Песок останется в сандалиях

Она не могла точно сказать, зачем решила сопровождать сына на экзамен. Путь был неблизкий, да и Итачи всегда был самостоятельным мальчиком, будто бы не нуждающимся в поддержке. Может потому ей и хотелось поддержать его хотя бы личным присутствием, даже если им обоим казалось, что оно и не нужно вовсе. В конце концов он был ребёнком. Добрым, но молчаливым. Микото всегда удивлялась глубине его философской мысли и собранности, так во многом не свойственным ей самой. В любом случае это был её сын и, возможно, проведённое вместе время в дороге и её присутствие на трибунах во время экзамена на чунина станет связующим звеном между ними. Общим воспоминанием, укрепляющим связь между хоть и родными, но очень разными людьми. В действительности путь до деревни песка прошёл на удивление быстро и беспрепятственно. Политика по укреплению связей между двумя сторонами недавно закончившейся войны была понятна. Что может быть лучше, чем спортивное состязание, если его так можно назвать, для представления мощи своей страны и в тоже время признания силы чужой. Но от окончания войны прошло немногим пять лет, и при пересечении границ всё равно стоило ждать непредвиденных бед. Но нет.  Большую часть дороги Итачи молчал, редко улыбался и больше был озабочен тем, что маленький Саске остался дома с отцом, а скорее с нянькой, ведь отца дома почти не бывало. Как только Микото поняла, что общий универсальный язык она найдет с сыном через тренировки – дело пошло веселее. Так что теперь, сидя на трибуне, и совершенно незаинтересованно смотря на проходящий поединок генинов из тумана и песка, она пыталась погасить невнятную тревогу недавними воспоминаниями. Странно было видеть своего ребёнка противником, но и восхищалась она не меньше, как её старший сын силён, собран и при этом бесконечно человечен. Он действительно был гением. Кто вообще сдаёт экзамен на чунина в десять лет. Но все эти рассуждения скорее родили тревогу с ноткой горести, чем родительскую гордость. С чем придётся столкнуться этому ребёнку, и так уже знавшему войну не по рассказам, а по личному опыту убийств. Микото тяжело выдохнула и перевела взгляд на стоящую в отдалении от группок других детей мальчишескую фигурку.  Итачи не был похож на неё и своего отца. Хотя и его отец давно не был похож на самого себя. Микото не узнавала своего мужа. Казалось, после рождения второго сына, а вернее после нападения девятихвостого, в нём что-то изменилось на корню. На детей он начал смотреть как на объекты достижения собственных целей. Доброта и мягкость сменились на требовательность и категоричность. Сколько Микото не старалась хотя бы перевести тему с политики и будущего клана, даже лёжа с ним в постели, он словно не замечал. Всё было неважно кроме будущего всех Учих деревни. Последний раз всё дошло до окончательного абсурда. Фугаку, только что выпустив из груди низкий протяжный стон, на том же выдохе пожелал последователям Тобирамы сосать у него так же, как это сейчас делает его жена. После такого Микото даже не стала устраивать скандал. На следующее утро она просто приняла решение отправиться с сыном в Суну на экзамен. О чём сообщила всему семейству за завтраком, очень многозначительно шлёпнув из ложки рисом в пиалу.  Конечно, она признавала, что помимо самоотверженного материнского чувства, решение принято и по личным, не имевшим к сыну никакого отношения причинам. Ей нужно было отвлечься. Никак она не думала, что выходя замуж по такой большой любви и не менее глубокому уважению к своему избраннику, в итоге окажется женой фанатика. Расставание, пусть и на пару недель, пойдет им обоим на пользу.  