Ешь, молись, люби

— Ты извращенец, — сказал Е Байи. Он даже палочки опустил — якобы так его поразило увиденное. — Тебе самому-то не совестно? Се-эр положил на рис вторую вяленую сливу и смерил его недовольным взглядом. — Мне этого достаточно. Цяньбэй. Е Байи усмехнулся. — Достаточно! Мы в Сямыне, здесь подают лучших креветок на всём побережье, а ты ешь пустой рис и сморщенные сливы! Хоть устричным соусом полей! Се-эр опустил глаза, чтобы не выдать раздражения. Лучше бы он остался на горе и дальше ел рисовую похлëбку, тогда этот человек не придирался бы к его вкусам! — Я ем только простые блюда, цяньбэй. Без приправ, лишëнные яркого вкуса. Почему-то признаваться в этом Бессмертному было стыдно. Се-эр боялся, что он усмехнëтся и обзовëт его невеждой, но Е Байи воззрился на него в удивлении. — Ты жил у Чжао Цзина, который на весь свет прославился пирами, но ел только пресный рис?! Се-эр промолчал бы, но опыт подсказывал ему, что Е Байи так просто не отстанет. На горе Чанмин, стоило Се-эру очнуться и начать ходить, держась за стену, его спаситель постоянно то высказывал недовольство, то что-то требовал. "Ты достаточно окреп, значит пойдëм путешествовать, — как-то сказал он и возражений не принимал. — Мне пригодится слуга". Се-эр, правда, не ожидал, что это будет путешествие по лапшичным и чайным. Впрочем, чем больше он узнавал Е Байи, тем меньше понимал о бессмертных. Всë не могло быть так просто. По ночам он, лëжа без сна, мысленно рисовал на потолке карту их странствий. Крабовый суп в Лояне. Лапша в Чэнду. Свиные голени, тушëные в вине, у горы Хэнша. Он пытался связать их со слухами, с политическими интригами, с тайными обществами и борьбой за власть в Цзянху, но каждая нить обрывалась. Как будто Е Байи и вправду хотел всего лишь отведать местных деликатесов. — В еду с приправами легче незаметно подмешать яд, цяньбэй. — Се-эр улыбнулся. — На вашем месте я бы поостерëгся. Е-Байи высокомерно усмехнулся в ответ. — Единственный, кто тут может захотеть меня отравить — ты. Но ты не захочешь, — спокойно объявил он, подцепляя палочками креветку и макая в соус. — Дурной разговор. Завтра пойдëм в монастырь Утренней свежести, там пекут такие пампушки, каких ты в жизни не пробовал, их точно никто не отравит. Ты буддист, даос? Мусульманин, может? Или у тебя своя, шаманская вера? Се-эр пожал плечами. Иму учила его молиться, и он прилежно повторял за ней жесты и слова, чтобы не расстраивать, но всегда знал — никто не станет слушать его мольбы. Только не после того, что он делал с людьми. Только не после того, как он впервые лëг с ифу. Боги требуют раскаяния, но он не раскаивался ни в чëм. — Я знаю, как вести себя в любом храме. — Хм, — только и сказал Е Байи, смерив его взглядом. Се-эр не стал спрашивать, что значило это "хм". Он видел даосов, позволявших змеям и скорпионам ползать по их телам, и не получивших ни единого укуса. Этот монах был таким же: спас скорпиона, потому что для Бессмертного все твари равны. Но не обманывался. "Ты злобное, безумное, жестокое существо, — прямо сказал он однажды. — Но за то, что раз в жизни ты поступил правильно, я тебя пощажу". Но Се-эр, обезумевший от горя, слабый от ран, неуклюже кинулся на него с кулаками, требуя убить. "Вот ещë,” отрезал Е Байи и нажал на какую-то точку, на сутки погрузившую Се-эра в сон. Вот и вся его милость. Се-эр поднялся, отодвинул миску. — Я проверю, сыты ли лошади, цяньбэй, — сказал он и быстро ушëл. Лучше б Е Байи читал ему проповеди, чем пытался накормить. Зачем возвращать к жизни того, кто жить не хочет? *** От еды и чая он отказался, сделал вид, что ему интереснее виды, открывавшиеся с монастырской террасы. Е Байи и настоятель о чëм-то беседовали в павильоне под изогнутой сосной, и гора пампушек на блюде между ними стремительно уменьшалась. За счёт Е Байи, конечно. Настоятель, тощий сморчок в шафранной рясе, лишь поднимал раз в минуту чашку с чаем. Его сморщенные, узловатые пальцы тряслись так, что чашка ходила ходуном. Се-эр сомневался, что старик вообще пьëт. Этот мешок костей оказался другом молодости Е Байи. Младшим товарищем, который когда-то бросил меч ради сутр и не соблазнился даосскими исканиями. Се-эр надеялся, что хоть сюда они пришли не просто так, а по какой-то тайной причине, но старики только и делали, что вспоминали Жун Чанцина, рассыпая вокруг ворох каких-то имëн, вспоминая, кто, когда и от чего умер. Се-эру быстро стало скучно, и он отправился осматривать монастырь. Красоты пагод и изящный сад с мостиками над ручьëм его мало интересовали, он пытался вспомнить то же чувство покоя, которое посещало его, когда они с ифу гуляли по саду поместья. Ифу любил рассказывать о том, как сам всë придумал и обустроил, как советовался с геомантами, сколько серебра потратил. Се-эр его слов не запоминал, — ему приятно было слушать голос ифу, смотреть на его улыбку, блестящие от удовольствия глаза, ямочки на щеках… Теперь ему приходилось бродить по незнакомому саду в одиночестве. Монахи проходили мимо по своим делам, молча кланяясь ему. Он, в простых светло-голубых одеждах слуги, их