Всего на один вечер

      Утро выдалось беспокойным.       День был жарким, долгим, скучным и полным острых взглядов.       Вечер радует их прохладным ветерком, несущим аромат императорских садов. Спелые и сочные апельсины, ароматные мирты и невероятно душистые розы, которые император, видимо, любит в такой же степени невероятно.       Солнце, как песок в часах, высыпается за линию горизонта.       Эмгыр сказал бы, что последние лучи, проникающие с другой стороны света, выглядят поистине величественно и сказочно. Сказал бы. Но ему нужно лишь слегка повернуть голову, дабы узреть нечто более величественное, красивое и невероятное.       Геральт, наконец, после часа долгих и бессознательных попыток, устроился в огромном гнезде императорской кровати, состоящем из множества подушек, больших и маленьких, и одеял.       Это, по мнению вар Эмрейса, самое невероятное. Дикий и мятежный ведьмак по собственной воле пришёл в его постель и остаётся в ней.       Бокал Эст-Эста мерно покачивается в его руке, нежно касаясь дорогих колец. Эмгыр хихикает, представляя, как было бы невероятно приручить старого волка к кормлению с рук. Солнце только начинает подниматься по небосводу, его свет золотыми нитями ниспадает в императорскую спальню через открытые окна, медово-золотистые глаза ведьмака сонно открываются после нескольких поцелуев в плечо, кошачий зрачок фокусируется и расширяется от узнавания и любви, насмешка о мягкосердечности на старость лет слетает с дорогих сердцу губ, а потом эта клыкастая пасть забирает лучший виноград империи из рук Императора.       Геральт шевелится, щурится, переворачивается на спину и стонет. Это вырывает Эмгыра из его фантазий. Он удивленно поднимает брови, затаив дыхание.       — Ты слишком громко думаешь, — бормочет Геральт хриплым ото сна голосом.       — Прости, мой Волк, ты слишком красив, чтобы я не думал о тебе каждую свободную минуту.       Геральт осторожно приоткрывает один глаз и смотрит на Эмгыра.       — Ты знаешь, насколько ты слащавый романтик? От кого, от кого, но от тебя я такого не ожидал.       — Но ты не возражаешь.       Утверждение, не вопрос.       Умный человек, должен признать Геральт.       — Итак… — тянет ведьмак, зевая. — Ты собираешься сидеть там всю ночь или присоединишься ко мне? Здесь неуютно без тебя…       А чуть позже он добавляет с озорной улыбкой:       — …моё Солнце.       Эмгыр тихо посмеивается. Право, его смех так похож на прикосновение к бархатным лепесткам пиона.       — Как пожелаешь.       — Я желаю, чтобы ты немедленно вернулся в постель и снова сделал эту ужасную штуку.       Эмгыр снова смеётся — громче и свободнее. И повинуется.       Он заползает под толстое одеяло, уголком коего его великодушно одарил Геральт.       — Итак, — шепчет он так близко к чувствительному уху, — о какой «ужасной штуке» ты говорил?       Геральт придвигается ближе к прохладному телу, подталкивая вокруг него подушки и одеяла в нужной комбинации.       — Ты знаешь, о чём я говорю, — отвечает он, смутившись. И, как кажется Эмгыру, Геральт действительно благодарен своим мутациям за то, что не может краснеть; а жаль, он был бы таким милым.       Руки Эмгыра обвивают худое, покрытое шрамами, тело ведьмака, притягивают его к себе; его губы едва касаются раковины уха Геральта, когда он шепчет:       — Я люблю тебя.       И целует — осторожно, нежно и безмолвно, благоговейно.       Геральт довольно мурлычет, широко и по-детски глупо улыбаясь. Даже Цирилла в свои четыре воспринимала поцелуи более обыденно.       Руки Эмгыра движутся. Они движутся медленными, театрально медленными движениями от плеча и бока к рёбрам. Буквально к рёберам, что лишний раз напоминает Эмгыру об ускоренном метаболизме его ведьмака. Утром он позаботится о том, чтобы Геральт съел больше, чем обычно. Нос касается незащищённой шеи — бледной, мягкой и любимой.       В ответ Геральт переворачивается со спины на бок, прижимается лицом к ключице Эмгыра, обхватывает его тонкими руками за спину, гладит старые шрамы и успокаивающе целует шею и грудь, куда может дотянуться без особых усилий — выработанная практикой реакция, когда Эмгыр вздрагивает и бездвижно стоит, застывший, как только кто-то прикасается или даже упоминает о шрамах от ежовых иголок. Проклятая молодость — сложная тема.       Здесь, в тепле, прижавшись щекой к груди любимого человека, Геральт слышит сердцебиение и ровное дыхание, а потому его мурлыканье становится чуть громче и довольнее. Рука в его волосах — это просто новая причина в ряду старых.       И Эмгыр позволяет себе усмехнуться. Скажи кому, что суровый и в целом непривлекательный, — по чьему-то мнению, даже уродливый, — чародей-мутант, чья работа — жить без эмоций и убивать монстров, любит нежиться в императорской постели, просто обожает, когда его обнимают друзья и семья, и что сказать о поцелуях — особенно неожиданных, тех, что меж делом: в макушку или в нос; Геральт очень смущается, если его целуют в руку, как даму высшего дворянства.       И каждый раз, когда Эмгыр видит, что первым порывом Геральта является схватиться за меч, если прикосновения неожиданны, его сердце обливается кровью, ибо каждый раз это напоминает ему, что его дорогой и восхитительный ведьмак испытал на своем Пути слишком много боли и страданий — незаслуженных, неоправданных и отвратительных. Так странно думать, что все эти шрамы никогда не целовал человек, который действительно любит Геральта — просто так, от всего сердца, с глубочайшим уважением и обожанием, без уловок и обмана, манипуляций и ожиданий.       Посему он стремится залечить ведьмачьи раны от прошлых ошибок и камней из-за спины, целует так, будто это их последние мгновения вместе, обнимает так, подобно он никогда этого не делал, говорит так, словно может отпугнуть одним неверным словом — и здесь, увы, не «словно»: он действительно может отпугнуть Геральта недостаточно мягким предложением и неправильным словом.       И Эмгыр старается. Он действительно старается. Он искренне благодарен Геральту за то, что тот вернул ему дочь и помог наладить с ней хоть сколько-нибудь близкие отношения, он премного благодарен Цирилле, готов расцеловать в обе щеки, за то, что она указала, что требуется лишь простая забота, дабы Геральт привязался к нему. Это произошло случайно и быстро, как падение, только внизу ждали не сердитые волны и не острые зубья фьордов, а неуверенная рука в его руке и крепкий сон на плече другого мужчины.       И теперь он пытается. Он забывает о недопитой бутылке вина, об угощениях, оставленных на балконе, и о проблемах Империи. Всего на один вечер он забывает обо всем, кроме хрупкого сердца в своих руках.       Он поправляет одеяло на его спине, покрытой шрамами и десятилетиями испытаний, вдумчиво переплетает их ноги, слегка меняет хватку на тонком, как лезвие меча, теле, прислушивается к удовлетворенному дыханию и продолжающемуся мурлыканью, нежно целует в макушку и устраивается на подушках со счастливым и усталым видом, улыбаясь.       — Хах. Ты стареешь, Ваше Величество.       — Хах. Тебе кажется, Ведьмак.       Тишина разливается меж ними, словно Сангреаль в бокал — мягко, изысканно и приятно.       — Спи спокойно, мой Белый Волк.       — Спи долго, мой Солнечный Император.