***
По подушке рассыпались и без того обычно взлохмаченные светлые пряди, спутавшиеся в постоянном движении, влажные у корней от непроходящего, такого приятного жара. Волосы снова вьются по шелку, когда он запрокидывает голову, вдыхает больше воздуха и выдыхает, горячим, по уже пересохшим губам, сквозь которые проходит сдавленный, за гранью приличного голос. Прижимая дрожащую руку - с россыпью оттисков зубов по коже, с красноватым пятном вытекшей из пострадавшего капилляра крови у самой костяшки указательного пальца, что обещало плавно сойти в голубой через время – чтобы заглушить свои эмоции. Льюис прогибается к горячему телу над собой, прижимается к влажной коже, безуспешно сводит непристойно раздвинутые бедра, сжимая ими чужую талию, ненароком препятствуя и без того непривычно тянущимся движениям, плавным, глубоким настолько, что, кажется, ощущения, столь пошло возникающие внизу, проходят с дрожью через все тело, чтобы выйти судорожным дыханием. Дыхание ловят чужие губы, влажные после скользнувшего языка, затягивают внутрь, позволяя разлиться по телу, вобрать еще больше жара, и с новым толчком ощущения вновь проходят этот распаляющий цикл. Возбуждающий сильнее вес опускается на тело, зажимает между собой и измявшейся простынею, и Льюис стискивает измученную кисть зубами с еще большей силой. И так ровно до нежного касания к запястью, с мольбой остановиться; в ухо, следом за кратким поцелуем, шепчут: - Альберт сегодня вечером занят, вернется поздно. Ни к чему себя так терзать, - Уильям успокаивает запястье, пересчитывая безответственно оставленные следы, теряется в заботе, совсем прервав какие-либо движения ниже, будто останавливая весь мир только для того, чтобы приласкать кожу под своими губами. - Хорошо, брат, - голос подрагивал вместе с телом. Ему казалось, что от медленных движений он чувствовал все слишком отчетливо, но полное бездействие довело ощущения до абсурда. Он будто собственными глазами видел каждую кость и мышцу, которыми они соприкасались, плотно прижимались друг к другу, вплоть до того, как меж их вспотевших бедер член Уильяма проникал глубоко в его тело, обхваченный у основания пульсирующими мышцами, вздрогнувший от жалобного хрипловатого стона, который Льюис не смог сдержать в таком потоке мыслей. Уильям ощутил, как они находятся буквально на расстоянии дыхания друг от друга. Горячий воздух огладил щеку, будто приводя в сознание после столь чувственного звука, какого не удавалось добиться ни одной лаской, только мучительным ожиданием, от которого в теле будто возникали импульсы тока, подталкивающие к действию, но лишь копились и копились, превращаясь в напряжение и истинную пытку. - Кажется, что в прошлый раз я переборщил, и днем ты испытывал некоторый дискомфорт, - тон, вежливый до обыденности, вызывает диссонанс, а в смеси со значением фразы и вовсе заводит глубже в растерянность и ворох мыслей, что неожиданно поднялись в голове. Уильям буквально видит, как, и без того розоватые, щеки брата совсем заливаются краской. – Как тебе сегодняшний темп, так лучше? - Ты меня так с ума сведешь... пожалуйста, просто продолжай. Сведет. Уильям не может по-другому, все его удовольствие заключено в реакции чужого тела. Он ловит губами жар с щек и прижимается к шее, перенимая вибрацию от стона, что приятно спускается по горлу в самое нутро. У него перехватывает дыхание от судорожных вздохов, сводит в паху от голой кожи и движения под ней мышц, что напрягаются и расслабляются в удовольствии, когда он долгожданно толкается бедрами. Электричеством по позвоночнику проходит головокружение - от прикосновения рук, что обняли его за шею, от того, как упирается член в живот - и окончательно передается в голову через затылок, когда в волосы вплетаются пальцами. Он продолжает мягкую провокацию, уткнувшись в горячую шею, выдыхая в нее еще более накаленный воздух, вторя своим голосом стонам, совсем теряясь в разнице между двумя телами. Что ощущается рядом, а что звучит в его эмоциях, и есть ли вообще разница, когда они соприкасаются изнутри, снаружи, стирая последнюю черту последующим шагом: соприкосновением губ и глубже, до общего дыхания. До испарения кислорода, воздуха и мыслей, что на долгие мгновения обратятся в душащее удовольствие.***
Извинения, звучащие на грузном выдохе – никому не нужная формальность. Обеспокоенное выражение лица – привычное лицемерие. Приглашенный в гости на очередной обед, от которого никак нельзя отказаться, вынужденный вести праздный разговор с ничуть не интересным человеком, Альберт ощутил, как все тело расслабилось, когда лорду стало плохо, позвали врача, собрали слуг в подготовленной к вечеру гостиной. - Ох, надеюсь, вы простите меня. Здоровье. - Конечно, отдыхайте, - вежливый кивок и сдержанная походка по пути к выходу, лишь бы не выдать облегчения от сложившейся ситуации. Он с удовольствием вернулся домой раньше времени, в привычную тишину. И даже пустоту, что обычно наполнена читающим Уильямом, иногда приглашающим с мягкой улыбкой присесть напротив и выслушать новый план, Льюисом, что методично занимается делами по дому. Что ж, важных дел на завтра не намечается, а проводить время с книгой брат может и у себя в комнате. Альберт поднимается на второй этаж, где расположены спальни. Он не потревожит сильно, только сообщит о возвращении и попросит не засиживаться из братской заботы. Вот только не доходит он нескольких метров, перед которыми замирает, как перед стеной. Хотя истинной стеной стал знакомый голос, протяжный, смущающе-откровенно прозвучавший за закрытой дверью. Удивление на грани шока, но кто он такой, чтобы судить. - Вот как…, - за мягкой улыбкой следует такая же мягкая поступь, которой он незамеченным отходит от двери, да так и спускается обратно на первый этаж, прямиком к небольшой стопке книг на столе. Кажется, здесь найдется что-то интересное, чтобы скоротать время и решить, имеет ли смысл лгать о том, что он ничего не знает.