не интересовал. Только один лысый греховодник исподтишка улыбнулся ему. Есть голод, который пампушками не утолить. Дойдя до открытых дверей храма, Се-эр остановился. Золотое изваяние Будды светилось в полутьме: на полных губах лëгкая улыбка, веки полуопущены. "А-Се, взгляни, как спокоен Шакьямуни. Что бы ты ни сделал, если раскаешься перед ним, он не осудит. Он любит всех живых существ и тебя тоже". Наверное, иму о чëм-то знала, потому и водила его в храм каждый раз, когда он возвращался в поместье. "Твоя иму всегда молится бодхисаттве Гуаньинь, чтобы хранила тебя, дитя. Ты хороший сын, я всегда ей об этом говорю". Он вошëл, встал на колени. Спокойная, белоликая Гуаньинь подняла пухлую руку в благословляющем жесте. Еë колени под складками одежд казались такими же мягкими и уютными, как колени иму. "Если б ты узнала обо всëм, что я сделал, ты бы простила меня?" Нет. Конечно, нет. Иму была всего лишь женщиной, а не бодхисаттвой. Она отворачивалась, случайно увидев, как Се-эр утром выходит из покоев ифу, делала вид, что не замечает его, но от вида крови и мерзкого колдовства она просто сбежала бы в ужасе. Он помнил слова, но не стал молиться. Просто лениво рассматривал свечи-лотосы и золотые украшения… Но всë равно не услышал, как подошëл Е Байи. Заметил его, лишь когда пламя свечей шевельнулось, и обернулся. — Я не хотел мешать, — неожиданно мягко сказал Е Байи. — Делай что делал, я сейчас уйду. — Я не молился, всего лишь прикидывал, сколько стоит этот алтарь. — Се-эр поднялся, стараясь не смотреть ему в глаза. Словно мысли об иму были постыдной тайной. Е Байи усмехнулся. — Не говори только, что ни во что не веришь. Погребальные деньги ты для своего ифу жëг, я видел. Так почему не помолиться за его душу? Се-эр сжал кулаки. — Разве это поможет, цяньбэй? — сказал он, стараясь, чтобы не звучало враждебно. — Тысячи лет не хватит, чтобы вымолить для него прощение. — Думаешь, мы для мëртвых это делаем? Нет. Только для себя. — Е Байи бросил ему пампушку. — Ладно, если захочешь отдохнуть с дороги, нам выделили келью в северном пределе. Я собираюсь поспать как следует, а ты как знаешь. Се-эр поймал пампушку, но пробовать не стал, положил рядом с подношениями. Вкусная еда и вино делают человека ленивым, молитвы — наивным, тяга к удовольствиям — слабым. Се Ван никогда не запрещал своим скорпионам вволю есть, пить и развлекаться, но сам был к этому равнодушен. Потому он и был правителем, а они — лишь подданными. Но отчего тогда не получалось подчинить гнавшегося за удовольствиями Е Байи? *** Келья была маленькой и унылой: две койки, жаровня да маленькое изваяние Будды в нише. Е Байи это не смущало: он повесил верхний халат на перекладину у стены и спокойно спал, сложив руки на груди, как мертвец. Се-эр не мог заснуть. Он задремал было, но в полусне ему послышался скрип половиц, и он вскочил, принялся простукивать стены рукоятью ножа. Ухмылка молодого монаха всë не выходила у него из головы. Если настоятель слаб, а монахи развратны, значит, здесь творится разбой. Весь монастырь изрыт норами, нужно только найти, где выход, и, когда грабитель покажется, вонзить нож прямо в горло… — Что ты делаешь? — сонно спросил Е Байи, приподнявшись на локте. — Совсем с ума сошëл? — В некоторых монастырях монахи прокрадываются в кельи тайными ходами. Я не хочу, чтобы нас ограбили. Цяньбэй. Е Байи тяжело вздохнул. — Да успокаиваешься ты когда-нибудь?! — грозно спросил он. — Ложись, если кто-то сюда проберëтся, я услышу. Со слухом у меня пока всë в порядке. Се-эр сел на кровать, но нож не выпустил. — Мне следовало остаться на горе Чанмин, — вдруг сказал он, неожиданно для себя. Е Байи пошевелил прутом угли в жаровне, вытянул над ними руки, хоть была летняя ночь. — Может, и следовало, — задумчиво ответил он. — Да только Чанмин — это проклятье, а не убежище. Ты молодой, живой, красивый. Тебе надо вернуться в мир, а не сидеть одному на ледяной вершине. Се-эр удивлëнно взглянул на него. — "Красивый"? И получил в ответ быстрый, сердитый взгляд. — А всего остального ты не услышал? Да, красивый. Думаешь, у меня глаз нет? Уж красавца от урода как-нибудь отличу. Каждый раз, когда Е Байи хвалил его, он не знал, как себя чувствовать. Вместо удовольствия приходила странная тревога. Чего этот человек хочет от него? Зачем говорит эти слова? К тому же… Е Байи и сам был красив. Как могли мужественность воина и изящество небожителя сочетаться с характером капризного, вечно недовольного старика? Эти большие тëмные глаза и пухлые, прелестно изогнутые, словно боевой лук, губы должны были украшать кого-то более утончëнного. — Значит, я должен вернуться в мир, потому что молод и красив? А если я снова начну убивать, цяньбэй? — Он сладко улыбнулся, прогоняя тревогу. — Не все скорпионы погибли. Взгляд Е Байи стал тяжëлым. Словно Бессмертный саму душу Се-эра стиснул в кулаке. — Я знаю, что ты любишь убивать, — сказал он. — Мне рассказывали про твою шутку над Ван Мосюанем. — Вот как. — Се-эр улыбнулся снова, вспоминая, как ловко вонзил в этого старого слизня клинок. — Разве не