выдох. Он не растворялся в прохладном воздухе и не застревал в лёгких — как-то слишком спокойно и без объяснений он оказался на губах напротив. Встретились снова взгляды, но уже так близко, что бояться было бессмысленно. Тишина говорила громче всей чепухи до этого, осторожные выдохи грели с лёгким покалыванием щеки и носы. — Ещё раз, — почти прошептал Эдгар, и Лука бездумно его послушался, полусгибающимися пальцами касаясь плеч и скользя ниже к предплечьям, чувствуя тепло тела сквозь легкую ткань. Легче этого касания только касание губ — такое же дымное, неторопливое и дрожащее. В него могло поместиться каждое «спасибо» и «прости», оно могло быть началом каждого «люблю». Глупое слово. Привкус сигарет горчил на языке и таял от мягкости подмерзших губ. Эдгара всегда пугала близость, но сейчас он чувствовал себя в безопасности — будто ночь могла всё простить и забыть, а утром вернуть их прежние отношения, вернуть вечно ускользающего к другим Бальзу и уверенного в своём одиночестве Вальдена. — Идём… Лука стиснул рубашку на талии Эдгара и поджал, копируя его мимику, губы. — Я тоже хочу ещё раз. — Много хочешь! «Но всегда получаешь». И в этот раз — тоже. Эдгар чувствовал горячие выдохи на своих губах и холодными пальцами оглаживал щеки — тёплые и мягкие. А ведь со стороны всегда казалось, что у Луки всё — угловатое, аляповатое и острое. От забавно выпирающего клычка до неверно подобранных фраз. Даже улыбка его сейчас — усталая и нежная — казалась слегка кривоватой. — Не смотри так на моё лицо — ты будто взглядом пепелишь… — сказал Лука немного обеспокоенно и, снова заулыбавшись, положил ладонь на щеку Эдгара. — Расслабься. Я не могу отделаться от чувства, что ты вот-вот снова начнёшь душнить… —…Ох, ну вообще-то! — справедливо возмутился Эдгар, но тут же был прерван множеством шутливо-быстрых поцелуев. Его показательно заткнули и нежно уничтожили. И все-таки дрожь в плечах заставила их выйти с балкона — он их выплюнул, зажевав своей темнотой докуренную сигарету, но наверняка ждёт обратно ещё много-много ночей. — Мне точно можно у тебя остаться? — Всегда. Не задавай глупых вопросов. Эдгар хмыкнул, пока Лука сжимал в ладонях рубашку и согревался дозволенными объятиями. Может, если б так было всегда, он бы бросил курить, кочевничать от одной квартиры к другой и беспокойно не спать по ночам. А может, Эдгар этого и добивается. Чтобы не тратиться больше на сигареты, не волноваться по ночам и не придумывать сотню отмазок, чтобы только остаться вдвоём.