33 причины почему

Joss Stone — L-O-V-E

      А — это Арсений. Конечно же ты, потому что это то, с чего все началось. «Меня зовут Арсений», — и на слух легко легло то, что ты называешь именем. То, что люди называют именем. Это не просто «Арсений» — это все для меня, все самое простое и душевное, все наивное и волшебное. Всё, что делает тебя тобой… Арс. Да никакой «Арс» не сравнится с тем, чтобы смаковать семь долгих, мучительных, сладких букв. Ты не Арс. Ты Арсений.       Б — это баритон. Твой баритон, от которого у меня подкашиваются колени и вибрирует тело. Наверное я схожу с ума. Ты не умеешь молчать, и мне это так нравится. Я готов тысячу и один раз сказать тебе заткнуться, но только ты и ты, ты ещё раз, и ещё сотню раз ты… Только ты будешь знать, как сильно я хочу, чтобы ты меня не послушал. В очередной раз. В моих глазах будет плавать эта просьба, мольба, ходатайство, прошение — выбирай, что нравится больше. Это все одно и то же, это все так неважно, это все так нужно мне. Не слушай меня, прошу. Говори.       В — это волосы. Твои волосы пахнут кокосовым бальзамом, перемешанным с каким-то сладким шампунем, попавшими на них духами и тобой. Они просто пахнут тобой. Всем, что могло бы ловить ассоциацию: солёное море, хвойный лес, облачное небо, скошенная трава, сырой воздух, свежая черника. Оно не обязано быть чем-то сладким, чтобы быть чем-то приторным. Твои волосы мягкие и непослушные, я хочу зарыться в них пальцами, носом, ловя момент, когда по-настоящему счастлив.       Г — это глаза. Цвет твоих глаз пепельный, прозрачный, помутненный, но всегда голубой и нежный, голубой и светлый, голубой и чистый. И я готов смотреть в твои глаза вечно. Когда они раздражены чем-то, когда раздражены кем-то. Когда они слезятся из-за чего-то, когда они слезятся из-за кого-то. Я не дам никому быть «кем-то», даже если придётся стать им самому. Я заставлю плакать и злиться, плакать и умолять, плакать и извиняться за то, что твои глаза были раздражены, за то, что твои глаза слезились, за то, что блики солнца отражали солёные капли.       Д — это дом. Дом там, где мы хотим находиться. Мой дом не рядом с тобой. Мой дом в Питере, среди запутанных улиц и серых домов, под давлением дождливого неба и сырой земли. Мой дом среди того, что называешь домом ты. Я хочу находиться там, где ты. Хочу быть твоим домом. Когда уставший, ты заваливаешься в объятья бесконечной тишины и уюта, темноты и лени; мягкое одеяло, как родные руки, обнимает тебя и сжимает лёгкие в крепкой ладони, когда пальцы скользят по обнажённой коже; когда ты чувствуешь, что никогда не будешь готов вернуться в холод знакомых чужих лиц и мест, в которых ты никогда не побываешь. Хочу быть твоим домом. Хочу быть твоим домом. Хочу домой.       Е — это естественность. Простота и лёгкость в каждом движении и слове. Ты не питерская душа, но что-то аристократичное в тебе есть. Высокая изысканность красиво перемешивается с дворовым простодушием и получается Арсений. Какой-то другой и незнакомый. И уже потом, перекатываясь на другой бок под одеялом, теснясь на узкой полочке в поезде, составляя на подушке сердечки из вьющихся волос, ты становишься тем, кого я так хочу поставить в икону. Может поэтому твоим лучшим решением была импровизация? Здесь твоё место. Ты актёр, безусловно. Но за ролью теряешь свою естественность и великолепие: когда ты не Арсений, тебя хочется взять за руку и попросить вернуть того хаотичного, сумасшедшего, домашнего человека, который постоянно несёт какую-то ересь, творит черт знает что, никак не может угомониться. И не дай Бог хоть один человек попытается тебя успокоить. Ты не сделаешь ему ничего. Но определённо сделаю я.       