забавно, когда… — Не забавно, — отрезал Е Байи. И вдруг усмехнулся. — Но я сейчас расскажу забавную штуку о тебе: ты ни разу не кончил под мужчиной, сколько ни пытался. Се-эр едва не метнул в него нож, пришлось сжать запястье другой рукой. — Какое… какое это имеет… Е Байи самодовольно огладил белую прядь у виска. — Никогда не ел вкусного, никогда не молился от души, никогда не изливал семя от удовольствия. Конечно, тебе только убийства и нравятся! Когда свою жизнь не живëшь, остаëтся только отбирать чужую! Се-эр потерял дар речи от такой наглости. Но Е Байи даже не заметил, довольный собой. — Будь ты обжорой и повесой, я бы тебе устроил воздержание, но раз ты ничего на свете не видел, будем это исправлять. С завтрашнего дня. А теперь спи, завтра у нас долгий путь. — Куда? — прошипел Се-эр сквозь стиснутые зубы. — В Чжаньчжоу. За пельменями с говядиной. *** Ему действительно пришлось есть пельмени. Е Байи, правда, не стал мучить его полной порцией, зато велел подавальщику принести понемногу от каждого блюда в заведении: несколько блинчиков с утиной грудкой, чашку риса, сваренного в чае, димсамов, хрустящих пирожков с фруктами и несколько разных супов, названий которых Се-эр не запомнил. — Не хочешь — не ешь, мне же больше достанется, — проворчал Е Байи, высыпая в лапшу пахучий, мелко нарубленный молодой лук. — Но лучше попробуй. Никто тебя здесь не отравит. Се-эр оглядел ресторан, безвкусно разукрашенный алыми и золотыми тканями, словно для свадьбы. Ду Пуса любила это пошлое место, — здесь всегда находились мужчины, готовые еë угостить. Се-эр так и не узнал, для чего она брала его с собой. Они притворялись музыкантом и певицей, ели бесплатно, делали вид, что веселятся, и, возвратившись к своим жизням, никогда об этом не говорили. Пожалуй… это и вправду было не хуже, чем устраивать резню в какой-нибудь школе. Куда же исчезла Ду Пуса? Почему не ищет его? Он послушно ел, не замечая вкуса. Куда она исчезла? Наверное, залегла на дно и ждëт появления нового сильного игрока. Нового хозяина. Лучше бы ей так и поступить, ради еë же блага… Се-эр отложил палочки. — Ну? — спросил Е Байи, внимательно наблюдая за ним. — Вкусно? — Да, цяньбэй. — Лжец. Ну, как знаешь. — Е Байи безо всякого смущения придвинул к себе его недоеденные димсамы с чëрными грибами. — О чëм задумался? Сравниваешь себя с местными музыкантами? Се-эр даже не заметил музыки. — Я был в монастыре. Теперь вы накормили меня ужином. Что дальше? — спросил он, чтобы отвлечься. — Пойдëм в бани и купим тебе проститутку, — невозмутимо ответил Е Байи, отправляя в рот кусок утиной грудки. Се-эр сухо усмехнулся… и понял, что старая черепаха не шутит. Им овладела ярость. — Без этого я обойдусь, цяньбэй, — прошипел он. — Разврат мне не интересен. — Я не сказал, что обязательно женщину. Но решил, вдруг ты захочешь хоть раз в жизни попробовать? Он не насмехался, и отчего-то это злило Се-эра ещë сильнее. — Нет. Я не хочу женщину. — Значит, мужчину, с которым поймëшь наконец, для чего люди тратят на это время. — Е Байи прибавил пустую тарелку к невысокой башне таких же и взялся за фрукты в карамели. — Я был счастлив служить ифу! — Се-эр готов был вонзить в него нож, но сдержался, зная, что это бесполезно. — Ему нравились весенние игры, я делал это только для него. Да, ему никогда не хватало времени, приходилось заканчивать всë самому, в одиночестве своих покоев. Но это было крошечное неудобство ради того, чтобы спать в постели ифу, слушая его дыхание, и воображать, что так может быть каждую ночь. Он улыбнулся, прогоняя мысли об ифу, не желая тосковать снова. — Ещё я порой убивал идиотов, которые ничего не видели, кроме своих желаний. Когда мужчина думает членом, добраться до него так легко! Я никогда не буду так глуп. — А по-моему, ты просто боишься, что тебе понравится. — Е Байи отпил золотистого бульона и просиял. — Ах, хорошо! Се-эр впервые видел человека, который так радовался ерунде. — Что же мы всë говорим обо мне? Почему святой бессмертный так одержим удовольствиями, вот что интереснее, — промурлыкал он, надеясь испортить старой черепахе удовольствие. — Я собираюсь умереть, — ответил Е Байи, потянувшись за паровой булочкой. Се-эр вцепился в край стола, но заставил себя разжать пальцы. Нет. Эта старая черепаха не должна видеть его волнение! — Вы хотите убить себя в живописном месте? — предположил он, стараясь, чтоб голос не дрожал. — Нет, я уже себя убиваю. — Е Байи показал на седую прядь, всегда вызывавшую в Се-эре некоторое волнение. — Бессмертным нельзя спускаться с гор и есть горячую еду. Но мне надоело есть лëд, лучше уж умереть от миски хорошей лапши. Се-эр улыбнулся. — Прекрасно. Поступайте, как знаете. Спасибо за ужин, цяньбэй, — ответил он самым милым голосом, на который был способен, и быстрым шагом вышел из ресторана. Он едва успел добежать до отхожего места. Его тело не желало принимать всю эту острую, жирную, пряную пищу, несущую только смерть. Желудок мучительно выплëскивал всë чужеродное, слëзы навернулись на глаза. Как в тумане он почувствовал, что кто-то придерживает его волосы над