Из динамиков на весь стадион прозвучали имена следующей пары соперников. Итачи и на поле сражения был собран и спокоен. Причин для волнения у Микото не было. Ведь не было? Когда спустя буквально две минуты также оглушающе громко прозвучало имя победителя, Микото радостно захлопала в ладоши. Взгляд её метнулся вкруг трибуны. Ей хотелось увидеть изумлённые лица старейшин, сидящих в жюри. Лица действительно были изумленными, только одна женщина, облачённая в широкий чёрный балахон безэмоционально сощурилась. Микото продолжала смотреть на не проявившую должного уважения к мощи скрытого листа в лице её маленького сына. Всё-таки песок навсегда останется натужно добродушен, но так же никогда не простит проигранную войну.  Когда Микото поняла, что из всей толпы чёрные, хитро сощуренные глаза смотрят именно на неё, взгляд отводить было поздно. Женщина с проседью в волосах, не имеющая никаких опознавательных знаков принадлежности к какой-либо из деревень и явно прожившая лет так на тридцать больше, чем сама Микото, смотрела с надменным любопытством. Этот контакт глазами ощущался физическим, походил на прикосновение. Будоражащее и неуместное. Да, женщине было явно к шестидесяти, но искры в глазах выдавали в ней подростковую живость.  Поединок Итачи оказался последним. Шумящая волна людей хлынула с трибун к выходу со стадиона. Всё завертелось в многоголосье ударов тысяч шагов и скандировании имён победивших. Итачи сам нашёл её у выхода. Микото поздравила его, в объятии прижав к груди. Итачи улыбался. Не это ли сейчас самое важное? А потом они пошли гулять по городу. И сколько бы она ни говорила ему не отходить далеко, он всё-таки пропал из виду. Что уж так его заинтересовало? А может он просто по привычке ушёл в свои мысли и потерял связь с реальностью. Микото почти сбилась с ног в поисках, которые заняли не меньше двух часов. Но когда она остановилась перевести дух у одного из странных полукруглых зданий, её окликнул женский голос.  – Скрытому листу не нужны его дети? – сказано это было с нотой веселья, а когда перепуганная мать увидела обратившуюся, то сразу узнала этот живой искрящийся взгляд.  Оказалось, что Итачи пошёл за какой-то кошкой, в надежде привезти Саске сувенир в виде отпечатка её лапы. Ну и великой волею судеб в погоне за животным оказался у дверей той самой женщины с экзамена. Женщину звали Чиё. На вопросы о себе, пока она провожала их до гостиницы, Чиё отвечала шуткой или историей из собственной жизни, но из всего объёма информации фактически понять, кто она, какую роль выполняет в деревне и как оказалась на экзамене, понять не выходило.  Итачи аккуратно сложил лист с отпечатком кошачьей лапки в поясную сумку, попрощался и отправился спать. Вечер был необыкновенно и непривычно тёплый. В листе вечер приносил прохладу и свежесть, здесь же становилось легче только от того, что солнце не выжигало каждый миллиметр земли. И всё-таки не выжигало, хотелось побыть на улице, отвлечься от бесконечной мыслительной жвачки про мужа и детей.   Они нашли лавку в скверике, если его так можно назвать с его кактусами и редкими искорёженными деревцами. Проходившие иногда люди кланялись, обращая поклоны к Чиё. Здоровались, приставляя окончание «сама» к её имени. Микото понимала, что женщина кто-то действительно важный, но та, видимо, себя такой не считала или не считала нужным пояснять. Она весело рассказывала грустные истории, иногда сверкала глазами, смотрела на Микото с искренним любопытством. Вечер был мягким, и постепенно тревоги исчезли. Чиё говорила о войне, о своём погибшем сыне, несчастном внуке, иногда переключалась вниманием на бытовые глупости – о стоимости местных сладостей или проблеме подачи воды в дома. Не надо было много думать, чтобы понять очевидное – она умна, хитра и ненавидит скрытый лист, хоть и не говорит об этом прямо. А прошла эта женщина через многое, и будь Учихой, мангекё был бы ей обеспечен.  