From myself

Я всегда сдерживаю клятвы. Раньше ты просыпался часам к двенадцати, сразу убегал в ванную, потому что не любил утренние разговоры, свой хриплый голос и сонное лицо. Но ты всегда возвращался через десять минут, падал в кровать и тогда уже был готов обнимать меня, желать самого доброго утра, перемешивая пожелания с рассказами о своём сумбурном сне. Теперь от этого осталось только то, что ты просыпаешься. Просыпаешься и смотришь. Смотришь, смотришь, смотришь своими мёртвыми тёмными глазами. А ведь когда-то я действительно видел их красивыми. Я знаю, что ты ищешь, я знаю, что ты старательно пытаешься отрыть хоть каплю старых ощущений от взгляда на меня. Но не находишь. И по моим плечам гремят ледяные разряды ощущения чужих глаз. Тебя больше не тревожит утренний голос и сонное лицо. Ты почти не разговариваешь со мной, а я даже смотреть не хочу в сторону, где есть ты. Она мне безразлична. Раньше ты смотрел на меня, когда отвлекался от работы, отталкиваясь ногами от пола, проезжая на кресле полкомнаты, чтобы просто отдохнуть, разглядывая вблизи, как я читаю книгу. Ты смотрел не глазами, ты смотрел всем собой. Следил за мимикой и умилённо приподнимал кончики губ, когда я случайно вскидывал одной бровью. Сейчас же ты смотришь на меня узкими зрачками, а если я пересекаюсь с ними — они мрачнеют, и перед тобой появляется прозрачная, но самая крепкая стена. Мне куда приятнее находиться в твоём обществе, когда я знаю, что не прикоснусь к тебе. Мы должны были спасти друг друга от нас же самих. Однако ничего дельного не вышло, на что мы только надеялись? Раньше, когда мне было немного грустно, ты замечал это по тону голоса. Тону, блять, голоса, который всегда не особо весел. На прошлой неделе я с красными от слёз глазами кричал несвязные фразы в порыве накопленной ненависти, а ты пожал плечами, затем пошёл спать, говоря: «Не понимаю, что ты хочешь». Я тоже творил много дерьма, мы оба заслужили этого отношения. И этих отношений. Ты думаешь, что ненавидишь меня сильнее, чем что либо на Земле, но я знаю, что даже вся вселенная не сравнится с твоей ненавистью. И мне нравится видеть, как каждое новое утро ты разочаровываешься, снова обнаруживая меня около. А тебе нравится факт того, что курить я начал в три раза больше. Эта ночь может показаться долгой, мы, словно дети, притворяемся спящими, лишь бы только не натыкаться друг на друга. Но ты засыпаешь первым. Твоё дыхание размеренное, тихое и, наверное, очень тёплое. В комнате холодно. Три месяца назад ты бы закутал меня в объятиях, запрещая выбираться из них до самого утра. Наше мерзкое утро больше не наступит. Мы убили его, размазали по стене и создали из кровавых брызгов эдакую картину, которой любовались бы всю оставшуюся жизнь. Спорный вопрос о моей сомнительной смелости пожирает тело изнутри, что-то недоговорённое просится наружу, но ты спишь. Даже кошмаров не видишь, тебе хорошо. И мне не особо плохо, мне никак. Никак — это правда «никак». Даже не пусто, тут опустеть нельзя, иначе привязаться можно. А привязываются только к камню, стремительно идущему ко дну. Я оттягиваю одеяло, ставлю ноги на пол, трогаюсь к двери, кладу заготовленную записку. Отнюдь не привязанность, просто выбора другого я не вижу. Если бы я помедлил, то тогда ты бы сделал это за меня. Мы оба настрадались, мы оба тянули и ждали момента, мы знали, что он настанет, только не знали, кто именно шагнёт вперёд.

«Я любил так сильно, даже клялся, что убью себя, если разлюблю.»

И ты не сделаешь ничего, когда прочтёшь это. А зажигалку я положил около письма. Немного позаботился. Спасибо. Хоть когда-то ты принял правильное решение по отношению ко мне.