вонючей ямой. И даже не боится замарать белых рукавов. — Я не могу… — Се-эр сплюнул горькую слюну между спазмами. — Удовольствия… плотские радости… это не для меня… Его снова вырвало. — Глупо вышло. — Е Байи достал из рукава белый шëлковый платок, утëр его щëки и подбородок. — Слишком много тяжëлой еды за раз. Ты, наверное, и вкуса не почувствовал, а главное-то в этом. Се-эр ничего не ответил. В желудке как будто ничего больше не осталось, только спазмы всë колотили и колотили, как рыдания, губы дрожали. Е Байи приобнял его за плечи. — Ну, пошли, страдалец, — неожиданно мягко сказал он. — Выпьешь воды и ложись в постель. Придумаем что-нибудь получше обжорства. Се-эру было всë равно. Он прижался к тëплому плечу и позволял вести себя, слëзы размывали всë вокруг. "Почему я плачу? — спрашивал он себя. — Почему?" Но не находил ответа. Он позволил уложить себя в постель, позволил Е Байи сесть рядом. Выпил чашку воды. — Вот так. Отдыхай теперь, маленький скорпион со слабым животом. — Е Байи подтянул его одеяло повыше. — Ты… не обязан соглашаться на всë, что тебе предлагают всякие глупые старики. Он выглядел… виноватым? Нет, смущëнным, пожалуй. В другое время Се-эр торжествовал бы. Но теперь лишь тайком прижался рукой к его бедру, сам не зная, зачем. Чтоб подольше чувствовать этого человека. Живого. Пока живого. Он убрал руку и отвернулся к стене. Что за мерзкая слабость! Ни к кому нельзя привязываться. Уж точно не к этой старой черепахе, которая всë равно скоро сдохнет! Е Байи вздохнул у него за спиной и погасил свечу. *** — Я придумал, — сказал Е Байи, обмахиваясь листом кувшинки, как веером. К вечеру от воды потянуло холодом, комары пищали, поднимаясь из травы. Се-эр предпочëл закутаться в плащ и сесть на корму лодки, за занавески, подальше от лампы, а старую черепаху насекомые как будто вообще не трогали. — О чëм вы, цяньбэй? — Се-эр наклонился к борту, погрузил пальцы в жидкое золото закатной реки. Где-то вдали лодочник завëл протяжную песню, направляя судëнышко вдаль — их же лодкой никто не правил, Е Байи заставлял еë плыть, куда вздумается, течением ци. — О том, чтоб показать тебе, что еда бывает вкусной. Что глаза закатил? Если я решил, то не отступаю от задуманного! — Вы сказали, что я не обязан слушать глупых стариков. — Се-эр зевнул, прикрыв рот рукой. Качка всегда его усыпляла, потому он и не любил плавать. — Глупых — не обязан, но я-то умëн. Вот причалим в Ханьчжоу, и я всë для тебя устрою. Ещë спасибо мне скажешь! Се-эр лишь пожал плечами. Иногда он чувствовал себя просто игрушкой в руках бессмертного, настоящим слугой. В Ханьчжоу именно ему пришлось ходить по гостиницам и постоялым дворам, отыскивая недорогие, но достойные бессмертного комнаты, пока Е Байи бродил где-то в сумерках. Именно ему пришлось искать для лодки бесплатный причал. К ночи он был совсем вымотан и даже не удивился, вернувшись в гостиницу и увидев знакомые белые одежды. Пусть Е Байи никак не мог узнать, какое место и комнату выбрал Се-эр, эти даосские штучки давно перестали удивлять. Что было интереснее, так это три маленькие узкие тарелочки, стоящие перед ним в ряд, и крошечная, будто кукольная, чашечка белого риса. Каждая тарелочка прикрыта была салфеткой, но на одной Се-эр разглядел кусочек льда, а на другой — угольную пыль. Что эта старая черепаха задумала… — Устал? Проголодался, наверное? Садись, — велел Е Байи. Се-эр послушно опустился на подушку напротив, по привычке налил цяньбэю чаю. — Что вы задумали? — Завяжу тебе глаза и буду кормить, — серьëзно сказал Е Байи, отпивая чай и жмурясь от удовольствия. — Что? — Се-эр неприятно улыбнулся. — Завяжете мне глаза? Это какая-то пытка? — Вот и узнаем. Не понравится, скажешь, и я всë прекращу. Что, не доверяешь мне? Се-эр хотел сказать что-то резкое, заявить, что слишком устал для игр, но осёкся, — Е Байи выпростал из волос белую ленту и протянул ему на вытянутых руках. — Завяжи тогда сам. — Нет… — отчего-то у Се-эра пересохло в горле. — Если вам это нужно, делайте всë сами. Цяньбэй. Е Байи послушался. Его лента пахла морозной свежестью с нотками талого снега, как весь он. Она легла на глаза, и вокруг не осталось ничего, кроме снежной чистоты. Се-эр напряг слух, принюхался: он умел обходиться без зрения, чувствовал врага даже по колыханию воздуха. По тому, как зашуршал шëлк и скрипнули половицы, он понял, что Е Байи сел рядом. — Открой рот. Се-эр послушался, и был вознаграждëн. Что-то холодное, солоноватое и скользкое легло на его язык. Повеяло морем. Это был кусочек рыбы, истекающий жирком, распадающийся от прикосновения к нëбу. Даже жевать его было не обязательно: прохладная плоть, сладковатая и солëная одновременно, распадалась во рту на крупинки. — Местный тунец, — сказал Е Байи. Его голос казался отвратительно довольным. — Нравится? Се-эр подумал, что в жизни не пробовал ничего вкуснее, но в ответ только пожал плечами. — Это рыба. — Какой наблюдательный. Открой рот, заешь рисом. Рис был пресным, наверное, чтобы перебить вкус тунца, но Се-эр чувствовал структуру каждого суховатого, распаренного зëрнышка, и