Ё — это ёрничество. Мне иногда кажется, что ты отрыл стародавнее применение этого слова и решил оправдывать фразой «да я же ёрничаю» любую развратную чушь, которую творишь, накидывая на неё вуаль непонятного простому обывателю сарказма. Ты как будто издеваешься, провоцируешь, как будто прекрасно все знаешь и считаешь, что можешь этим так нагло пользоваться. Ну ладно, ёрник, ты меня раскусил. Ты правда можешь. Продолжай. Коснись меня ещё раз, возьми на руки, продолжай делать вид, что это ты получаешь удовольствие от чужих эмоций. Но, когда ты поймёшь, что я давно все знаю, тогда уже я буду наблюдать за сползающей с лица улыбкой… но уже без особого удовольствия. Ну ладно тебе, Арс. Да я же ёрничаю. Конечно же ты не задумываешься о том, что говоришь и делаешь, а если и наоборот, то точно не прикидываешь и в теории все в таких красках, какими окрашиваю твои взгляды я. Я бы мог сказать, что ты должен быть поосторожнее со своим «ёрничеством», но к чему взрослым людям эти детские игры? А, ёрник?       Ж — это жизнь. Жизнь, которая одна и которую я делю с тобой. Делю работой, хобби, диаметром окружения, но так повязано крепко наше общение на том, чтобы всю жизнь видеть друг друга так близко и так недоступно… обидно. Мне обидно, а ты смотришь на меня настолько редко, что я точно уверен в том, что нездоров. Я болен, болен жизнью, болен тобой, болен ментально и очень сильно устал делить эту жизнь с тем, кто превращает её в игру «Свет в конце тоннеля», завязывая мне глаза. Завяжи их и не развязывай никогда. Я устал жить, зная, что не делю с тобой ничего из того, что хотел бы. Самое большое наше заблуждение в том, что у нас ещё много времени. Жизни мало. Слишком мало времени осталось, чтобы ты успел сказать, что тоже это чувствуешь. Ты жив.       З — это запах. Ты пахнешь целой палитрой. На каждый цвет свой запах, он всегда такой разный и всегда такой твой и такой потрясающий. По-особенному одинаковый каждый раз, когда ты оказываешься так близко, как будто ждёшь, что я замечу. Я заметил, что сегодня ты пахнешь необычно. И вчера ты пахнул необычно. И завтра ты будешь пахнуть необычно. Ты необычный, Арс, по-другому просто не могло быть.       И — это импровизация. Это то, чему я благодарен бесконечно, то, чему я обязан по гроб, то, чем я горжусь безмерно, и то, из-за чего мне так больно до ужаса. Это то, что нас связывает, что нас объединяет, что нас повязало и вяжет до сих пор что-то внутри меня от этого мерзкого ощущения, когда я могу тебя коснуться. Я касаюсь всегда в тему, всегда нежно и аккуратно, надеясь, что ты не обратишь на это внимания, потому что ты так делал всегда. Это игра, а ты актёр. Ты актёр.       Й — это закулисье. Все моменты той самой импровизации, которые были вырезаны, подделаны, благополучно забыты. И только я все помню. Это дополненная реальность того, что никогда никто не увидит. Все забытое тобой, нашими друзьями, коллегами. И только я помню все так, будто это был вчерашний день. Когда-нибудь это снова будет вчерашний день, а пока я просто буду вспоминать, как ты что-то тихо мне рассказывал в перерывах, как ты плавно танцевал под аккомпанемент общей раззадоренности и просто жил. Просто чувствовал момент и меня рядом. Я всегда был слишком рядом, даже самому иногда было неловко, но я поддавался на твою возбужденную энергию и тоже чувствовал эти импульсы по телу. Может это было короткое замыкание в моей голове?       К — это короткость. У людей возникает слишком много вопросов, чтобы я не попробовал объяснить что-то для себя. Мы с тобой только друзья. Как я сияю рядом с тобой и как невольно гаснет улыбка, когда ты уходишь. Дергаешь за уголки моих губ и поднимаешь их вверх, чтобы потом отпустить и показать всем, насколько же все паршиво. Я искренне думаю о том, что не запомнил ни одной твоей шутки, а половину даже не услышал, но твоя улыбка, твои движения, ты заставил меня смеяться так, будто ничего забавнее я не слышал в жизни. Я не слышу других, когда могу пропустить что-то от тебя. Я могу вечно врать и улыбаться им всем, но ты заставишь меня показать, что они всегда были правы. Мы друзья. И я буду наслаждаться этим, пока солнце не устанет отскакивать от моих блестящих слезящихся глаз.       