И всё-таки в этом что-то было. Помимо рассказов, она задавала вопросы, ждала, но не настаивала на ответах. Может оттого было так просто рассказать ей о сыновьях, о потерянной связи с мужем и о многом, чего сама себе не расскажешь. А здесь можно. Это было легко, непринуждённо, ново. Чиё, так и не назвавшая свой возраст, с каждым витком диалога казалась всё моложе. Потерявшие свой объём с возрастом губы были прекрасны в улыбке, морщинки излучали доброту, а чёрные, как у самой Микото, глаза навсегда, наверное, останутся не подвластны времени. Иногда эта женщина позволяла себе шутку на грани. Одна, вторая – и беседа приобрела оттенок флирта. Ничего нетребующего и непризывающего, но самого настоящего. Когда такое было с Фугаку? Так давно, что ощущение игры и заинтересованности щекотали новизной.  Мир стал выпуклым, наполнился деталями, разросся в ширь и высоту. Над Конохой и Суной одно небо, одни звезды и, возможно, очень похожие мечты, загаданные на те из них, что упали. Запах обожжённого южным солнцем песка. Рыжие с белым дороги. И вместо летящей мишурой листвы – песчаные бури. И одна из них явно надвигалась этим вечером на город.  Как же давно Микото не говорила с кем-то так открыто, не доверяла личное и ценное для себя, но не имеющее ценности для её родной деревни! И когда Микото вдруг всхлипнула, но не смогла удержать слёзы, Чиё сжала чужую руку своей. Кончики ресниц Чиё, белые, выгоревшие, кожа под длинными широкими рукавами всё равно тронута солнцем. От неё пахнет тысячей трав, и эти запахи действуют, как успокоительная микстура. Разделившая боль, увиденная в этой боли Микото вдруг преисполнилась жизнью и надеждой. Она молода и прекрасна. Знает, что в её чёрных глазах утонет вселенная, если только захотеть. И сегодня для неё нет извечного напряжения. Её сыновья живы, она любит их. И больше всего на свете – верит, что сквозь всю жестокость этого мира у них получится разглядеть его красоту. Разглядеть других людей и важность простого человеческого общения. А женщине, сжимающей её ладонь, уже не участвовать в боях. Может ей удастся встретить свой конец в мире без войны. А может и повезёт встретить внука, по которому она так скучает.  Чиё опять смеётся, когда, покачивая носком ноги, уверяет, что она столько занималась растениями, их экстрактами, концентратами и обработкой, что возможно вместо крови по её венам течёт непревзойдённый яд. Микото вторит её смеху и смотрит тепло, со всей возможной благодарной нежностью. Давно в её жизни не было таких по-настоящему наполненных вечеров. Эта лавка, опустевший сквер, свет из окон – домашний и мирный.  – Мы все искалечены войной. Моя душа так точно. Иногда война не оставляет даже злости. Одна пустота.  – Я не вижу в вас пустоты. Не знаю. Мне кажется вы прекрасны.  Чиё смеётся, и в уголках глаз собирается паутина морщинок. Голова опускается в согласии.  И Микото ждёт ответа, но Чиё так и остаётся сидеть с улыбкой на лице, закрытыми глазами, опустив голову. Через несколько секунд это становится странно.  – Чиё сама? Вы в порядке? – Ответа не звучит. – Очнитесь! – Микото испуганно трясёт женщину за плечо, но опять никакой реакции. Приходится придвинуться ближе, и поднести лицо к чужому, чтобы понять, есть ли дыхание.  И тут Микото опять ловит весёлый лукавый взгляд, и самый звучный смех с оттенком хрипотцы разливается в воздухе. – Да жива я. Шучу!  Микото смотрит ошарашенно, а Чиё чмокает её в нос. А потом сложно объяснить – и стоит ли? – но в голове стоят всё те же чарующие запахи трав, горячего песка и южного безжалостного солнца. Микото целует в губы. Это знак благодарности, знак того, что есть ещё место жизни с её чудесными, пусть и необдуманными поступками. Есть место самой Микото в этой неподвластной никому вселенной. Руки отстраняют её за плечи аккуратно, но твёрдо.  – Когда и кому петь песни о любви, если не сейчас, если не нам, да, Микото?  Чиё улыбается и бесшумно исчезает с налетевшим ветром в облаке песка.