это ощущение тоже было новым, незнакомым. За рисом последовала креветка, такая большая, что он одолел еë лишь в три укуса. Еë упругая плоть хрустела на зубах, отдавая свежей кислотой лимона, тëплый запах, похожий на аромат жареных тыквенных семян, успокаивал, обещая сытость и наслаждение. — Сам еë для тебя чистил. — Е Байи зашуршал салфетками и снова поднëс ему рис. — Это вкусно, Е-цяньбэй, — Се-эр не видел смысла отпираться. В нëм разгоралось любопытство, схожее с любовным. С таким же любопытством он впервые взял в рот кое-что потвëрже и побольше креветки. Этот солëный, горьковатый вкус навсегда остался в его памяти. Вкус единственного… Воспоминания перебил запах жареного мяса, и тут же — нечто тëплое проникло в его послушно открытый рот, приятная тяжесть легла на язык. Пряность и острота, а под ними едва угадывается вкус мягкой шейки молочного поросëнка. Поджаристая корочка хрустела на зубах, жир, на углях ставший невесомым, дал сок, но челюстям нужно было приятно потрудиться, чтоб прожевать обманчиво нежное, податливое мясо. — Свинина с юга. Я слышал, вы, скорпионы, вечно устраивали пирушки с жареным мясом. Нужно было зайти к вам в гости! — Чтобы перебить нас всех заранее? — Се-эр сам потянулся к нему, губами сняв с палочек комок риса. — Просто интересно было бы посмотреть, как ты жил до нашей встречи. От чего ты отказался. "Я не отказывался", — хотел возразить Се-эр, но рот ему заткнул кусочек чего-то сладковато-острого. За соусом не разобрать было вкус мяса, но лëгкий аромат орехов волновал. Острое, сладкое, вызывающее. Как можно было простую курицу приготовить… так? Он облизнулся, и получил в награду мягкий смешок. — Курица гунбао. Ну что? Вернëшься после такого к своему пресному рису? — От того, что курица с приправами вкусна, рис не перестал быть вкусным, и убийцы не перестали травить еду. Е Байи вздохнул. — Ладно, упрямец, посмотрим, что ты скажешь про десерт! Долька манго, очищенная, таяла во рту как ароматное тибетское масло. За ним — нежный, как поцелуй, персик в бархатистой кожуре. И наконец, вершина всего — твëрдый кусочек карамели, словно сладкий камушек, но стоило вонзить в него зубы, как тонкая карамельная скорлупа треснула, и жаркий, будто лето, апельсиновый сок пролился, заполняя рот вкусом, ароматом… Он не успел сдержать стон. Сглотнул, облизнул губы. Поëрзал на подушке, пытаясь без рук поправить набухшее в штанах мужское естество. Как глупо — возбудиться от апельсина в карамели! Но как приятно… — Ещë… — прошептал он, вслепую потянувшись вперëд, принимая языком твëрдую, тëплую кармель. Но в этот раз его губы захватили не палочки. Е Байи кормил его из рук. За такую наглость Се-эр чуть прикусил его пальцы, — не до крови, так — чтоб напомнить об уважении… — Я тебе не маньтоу, паршивец! Лëгкая пощëчина, почти поглаживание… Се-эр застонал снова, не выдержав. Он ненавидел пощëчины, считая их унижением, но порой унижение было слаще спелого алого боярышника, освежившего его рот тонким ароматом. Он сдëрнул повязку, медленно облизал пальцы, глядя Е Байи прямо в глаза. Придвинулся ближе. — Вы как-то предложили мне испытать плотские удовольствия, цяньбэй. Я готов. Е Байи усмехнулся, отвëл глаза, словно призывая в свидетели кого-то невидимого. — Хорошо. Завтра пойдëм в бани, найдëм тебе какого-нибудь умелого мальчишку. — Мне не нужен мальчишка. — Се-эр придвинулся ближе, на расстояние поцелуя. — Меня привлекают… зрелые мужчины. Е Байи встал, принялся собирать тарелки, сунул в рот остатки риса. — Значит, будет зрелый. Об этом не беспокойся. Он выбежал из комнаты, как зверь из клетки. В любой другой миг Се-эр был бы доволен, что смутил наглеца, но теперь пришло лишь раздражение. Неужто он недостаточно хорош собой? Бред. Да, он похудел после болезни, лицо потемнело от загара, но не станет же старая горная черепаха привередничать… "Ты грязный, — голос в его голове был неприятно похож на голос ифу. — Он видит это. Чувствует. Он никогда не прикоснëтся к такому, как ты". Бессмертный… Может ли он увидеть на его груди давно стëршиеся следы алой верëвки, которой ифу связывал его, когда увлекался ещë этим искусством? Может ли заметить давно сошедшие синяки на его бëдрах, давно смытые потëки семени на его лице и волосах, с той ночи, когда пятеро гостей ифу захотели остаться с юным музыкантом, и ифу с улыбкой махнул рукой, позволяя, и тайком передал Се-эру пилюлю, позволяющую разуму словно выходить из тела. Пилюли хватило на всю ночь. Тогда Се-эр считал это заботой… Увидит ли Бессмертный, каким отвратительно глупым он был? "Мне всë равно, — зло подумал он, чувствуя, как улетучивается возбуждение, и сладкая карамель оставляет во рту кислый вкус. — Пусть подавится своим благочестием!" Пусть подавится! *** Он ожидал, что Е Байи приведëт его в какой-нибудь бордель, каких много было в Янчжоу, но Бессмертный уверенно прошëл мимо всех изогнутых мостиков и выбрал бани на отшибе. Вывеска, в сумерках блестящая сусальным золотом, гласила алыми буквами: "Золотой карп". Из дверей вырывались клубы пара, запах подгнивших тряпок смешивался с ароматом