Л — это ложь. Ложь, из-за которой я не краснею. Ложь друзьям, семье, тебе. Из-за последнего неприятно ноет в области груди, крутит руки, но да, я лжец. Лжец для всех, кроме себя. Себе я перестал лгать — стало легче, но я точно знаю, что уйду не с чистой совестью. Я уйду с клеймом лжеца и не пожалею только о том, что мы с тобой до последнего были рядом. Ты знал, что я всегда был отличным другом, великолепным коллегой по импровизации. Ты запомнишь меня, как хорошего человека, а я буду мучаться с тем, что так и не сдвинулся с мёртвой точки. Я лгал всем, кроме себя.       М — это мы. Мы, когда это любимый всеми дуэт. Когда это тишина, пока едем в такси. Это сладкие мысли о том, чтобы мы всегда были в таком крепком составе. Вдвоём. Чтобы не было рядом ни одного человека, который мог бы прервать неторопливые разговоры ни о чем. Я хочу смотреть тебе в глаза и не бояться задержаться на них дольше, чем на секунду. Хочу касаться тебя не мимолетно, а явно, чтобы любой, увидевший это, понял сразу, почему все так очевидно. Мы дуэт, который люди ждали и ждут увидеть на каждом концерте, на каждом моторе: в куклах, в первом свидании, в меняй, в суфлере, во вращающейся комнате, в каскадерах… На каждом левом шоу. Я не расстраиваюсь, когда наша маленькая жизнь разваливается от чужого растерянного бреда, просто немного обидно и, вместе с этим, приятно, что ты тоже считаешь её частью нашей истории.       Н — это нарциссизм. В мире людей без души и сердца ты ищешь поддержки только в себе. Это так по-взрослому, по-правильному… по-арсовски. Стиль жизни: стань нарциссом сам или им станет кто-то вместо тебя. И тогда уже не будет времени разбираться: завышенная это самооценка или просто хватит обращать внимание на то, что кто-то счастлив быть собой, и делать из этого трагедию. Я бесконечно рад за тебя, за то, что ты любишь себя. Именно поэтому тебя ещё сильнее любят другие. Уверенный в себе человек заставляет других поверить в эту уверенность и перенять её частичку. И тогда не будет поводов, чтобы усомниться в том, что ты самый лучший. Пусть люди называют это нарциссизмом — я буду знать точно, что это здоровая любовь к себе.       О — это объятия. Когда они наигранные, когда искренние, когда вынужденные и когда нужные одному мне. Это глупое похлопывание по спине — я не помню, когда перестал применять его к тебе, просто чтобы не терять ни секунды контакта. Просто чтобы дать себе время забрать у тебя побольше тепла, впитать его в кожу, почувствовать каждой клеточкой, как сердце начинает работать быстрее, больше всего желая распространить по организму это всеобъемлющее, горящее в крови стремление не отпускать. Не отпущу. Ни за что не отпущу.       П — это поезд. Романтика бесконечного шума, запаха креозота и знакомых спящих лиц. Я не буду врать, что никогда не пользовался моментом увидеть тебя спящим. Ни за что бы не простил себе измену этой шумной энергии домика на колёсах, этой быстрой смене пейзажей за окном, этим разговорам в шуме и тишине, этим выдумкам, чтобы скоротать время. Этим воспоминаниям о том, как ты сидел рядом и слушал мою музыку, вместе со мной, в моих наушниках. И рядом только я, и не так важно, что наши музыкальные вкусы отличаются. Ты об этом не думал, конечно же.       Р — это руки. Твои нежные сильные руки. Перекатывающиеся по плечам мышцы от минимальных движений, проступающие рельефные венки под тонкой полупрозрачной бледной кожей, длинные, аккуратные, чуть узловатые пальцы. Твои руки чисты и девственны, не забиты татуировками, не усыпаны шрамами, не увешаны металлом, лишь иногда на кисти можно заметить отблик от единственного минималистичного колечка. Мне нравится касаться твоих рук, нравится, когда они касаются меня. Всегда с нажимом, всегда мне кажется, что я закричу, потеряю сознание из-за низкого болевого порога или волнения. Всегда боюсь пошевелиться и отпугнуть, пошевелить и испугаться.       