Беглец

      Всю свою жизнь Вильфор убегал. Убегал от своего прошлого, от кошмаров, от совершенных преступлений. Он бежал от самого себя.       Никто не мог даже предположить, что за маской невозмутимого королевского прокурора скрывается человек, безумно уставший от бесконечной, ни на мгновение не оставляющей тревоги. Он всегда был собран, безупречно держал лицо и ни единым мускулом не выдавал того, что гложет его душу.       Годы, проведенные с Рене, были самыми спокойными, почти что безмятежными. Рядом с ней Вильфору удавалось забыть об отце-бонапартисте, о моряке с проклятым письмом, о мертворожденном бастарде. Он любил и был любимым. Но его Рене, его милая, нежная Рене оставила его и эту бренную землю, и с тех пор Вильфор не ведал покоя. Горечь потери легла тяжким грузом на плечи скорбящего вдовца. Сколько еще ему предстояло выдержать? Ведь он далеко не Атлант, чтобы нести такую тяжесть.       После себя Рене оставила лишь воспоминания, тонкий аромат духов в своей спальне (еще месяц Вильфор не позволял слугам проветривать покои жены и что-то там менять) и дочь.       Вильфор обожал Валентину, единственного («единственного выжившего» — ехидно добавлял внутренний голос) своего ребенка, свою милую девочку. Но чем старше она становилась, тем явственные в ее облике проявлялись знакомые черты. Маленькая Валентина была как две капли похожа на покойную мать лишь внешне, не переняв манеры или черты характера Рене. Она росла тихой и молчаливой — смерть матери и время, проведенное в обществе господина Нуартье, не прошли даром. Ласковая, но от природы склонная к меланхолии, она замкнулась в себе, не находя отклика от отца. Вильфор, души не чающий в дочери, чувствовал себя последней сволочью, но смотреть на копию покойной супруги иной раз было невыносимо. Если присутствие Рене приглушало тревогу и страх, делало их почти незримыми, то одного взгляда в честные и печальные глаза Валентины было достаточно, чтобы вспомнить не только о смерти любимой жены, но и еще об одном своем грехе — измене той, что любила его больше жизни. Вместо того, чтобы вместе с дочерью принять и оплакать утрату, поддержать друг друга, он все сильнее отдалялся, оставляя девочку наедине с горем. У Валентины было все, кроме семейного тепла.       Он всеми силами пытался забыться. Новый брак с молодой и совершенно непохожей на Рене девушкой, рождение наследника, работа, работа-работа-работа… Тщетно. Каждую ночь перед его взором вставали видения молодого Дантеса, всего лишь посыльного, на беду себе не интересовавшегося политикой, посиневшего младенца, для которого пеленки с вензелем стали саваном, стонущей от наслаждения Эрмины, семейного склепа, ставшего последним пристанищем для Рене. Вильфор просыпался в холодном поту, с трудом осознавая, что это все происходит не наяву.       Вильфор не придал значения слухам о появлении некоего таинственного вельможи, не то восточного принца, путешествующего инкогнито, не то вампира. Он чувствовал себя куда спокойнее в собственном доме, нежели на званых вечерах и не появлялся в светском обществе сверх положенного. Пока этот неизвестный богач не выходил за рамки закона, он не интересовал королевского прокурора. В конце концов, у него хватало и своих забот: предстоящая помолвка Валентины с Францем д’Эпине занимала все его мысли. Прекрасная партия, безупречная репутация жениха, благополучное будущее дочери… Но, как известно, многие знания — многие печали. Сиротой молодого д’Эпине оставил дед Валентины. Зная это, имеет ли Вильфор право?..       Однако после того, как граф Монте-Кристо спас Элоизу и Эдуарда, отказаться от приглашения на прием было решительно невозможно, пускай Вильфор и предпочел бы шумному застолью тишину собственного кабинета.       Дом, приобретенный графом на время пребывания в Париже, был Вильфору хорошо знаком. Усилием воли отогнав страшные воспоминания, он вежливо отдавал должное организации праздника. Ему удавалось сохранять спокойствие до тех пор, пока граф не сообщил о своем желании развлечь гостей. Граф уже показал себя затейником, не жалеющим средств, чтобы впечатлить публику, и Вильфор ожидал чего угодно — чего угодно, кроме истории о призраках этого дома. — …Здесь, в саду, под тенью платана, ящик железный закопан был. Кто и когда, я не знаю, младенца невинного в нем хоронил…       Вильфор почувствовал, что задыхается. Он ослабил воротник и бросил незаметный взгляд на госпожу Данглар. Эрмина владела собой в разы хуже давнего любовника. Ее лицо исказила гримаса ужаса, стоило ей услышать о младенце. Она то краснела, то бледнела, мяла рукав своего вечернего наряда, сильнее необходимого обмахивалась веером, и, в конце концов, не выдержала и потеряла сознание.       