лотосов, роз и прочих благовоний. Ступать внутрь, в эту липкую влагу, было неприятно, ещë неприятнее — избавляться от одежды на глазах у всех и кутаться лишь в тонкий халат. — Последняя дверь по коридору, — сказал ему Е Байи. Он не спешил одеваться: стоял перед бронзовым зеркалом голый и пытался заколоть волосы так, чтоб ни пряди не выбилось. В другое время Се-эр помог бы ему, но в этот раз засмотрелся на бугрящуюся мускулами спину и точëные ягодицы. Ничего общего с ифу, таким приятно мягким, что порой приятно было укусить его игриво за живот или за грудь… — Куда это ты смотришь? — грозно спросил Е Байи, но его яшмовые щëки чуть порозовели. — Что, никогда мужскую задницу не видел? Се-эр сладко улыбнулся. — Она такая бледная, цяньбэй, подумал, что новая луна взошла на небосклоне. Е Байи не захотел обижаться, — фыркнул. — Иди уже, и там смотри на что пожелаешь и делай что нравится. Я буду в соседней комнате — хочу, чтоб кто-нибудь тут помял как следует мои старые кости! Се-эр пожал плечами. Ему было всë равно, что он будет делать. Пусть даже сам позовëт каких-нибудь юнцов и будет развлекаться! Он чувствовал себя неспокойно без косметики, без потайного ножа в рукаве, но решительно прошëл в маленькую, скудно освещëнную комнату, расписанную пейзажами лотосовых прудов. Банщик как раз застилал стол чистой простынëй. Он был на две головы выше Се-эра, шире в плечах. По всему его мощному, склонному к полноте телу серебрились жëсткие волоски, борода и усы поблëскивали от влаги. На нëм не было ничего, кроме полотенца, низко повязанного вокруг бëдер. Се-эр сглотнул. Так вот, что придумал проклятый Е Байи… Банщик заметил его и поклонился. — Ложитесь, молодой господин, и ни о чëм не думайте. За всë уплачено. "За что уплачено?"— хотел спросить Се-эр, сбрасывая с плеч халат и устраиваясь на столе. "Что, если я захочу вонзить в тебя нож и посмотреть, как ты корчишься от боли?" Он вздрогнул, когда уверенные, тëплые ладони коснулись его спины. Совсем не похожие на лëгкие, мягкие руки Ду Пусы, — единственной, кого он допускал делать массаж после трудного дня. И вот теперь его смеет касаться первый встречный, которому Е Байи заплатил неизвестно за что. Он закрыл глаза, убеждая себя, что ему всë равно. Как обычно. Это оказалось легко, — банщик знал своë дело, и под его руками трудно было думать: он словно заново вылепливал каждую мышцу. Сначала взялся за плечи и шею, закостеневшие от сна на земле и в чужих постелях. Спустился к пояснице, уставшей от седла, промял бëдра и икры, которые то и дело судорогой сводило от долгой ходьбы по горам… Когда он коснулся ягодиц, провëл между ними ребром ладони, Се-эр уже не смог заставить себя встать и сломать наглецу руку. И когда первый скользкий от масла палец проник внутрь, он лишь застонал беспомощно. Хорошо… Как этот человек умудрился так быстро отыскать нужное место, потереть тайный бугорок внутри так, как было приятнее всего? Се-эр невольно приподнял бëдра, и палец вошëл глубже. Затем второй… Он некстати подумал, что Е Байи за стеной. И что он… что он, верно, смог бы сделать всë не хуже. Его руки выглядели изящными, умелыми. Когда Се-эр заново учился владеть своим телом, Байи постоянно делал ему массаж. Через возбуждение пробилась странная грусть. Когда Е Байи возился с ним, они были ближе, — два живых человека на мëртвой горе. А теперь… теперь старое чудовище даже не разговаривает с ним почти. Собирается выгнать в мир… Он охнул от неожиданности, когда банщик вдруг одним движением перевернул его на спину. — У молодого господина все мышцы напряжены, — сказал он, посмеиваясь. Полотенце сползло с его бëдер и не упало лишь потому, что зацепилось за недлинный, но мясистый янский корень, стоящий торчком над тяжëлой мошонкой. Се-эр невольно облизнул губы и отвернулся. Его собственное мужское естество, уже разбуженное, окончательно окрепло. — И что с того… — слабо проговорил он, зная, что прикрываться было бы глупо. — А вот здесь самое большое напряжение, — мощная ладонь обхватила его мужское естество, скользнула пару раз на пробу. Се-эр подавился стоном, закрыл глаза. Обычно, делая это сам, он всегда представлял ифу. Их постельную игру. "Ифу, с вашим Се-эром происходит что-то странное… всë его тело как в огне… вот, пощупайте. Как это исправить?" И ифу всегда подыгрывал ему. Е Байи не стал бы подыгрывать. Этот грубиян был бы быстрым и резким, его ладонь — жëсткой… Се-эр открыл глаза, сел, недовольного отбрасывая чужую руку. — Не знаю, за что тебе заплатили, но я добавлю, если пустишь в дело вот это, — он схватил банщика за обнажившееся мужское естество и неласково потянул. Тот и глазом не моргнул, бережно взял Се-эра под колени, под спину. — Желаете на ложе, господин? Се-эр подавил желание согласиться. С тех пор как ему исполнилось пятнадцать, ифу больше не носил его на руках, а ведь он так скучал по этому… Но Е Байи не стал бы так с ним нежничать. — Нет. Прямо здесь. В мгновение ока он оказался поперëк стола: ноги закинуты на могучие плечи, опытные пальцы снуют внутри, растягивая: два, потом три… Вот так… Се-эр откинулся