С — это Сеня. Которого ты так ненавидишь, которого избегаешь, который всегда рядом и у меня на языке. Я слышал такую кличку дают котам. Их не называют Арсением, а потом ласково сокращают до Сени, но почему-то эти два имени связывают туго и глупо. Оно у меня на языке из-за несуразных ассоциаций о тебе. Я бы мог представить, как ты становишься на четвереньки и мурлыкаешь, когда я глажу тебя по голове. Я бы мог, но ты не Сеня. Я представляю, как сам становлюсь на четвереньки и мурлыкаю, когда ты гладишь меня по голове. Это для тебя, потому что это ты Арсений.       Т — это тело. Твоё гибкое пластичное тело. Конечно не идеально, конечно не божественно, конечно не безупречно, но оно твоё и оно восхитительно. Созвездия из родинок — я готов просто наблюдать, но соединять их хочу языком. И дважды по одному и тому же месту, чтобы солоноватая кожа ощупывала вкусовые рецепторы на самом кончике, чтобы я хотел ещё. Я хочу ещё. Хочу увидеть, как ты выгнешься в пояснице, хочу узнать, насколько красиво мои руки будут смотреться на твоей шее, обжигая нежную кожу холодом колец, хочу закинуть твои великолепные ноги себе на плечи, поцеловать коленную чашечку и медленно подняться поцелуями по бедру к торсу, ощупывая губами твёрдый пресс, носом нарисовать что-то незамысловатое на напряжённой, обезумевшей от частого и прерывистого дыхания груди. Как же я обезумел от собственных мыслей, от твоего образа. От тебя.       У — это улыбка. Улыбка и смех, улыбка — и я болен. Твоя улыбка заразна, ты заразен, ты… зараза… как же ты прекрасен, когда улыбаешься. Как же ты сияешь, когда вполне предсказуемо вновь и вновь заставляешь улыбаться кого-то в ответ, когда после твоих слов комната подпрыгивает и взрывается в воздухе, ударной волной снося озорным смехом все живое в радиусе до километра. Это передаётся с рукопожатием, при поцелуе, воздушнокапельным, это невозможно проконтролировать или избежать. Кислорода больше не хватает, живот крутит и изнутри царапает ржавыми гвоздями, а я хочу ещё, ещё, ещё.       Ф — это фриссон. Когда меня пробивает электрическим импульсом, волосы подскакивают на всем теле, кожа покрывается ощутимыми мурашками и холодок стягивает голову. Мне достаточно одного твоего вида, но, когда я слышу твой голос или чувствую тебя кожей, — даже не так важно, если препятствием будет какая-то совершенно ненужная ткань одежды, — мне кажется, что кожу головы начинает покалывать, а сердце отбивает на ребрах какую-то свою мелодию в ускоренном темпе. Скорее всего мне не кажется. Знаешь, иногда та фальшь, которой я укрываюсь от мира, заменяет мне реальность. Мне кажется, что я сам запутался в своём лицемерии, но, когда ты проходишь мимо меня и в нос бьёт какой-то манящий аромат, тогда я чувствую, что готов себе признаться в очевидном проигрыше. Я дрожу всем телом, дергаюсь в твою сторону и успокаиваюсь, видя твою тень за углом большого коридора. В этом коридоре так легко потерять себя, что я даже не пытался больше искать. Я рад потеряться среди путающихся дверей и стен, сплошных неясностей и странного порядка нумеровки. Я счастлив проиграть тебе.       Х — это характер. Я искренне влюблённый человек. Это так забавно и глупо, что я даже однажды спросил себя, зачем вообще продолжаю в себе это подпитывать. А оказывается я просто счастлив. Может так халатно относиться к своему сердцу не стоит, но в чем халатность, когда я даю ему то, чего оно хочет? Когда-нибудь я психану, переутомлюсь и все эмоции атрофируются за ненадобностью. Если я могу себе позволить хандру среди цветущей весны, то может и это сойдет мне с рук? И все это в очередной раз смотрит на меня из-за угла, махает рукой, подбегает, всем естеством нервно сжимается и так тихо-тихо спрашивает: «Ты же не хочешь меня отпускать?» — в ответ я молчу, потому что сам уже ни в чем не уверен. Может я просто должен? И поэтому я отмечаю у себя в голове каждый день, когда влюбляюсь по новой. У тебя бы не было всей этой котовасии в голове, потому что твой безупречный бардак сам может свести с ума. Творческий беспорядок. Ты бы сел, обсудил все сам с собой, не делал поспешных выводов о каком-то глупом счастье. Ты точно бы знал, что делать нужно, можно, необходимо. С таким человеком рядом как будто и вся эта жизнь стоит смерти в итоге. Всё ещё уверен, что художник я? «Я не хочу тебя отпускать».       