В глубине души Вильфор не отказался бы последовать ее примеру. Но королевскому прокурору, абсолютно точно не имеющему отношения к этому делу, не пристало терять сознание от ужаса. Можно подумать, он на работе не насмотрелся на самые страшные человеческие деяния и его можно впечатлить историей убийства ребенка.       Тем более, что ребенка никто не убивал.       Тем более, что никакого тела там не было уже много лет.       Это, а не страшная сказка графа, повергло Вильфора в первобытный ужас. Откуда Монте-Кристо мог узнать о младенце и для чего соврал? У него хватало и других действенных способов эпатировать общество, кроме как пугать мистическими историями из прошлого.       Злая судьба издевалась над ним, в этом не было сомнений. Столько лет Вильфор убегал от своего прошлого, изо всех сил открещиваясь от событий минувших дней, но они все же настигли его.       После того обеда несчастья посыпались на Вильфора словно из рога изобилия. Попытки выяснить что-то существенное о графе не увенчались успехом, но это оказалось сущей мелочью в сравнении с тем, что началось вскоре. Скоропостижная смерть тестя и тещи, атмосфера надвигающейся беды, подозрения доктора. Обвинить в таком страшном преступлении Валентину, его девочку!.. Но разве не он как никто другой знал о том, что самые безжалостные убийцы иной раз скрываются под маской невинности? Он слишком отдалился от Валентины, чтобы утверждать что-то наверняка и уверенно судить о ее личности.       Вильфор не желал верить в это. И расследовать убийства в собственном доме тоже. Узнать правду было бы невыносимо, поэтому он продолжал терзаться сомнениями и совсем перестал спать от тревоги.       А потом Валентина умерла. Он не знал, что теперь делать, как вообще возможно пережить такое. Он похоронил свою дочь. Похоронил. Дочь. Родители не должны переживать детей, но и Сен-Мераны когда-то, и сам Вильфор теперь оказались перед могилой своих дочерей. Валентина ушла еще раньше, чем Рене. Не видевшая жизни за пределами отчего дома, не получившая родительской ласки, не познавшая любовь, подозреваемая в страшном преступлении…       И во всем этом виноват лишь он сам. Злой рок, вмешательство неизвестного демиурга в его судьбу — все это расплата за его грехи.       Все дальнейшие события были окутаны туманом. Вильфор едва помнил себя с тех пор, как вышел из комнаты Элоизы, и до того момента, как граф Монте-Кристо, улыбаясь тонкими губами, протянул ему записку: — Кстати, ваша жена просила передать вам.       Буквы никак не хотели складываться в слова, а слова — в предложения. Вильфору потребовалось несколько раз перечитать записку, прежде чем до него дошел смысл прочитанного. — Хорошая мать не расстается со своим сыном… Хорошая мать не… — он вздрогнул, вспоминая их последний разговор.       Последний.       Вильфор рухнул как подкошенный и закричал от боли и ужаса. — Да кто же ты такой?! Всегда беду несёшь!.. — Несу я только справедливость. — жёстко ответил человек, которого Вильфор уже не знал, как называть. Да и человек ли? Только настоящее чудовище могло вот так, походя, уничтожить целую семью. Зачем? Развлечения ради? Мстил за что-то?       Вильфор чувствовал, что что-то упускает. Потерявший последних близких людей, напряжённый до предела, он сосредоточился на виновнике трагедии. Ещё мгновение назад он винил в происходящем в его жизни кошмаре лишь себя самого, но теперь его внимание переключилось на Монте-Кристо, чья причастность к трагедии была неоспорима.       Срывая голос он кричал, требуя ответов. Граф отвечал ему не менее страстно и яростно. Это походило на дуэль и Вильфор уже знал, что ему не выйти из этого поединка живым. — Мне не хочется гадать, ты можешь имя мне называть?! — Эдмон Дантес.       Эдмон. Дантес.       Всю свою жизнь Вильфор убегал. Убегал от своего прошлого, от кошмаров, от совершенных преступлений. Он бежал от самого себя.       Но провидение не провести.