назад, вцепился в край столешницы за головой. Наощупь мужское естество этого подлеца оказалось больше, толще, чем на вид, но ему всë равно не сравниться было с Байи… О, Се-эр достаточно насмотрелся в купальнях, на реках, и решил, что никогда бы не принял внутрь подобное. Но сейчас ему хотелось, хотелось… Быть заполненным. — С тобой нужно нежнее, принцесса? — сильные пальцы подразнили его соски, слегка оттягивая. Се-эр зажмурился, представляя, как ломает каждый сустав по очереди. — Нет, — холодно ответил он. — Твой господин желает… Он подавился словами. Байи… такой же безжалостный, на самой грани жестокости. Так же безошибочно находит нужное место с каждым ударом, всегда атакуя точно в цель. Такой же равнодушный… Нет. Байи никогда не был к нему равнодушен. Он ворчал, ругался, порой посмеивался над ним, но всегда был рядом. Поддерживал, помогая делать первые шаги, как ребëнку. Разминал мышцы, сведëнные судорогой. Сидел рядом, когда мучили кошмары, и не тушил огня… хвалил еду, что он приготовил… "Вот это настоящие цзунцзы! Всë-таки от тебя есть толк, сын Чжао Цзина!" Почему же Байи не хвалит его теперь… такого послушного, сладко стонущего, так умело принимающего его внутрь, слегка сжимая мышцами ещë и ещë… Но вот опытная рука обхватила его мужское естество, и это была лучшая похвала. Он выгнулся, насаживаясь глубже, и какая-то струна, натянувшаяся внутри лопнула, семя выплеснулось на живот ещë и ещë, неостановимо… — Желаете в бадью, господин? Или в бассейн с холодной водой? Се-эр устало махнул рукой, не желая отвечать. Наваждение исчезло, голова была лëгкая и пустая. — Я хочу вымыться как следует, — наконец сказал он, дождавшись, пока его, со всех сторон оботрут тëплым, влажным полотенцем. Банщик довольно хмыкнул. — Значит, сейчас спущу с вас три шкуры по-северному, господин. Будете как новенький. "Эту грязь даже по-северному не смыть", — подумал Се-эр, пряча лицо в сложенные руки. К чертям всë это. *** — Ты весь прямо светишься, — усмехнулся Е Байи, подцепляя палочкой очередной хрустящий кусочек баклажана в сладком соусе. — И щëки порозовели. Драли там тебя как следует? — Что? — Се-эр прищурился. Он сам не знал, как дошëл до гостиницы, ноги едва слушались, но эта грубость была как ушат холодной воды. — В этих банях умеют с человека шкуру содрать так, что он благодарен будет. Понравилось? Иди сюда, съешь баклажан. Се-эр подошëл к нему, но не стал садиться. Е Байи выглядел как обычно, лишь волосы вились слегка, непросохшие, и седая прядь как-будто стала шире. — Значит, для меня вы купили особые услуги, Е-цяньбэй. А для себя? — Пф! Стар я для всех этих глупостей. — Е Байи уничтожил остатки баклажана и придвинул к себе тарелку с яичными блинчиками в карамели. — Но ваше тело молодо. У него есть потребности. Так почему нет? Се-эр сам не знал, зачем спрашивает. И, конечно же, заработал сердитый взгляд в ответ. — Уксуса напился? Не лезь в дела старших, мальчишка! Се-эр лишь пожал плечами. Он слишком хотел спать. — Тогда спокойной ночи, цяньбэй… — Подожди. — Е Байи смотрел на него не отрываясь, серьëзный. — Так понравилось? — Моему телу. — Что это значит? Се-эр взглянул на него удивлëнно. Как Бессмертный мог быть так наивен? Или это какая-то проверка? — Ифу говорил мне, что я рассеянный. Что мои мысли постоянно уносятся куда-то. И в этот раз, когда моë тело наслаждалось, мысли куда-то унеслись. Так бывает всегда. Е Байи покачал головой. Значит, неправильный ответ. — Нет, ты не рассеянный. И когда я кормил тебя с рук, ты был со мной душой и телом. Значит, нужно пробовать что-то другое. — Но знаете ли вы, что пробовать, цяньбэй? — Се-эр слегка прищурился. — Или вы уже сами обо всëм забыли? Не тревожьтесь обо мне, я действительно впервые "кончил под мужиком". Мне достаточно этого. Но ему не было достаточно. И хоть в голове стоял приятный туман, хоть тянуло в сон, разум не мог успокоиться. Е Байи забыл обо всëм. Лишь о еде вспомнил. Как же напомнить ему, что есть иное… *** — Уха, вот что нам нужно, — провозгласил Е Байи, сматывая канат. — А лучшая уха, говорят, в… Се-эр, ëжившийся от утренней прохлады, перестал слушать. Ему всë равно было, куда они плывут, он лишь хотел лодку побольше: с настоящей каютой, где ветер не достанет, а не с этой открытой всем ветрам… беседкой, где не помещается ничего, кроме стола и подушек. Но он прекрасно знал, что жаловаться бесполезно. Е Байи как кот — где бы он ни уселся, казалось, что это самое удобное место на свете. Привыкший медитировать на голых камнях, он и такую лодку считал роскошью. Когда они вышли на открытую воду, и лодка побежала привольно среди золотящихся полей, мимо рыбацких деревень, провожаемая мычанием купающихся волов, чëрных и блестящих как валуны, Е Байи наконец закончил распространяться об ухе. — Не спи, скорпионыш. Давай сыграем в сянци, — он легонько пнул задремавшего Се-эра по щиколотке носком сапога. — У меня есть идея получше, — Се-эр достал из рукава чëрную шëлковую ленту. Эта мысль пришла к нему вчера в полусне, и была слишком соблазнительна, чтоб не попробовать. — Хочешь мне глаза