Ц — это цветы. Я ради красивой фразы очень хотел найти описание какого-то совершенно очаровательного цветка, символизирующего все самое лучшее, что только может иметь человек. Но такого цветка нет, Арс. Ты больше, чем тонкий изящный стебель, нежные лепестки, воздушный аромат. Ты что-то большее, чем любой из самых красивых букетов. Ты можешь сравниться разве что только с планетой, каждый миллиметр которой занят тем, что на этом месте растёт цветок. Круглый год. И все равно кажется, что не дотягивает немного. Ты не можешь сравниваться с цветами. Но я бы мог подарить тебе, без всяких объяснений и предупреждений, совершенно спонтанно, букет ландышей. Как будто ничего не хотел сказать, как будто вместо них должно быть что-то более прямое и очевидное, но я был бы уверен, что ты все понял. Тогда бы я мог ожидать этим же вечером скромный, но красивый и печальный букетик альстромерий. Тоже как будто бы юлишь, но я не дурак, Арс. Я точно знал бы, почему и для кого снова потрачу деньги на пышный букет хризантем.       Ч — это честность. Наверное, стоять перед зеркалом и думать о том, что я никогда на себя ни за что не злился, очень просто. Во мне нет той тоски по времени без чувств к тебе. Нет никаких самобичеваний, анализов, контроля действий — только лёгкое принятие и душещипательное ожидание: когда же я смогу поделиться этим волшебным ощущением с тем, кто мне их подарил? Я не считаю, что говорить что-то прямо — глупо. Просто, наверное, надеюсь, что дождусь того момента, когда ты будешь готов. Готов в тот момент, когда догадаешься сам. Может ты уже давно догадался, просто тоже считаешь, что ещё не время. И когда ты соберёшься с мыслями, подойдёшь ко мне и скажешь все то, что думаешь, тогда и начнётся та самая история, жанр которой выберешь ты. Я просто рад осознавать, что влюбился в кого-то настолько прекрасного. Я честен, не пытался себя переубедить, не пытался найти альтернативу или объяснение этим странным чудесным чувствам. Я не выстраиваю этажи из проклятий, стену между нами, я не страдаю от риска какой-то там невзаимности, потому что понять не могу, как можно быть неблагодарным за возможность почувствовать что-то настолько окрыляющее. Я могу остаться в итоге ни с чем, но какая разница? Зачем страдать от любви к такому человеку как ты? Получать удовольствие от любви можно и без взаимности, если влюбиться в хорошего человека, правда? Я не смирился. Я принял и поблагодарил свое сердце за то, что оно выбрало тебя.       Ш — это шутки. Это твоя непредсказуемость и способность удивлять, не удивляясь. Твоя артистичность и отыгрыш, твоя отдача и моё восхищение. Я восхищён. Ты знаешь, как сильно отличаешься от тех, кто мог бы быть на твоём месте. Ты знаешь, что никого не могло быть на твоём месте. Я хочу оказаться в твоей голове, зайти в каждую дверцу без стука, спросить только одно: «Сколько вас здесь?» — и из каждого угла, из каждой щелки я услышу, как твоя маленькая копия отвечает: «У нас таких как ты здесь ни одного», — ты знаешь, что я имел ввиду, и они тоже знают. Ты любишь играть с воображением и ставить меня в тупик. Заставь меня сложиться пополам в приступе смеха одним взглядом. Ты сможешь это сделать. Только ты сможешь это сделать.       