завязать? Зачем это? — Е Байи покосился на ленту. — Отплатить вам той же монетой, Е-цяньбэй. Вы завязали мне глаза, чтобы я почувствовал вкус жизни, так что я сделаю то же самое для вас. Е Байи вздохнул. — Ладно, веселись, — проворчал он, позволяя завязать себе глаза. — Всë равно тут больше нечем заняться. Ну? Что ты придумал? Он даже не напрягся, — словно и с повязкой видел всë насквозь. Но стоило Се-эру коснуться его щеки на пробу, как он напрягся, выпрямил спину. — Решил меня обла… Се-эр подался вперëд и прижался губами к его губам. Целомудренно, нежно. Он никого ещë так не целовал. Свой первый поцелуй он жадно вырвал у ифу и сбежал. Но сейчас ему некуда было торопиться. Он закрыл глаза, привыкая к мягкости, к щекочущему чужому дыханию. Приоткрыл рот, нежно прихватив нижнюю губу Байи на пробу. "Разведи руки вот так и держи на весу, пока я всë не смотаю". Ему вспомнилось вдруг, как Е Байи принëс из деревни спутанный моток некрашеной пряжи, и пришлось помогать сматывать еë в клубки. А после Бессмертный достал длинные деревянные иглы и принялся сплетать нити, ряд за рядом. "Снег глубокий, так что будут тебе тëплые носки и шарф". Се-эр отстранился и быстро вытер нос, стараясь не хлюпнуть случайно. Байи не может умереть. Не может! Это слишком эгоистично, самодовольно… Он поцеловал снова, и на этот раз каменная статуя отмерла. Едва заметное движение губ, рука, уютно обнимающая за плечи… — Маленький скорпион… — Е Байи так и не снял повязку. — Зачем тебе это? — Ты чувствуешь вкус жизни? — Се-эр вцепился в отвороты его халата. — Ты чувствуешь? — Я чувствую, как приятно ты пахнешь мятой и мëдом. Лопал леденцы, как всегда? Я чувствую, как бьëтся твоё сердце. — И… это всë? — Се-эр сглотнул. Е Байи мягко отодвинул его. — Зачем ты по мне плачешь? Это раздражает, — сказал он, надув губы, но так и не снял повязку. — Я не хочу, чтобы ты умер так глупо. Недостойно Бессмертного меча. Е Байи невесело усмехнулся. — Наглые юнцы всегда лучше знают, как кому жить и умирать! Что мне делать в этом мире одинокому старику, а? — Одинокому? Как ты смеешь… — Се-эр подавился возмущением и снова поцеловал его, только б не сболтнуть что-то лишнее. Этот поцелуй не остался без ответа. Долгий, нежный. Се-эр осмелел настолько, что коснулся приоткрытых губ кончиком языка… Е Байи шумно выдохнул, прижался лбом к его лбу. Он был напряжëн, словно готовился сражаться с кем-то. — Маленький скорпион… — прошептал он. — Маленький, глупый скорпион… и я не лучше. На этот раз он сдëрнул повязку. Взгляд у него был странный, словно молящий о пощаде, щëки порозовели… Но мгновение — и это прошло. Он бережно обнял Се-эра, будто боялся сломать, прижал к груди. — Заботиться о маленькой злой гадине… так утомительно… — прошептал он, поглаживая его волосы так ласково, будто… будто Се-эр этого заслуживал. — А всë-таки… не скучно. "Спи, я посижу тут, послежу, чтоб лампа не потухла. Что нам делать с твоими страхами, а? Дождëмся лунной ночи и прогоним их, трусливый ты скорпион". Се-эр потянул его на подушки, желая почувствовать приятную тяжесть, но когда Байи придавил его, мягко выцеловывая ухо, он вдруг запаниковал. Тяжесть. Эта тяжесть, мешающая вздохнуть. Весь этот снег… Он зажмурился, и Е Байи немедленно освободил его. Но не ушëл, просто прижался к его боку, давая побольше места. — Я передумал, больше не хочу играть в сянци, — заявил он. — Хочу целовать тебя. Се-эр улыбнулся, но улыбка застыла на лице. — А если я расскажу обо всех, кого соблазнил ради ифу? Е Байи фыркнул. — А если я расскажу обо всех, с кем пытался забыть свою первую любовь? Тебе за мной не угнаться, скорпионыш! Се-эр почувствовал, как щëки и шея наливаются жаром. — Я и не думал… ты ничего не понял! — Я всë понял. — Е Байи поцеловал его в уголок губ. — Живые занимаются делами живых: пьют, едят, дерутся, любятся, испражняются, веселятся, плачут… ты живой человек, Сецзелюбо. Откуда он узнал это имя? Се-эр уверен был, что не говорил ему, разве что в бреду. — Ты тоже живой… — прошептал он, и вместо ответа Е Байи снова поцеловал его: глубоко, долго и напористо, подталкивая, лаская его язык своим. То дразня самым кончиком, то едва не вылизывая рот. Это было словно странная медитация: ни мыслей, ни времени больше не существовало. С ифу поцелуи были лишь лëгкой закуской перед главным блюдом. С Байи ничего не было важнее. Облака плыли над рекой, облака плыли под водой: так ясно небо отражалось в спокойной водной глади. Ни одна волна не смела задеть лодку, и Се-эр окончательно растворился в этом покое… В конце концов Байи задремал, неудобно придавив его руку, надув во сне припухшие, алеющие от поцелуев губы. Се-эр, не шевелясь, провожал взглядом облака. Белые, словно одежды небожителей… "Пожалуйста… — попросил он мысленно, не зная, к кому обращается. — Умоляю, не дайте ему умереть. Храните его для меня. Заберите лучше мою жизнь, но его оставьте". Е Байи вздохнул во сне. — Уха с моллюсками… — пробурчал он, подгребая Се-эра поближе. — Для тощего скорпиона… Се-эр улыбнулся и легонько толкнул его локтем. И понял, что, кажется, влюбился.