Щ — это щекотка. Было забавно впервые увидеть, как ты извиваешься от лёгких прикосновений к себе. У меня не было «повода», чтобы попробовать пощекотать тебя, но, когда возможность появилась, а идея так внезапно родилась в голове, я ни на секунду не пожалел об этом. Ради того, чтобы увидеть тебя в таком состоянии, стоило дожить до этого момента. Сначала ты не понял, что произошло, потом дёрнулся от меня, громко засмеялся и упал мне на колени, потеряв равновесие и почти поскользнувшись на коже дивана, на котором мы сидели. Ты дёргался и пытался встать, убрать мои руки от себя, умолял перестать, смеялся сквозь слезы. Волосы взъерошились, щеки раскраснелись, дыхание сбилось, на губах застыла широкая улыбка, а на глазах — слезы. Хорошо, что гримеры ещё не дошли до нас. Ты попросил больше так не делать, потому что со стороны это выглядит странно и на самом деле от щекотки мало кто получает удовольствие. Я пообещал, но время от времени все равно мог исподтишка коснуться тебя в самых чувствительных местах. Больше не доводил тебя до слез, но однозначно навсегда запомнил, как ты лежал у меня на коленях и смотрел из-под взмокшей чёлки в глаза, силясь отдышаться. Я бы сфотографировал и любовался бесконечно. Ты такой… такой… Ты такой, Арс. Именно такой.       Ъ — это недостатки. Твои непредсказуемость, дотошность, высокая самооценка, чудное чувство юмора, детские озорство и легкомысленность на камеру, старческие нудность и скрупулезность за ней, начитанность, перечитанность и недочитанность, молчаливость и разговорчивость, невозможность сдержаться от покупки какой-то очередной ненужной дорогой безделушки, постоянная жестикуляция и желание выделиться каким-нибудь пришибленным трюком, хорошо если без риска навредить себе. Ты не идеален.       Ы — это ыжлость. Я бы мог сказать, что меня совсем не волнуют мечтательные сны, собственные мысли, но иногда я все же думаю о том, что все могло бы быть чуть лучше, чем есть. Я бы не мог так сказать, потому что в глубине души я все равно чувствую это тревожное уныние. Все-таки мы не в сказке — тут счастливый конец добывается кровью и потом, а не по закону «в конце все будут жить долго и счастливо». В жизни это скорее исключение, чем правило. Я уверен, что буду жить ещё долго, но насчёт счастливо очень хочется поспорить. Так и тянет, потому что иногда мы ничего не можем сделать. Я не могу сказать, что закрываюсь часто в себе, сажусь на подоконник и свешиваю ноги, задумываясь о том, насколько бы сильно все изменилось, если бы сейчас я случайно-специально упал. Все не так плохо. Просто я ловлю себя все чаще на мыслях о том, что двум парням в этом мире — пусть даже и самом толерантном — тяжело. Было, есть и, скорее всего, будет. Если так подумать, то влюбиться в девушку и не понравиться ей как будто чувствуется делом поправимым. Есть шанс сводить её в любимое кафе, заговорить зубы — и она вмиг поменяет о тебе мнение и даст шанс. А если парень влюбился в другого парня, то заговаривай, не заговаривай — один черт, если он натурал. И если снова подумать, то ровно такая же ситуация может возникнуть и с девушкой, но почему-то подсознание как будто пресекает эти мысли на корню. И поэтому на меня накатывает какая-то навязчивая тоска. Этот мир слишком жесток с теми, кто не похож на большинство живущих в нем. По цвету кожи, образу жизни, материальному достатку, врождённым талантам, ориентации — уже не играет роли, когда вы стоите в одной братской могиле облитые бензином. Спичка сделает пируэт в воздухе и приземлится одному из вас на голову, по щелчку поджигая как будто точечно каждого, перескакивая жестоким огнём и душераздирающим криком по людям, которые не успели в своей жизни сделать ничего плохого, чтобы за это так страдать. Может хоть там они будут, наконец, счастливы…       Ь — это преимущества. Твои непредсказуемость, дотошность, высокая самооценка, чудное чувство юмора, детские озорство и легкомысленность на камеру, старческие нудность и скрупулезность за ней, начитанность, перечитанность и недочитанность, молчаливость и разговорчивость, невозможность сдержаться от покупки какой-то очередной ненужной дорогой безделушки, постоянная жестикуляция и желание выделиться каким-нибудь пришибленным трюком, хорошо если без риска навредить себе. Ты идеален.       Э — это эхолалия. Даже мне иногда это кажется странным, но я думаю, что просто выгляжу, как ребёнок, промышляя подобным, потому что делаю это осознанно только с тобой. Я знаю точно, но абсолютно не понимаю, как начинаю повторять сказанное тобой секунду назад, и сам улыбаюсь, будто услышал что-то смешное или впервые, а ты просто ошибся в ударении. И когда-нибудь мне так понравится, как одна и та же фраза прозвучала так по-разному от нас двоих, что я решу сделать её своей эпитафией. Я знаю, что ты точно хотя бы раз задумывался о том, что никогда бы не хотел выбирать из большого множества красивых фраз или стихов что-то одно единственное — просто чтобы в итоге его никто не прочел на твоём надгробии. Я точно знаю, что ты выбирал бы что-то особенное, а потом усмехался мысли, что все это очень глупо и требует больше времени на раздумия, чем какие-то восемьдесят-девяноста лет. А представь атмосферу кладбища. Вечный пронизывающий холод — даже знойным летом — просто от мысли, что под твоими ногами люди, которые уже никогда не успеют сказать все самое важное, что так хотели при жизни. И среди всех крестов и могильных плит будет одна знакомая. Подписана как будто моей рукой, как будто все ещё тепло не покинуло мою палитру, как будто остались краски на твой мир. Но буквы на граните выводил не я, а тепло скорее от твоего осознания, что я выбрал именно это. И ты сможешь прикоснуться, как будто ко мне, как будто точно знал, как будто сердце снова забилось в истерическом счастье. Спроси, насколько это все серьёзно. Спроси, насколько реальны написанные перед тобой слова. «Амур-тужур», Арс.       Ю — это юбочник. Вообще, как тебе нравится больше: бабник, волокита, донжуан, женолюб, кобель, ловелас, любезник, повеса, селадон? Выбирай, а мне больше нравится именно «юбочник». Ничего никем не доказано, конечно, и ты красивый, молодой, интересный мужчина, но от ревности я никуда не денусь и рано или поздно она бы меня застала, тем более вспоминая, что я жутко ревнивый. Моя личная слабость. Тонкая грань между безумием и безумием, которой нет. Какие грани, когда мне просто плохо?.. Просто плохо… Я в такие моменты надеюсь, что ты ни о чем не знаешь, больше всего, потому что обидно будет осознать, что ты делал это все специально. Вообще, я бы скорее хотел считать это презумпцией. Просто чтобы лишний раз не расстраиваться, зная какой ты скрытный и как я это в тебе ценю. А в общих чертах я не знаю и не имею права на твою личную жизнь, пока мы не вступили в законные отношения. И все-таки своему сердцу я не скажу, что ты свободный человек со своими нуждами и временем, которое тратишь как хочешь. Я не скажу, потому что оно не послушает. И я буду продолжать смотреть на каждую девушку рядом с тобой стеклянными глазами. Стекло прозрачное, Арс, а тонировать я его не собираюсь.       Я — это я. Это то, что тебе не нужно, Арсений. Никак и нигде. Тебе незачем думать о том, что я никогда не говорил вслух. Просто знай, что мой к тебе алфавит состоит всего из шести букв, они могут повторяться, но обязательно прозвучат. «Б». «Е». «Л». «Т». «Ю». «Я». Мне хватит. Потому что… Я — это то, на чем все закончится.

…

А ещё…

      А — это Антон. Это смех, это шутки, это романтика, это… счастье. Это смысл и тот момент, когда ты отключаешь телефон вручную для всех, кроме него. «А меня Антон», — и мир растекся на отражения в лужах. Растекся той самой улыбкой, из-за которой каждый человек становится красивее. Тем самым смехом, из которого состоит жизнь.

Алфавит начинается с одной одинокой буквы «А».

Наша история начнётся с двух одиноких букв «А».