Мозги

      «Расслабление после мысли о том, что все можно пустить под откос…»         — Что смотришь? — Макс садится рядом, подминая под себя накиданные на совмещённое двойное кресло подушки.         Даня сидит у стенки, скрестив руки и чутка съехав вниз, под стол: наверняка объяснил бы это тем, что так экранчик на уровне глаз находится, да и неудобные тут сидушки. Куда комфортнее ему было бы остаться на верхней полке, где тот любит подремать часок другой, но видимо решил хоть немного социализироваться, хотя бы просто находясь рядом.       Сам Макс проснулся только недавно из-за очередной кочки, больно стукнувшись головой об потолок. Теперь сидит, потирает затылок и поближе к Даньке двигается. Совсем замёрз, а тот в кофте, румяный слегка, может выпил, но все равно каким-то тёплым ощущается.         — «Друзей», хочешь со мной? — отвечает тихим, увлечённым голосом, не отрываясь взглядом от ноутбука, расположенного на столе. Один наушник вертит в правой руке, словно ждал, что ему кто-нибудь, да составит компанию.         Люба с Ильей слушали байки и всякие разные истории Димы со спасательных операций, об управлении вертолетом, как он переборол страх высоты и в итоге дослужился до немалых высот. Сейчас, правда, он контужен на правое ухо, так что Белке, с ее вечными расспросами о деталях, приходилось вставать совсем рядом, обхватывая рукой верхнюю часть спинки кресла, и громко озвучивать свои вопросы. Илья сидел рядом, что-то просматривая на собственном ноутбуке и будто делал вид, что ему совсем неинтересно. В самом же деле рассказы были поистине захватывающими, умопомрачительными и казалось, почти выдуманными, если бы не детальность.         Дане отчего-то стало совсем тяжко: прежде он проспал несколько часов, а сейчас и двух слов с остальными связать не может. Было ли дело в плохом сне из-за «особых» дорог необъятной, или речь здесь шла об общем эмоциональном состоянии - парень не знал. Просто решил, что сейчас самое время продолжить смотреть «Друзей» и быть вроде как одному, но среди хороших людей. Было в этом что-то уютное, спокойное и расслабляющее. Макс, сидящий под боком совсем не смущал. Он был тихим парнем, шума от него не так много, особенно в его полусонном состоянии.         Положив свою голову на чужое плечо, Бельский с ногами залез на кресло, вставляя в ухо наушник и, после характерного звука подключения, услышал, как Чендлер извиняется перед Дорой на языке оригинала: «I know we both said some things we didn’t mean, but that doesn’t mean we still don’t love each other». Но стоит ему вскрикнуть и отпрыгнуть, как Данька следом выдаёт смешок. Старенький ситком, кажется, все ещё был на плаву и в силах выдавить смешинку из зрителя. Впрочем, Поперечный сам по себе был достаточно улыбчивым, так что рассмешить его труда обычно не составляло.         Максу определено нравилось вот так просто сидеть рядом, чувствовать, как слегка вздымается грудь друга на новом вдохе, смотреть что-нибудь фоном и думать о своём. Он слишком долго мучал себя и теперь наконец отпустил мысль, просто позволив себе наслаждаться моментом.   «Не сравнится ни с одним седативным.»         Очередная тусовка, теперь уже с Кридом. Обычная посиделка: уютный ресторанчик, дальняя зарезервированная комнатка со шторкой, легкий контакт, непринуждённая беседа. Пить Бельский не спешит: нынче сидит на седативных препаратах, пытаясь адаптироваться ко всей этой довольно быстрой смене декораций, полагает, что лучше не смешивать.       Затем у Макса отняли шапку для записи «открывашки» и он в шутку думает, что та куда ценнее его самого. Но если подумать: сколько куда более ценных вещей есть в жизни Поперечного? Намного важнее самого Бельского?   «Падать, ломать и проигрывать»         Егор.       Не то чтобы Макс имел что-либо против Крида, ведь он, конечно, смешной, веселый, с ним есть, о чем поговорить, да и Даня много смеётся и уж больно увлечён простой беседой. Но что-то заставляет хмуриться, поджимать губы и втыкать в телефон, лишь бы не слышать их милований. Иногда, конечно, отвлекается на «Макс, подсними сейчас», но старается больше не думать об этом.       Егор ярко улыбается.         За весь вечер Бельский насчитал этих улыбок столько, что можно было бы всем россиянам раздать штуки по две. Теперь он понял, чем именно цепляет толпу этот Крид. Поперечный заинтересован, шутит с ним, почти лобызается. Он ведёт себя так почти со всеми.         Но ведь у Дани для всех найдётся место в душе? Да, Макс, раскрывай карман пошире. У рыжих нет души. Сколько их таких «Егоров»? Пять? Шесть? Десять? Макс сбивается со счету уже где-то на Усачеве и Сатире.         Егор отошёл в уборную, оставив парней наедине впервые за эти долгие три часа. Бельский тяжело выдыхает, но наконец свободно.         — Чувак, ты как? — беспокоится Даня, когда дотоле не молчаливый товарищ вдруг весь вечер сидит, не проронив ни слова. И толком не съев заказанную карбонару. Лишь поковырявшись вилкой.         — Не знаю. Устал, наверное. Можем мы поговорить об этом попозже? — грустно улыбается в ответ Макс, застенчиво потирая переносицу.   «Лучше лаванды, ромашки, пустырника и валерьянки, что в корне»         Безусловно, они с Даней запросто могли встретиться погулять не только в барах, а, например, запечатлеть в памяти глубокую ночь, заполненную разговорами ни о чем, распитием по банке пива или энергетика, Питерскими крышами, доносящимися гудками и гулом транспортного движения откуда-то совсем далеко… Все это было в самом тёплом месте, заперто меж клетки-рёбер в теле Бельского.         — Ты как? — спрашивает Даня, садясь на пледы поудобнее и протягивая холодную банку энергетика Максу.         — Немного в своих мыслях, немного устал, но… в целом счастлив, — искренняя улыбка, легкий толчок началом своей банки о конец чужой, манерный подъем ее вверх, мол, «за вас!». Впрочем, может и «за нас!».   «“Неверно!” - казалось бы,»         Полина. Поля это само очарование. В ее улыбке столько нежности, любви и тепла, что Макс выбором друга ничуть не удивлён. Успешная модель, примерная девушка, спокойная, но такая же чудная, как и Данила. В ней баланс. Вернее, в них обоих, ведь по словам очевидцев: со стороны все выглядит достаточно радужно и мило. Неудивительно, что всё так вышло. Тур кончился, взаимодействия с Даней остались лишь на уровне съёмки, да, порой, пять часов за подкастом это весело…       «Но было бы лучше, если б приглашённым гостем был только я». — думает Макс.   «…но это так.»           Подкаст с ним.       На первых парах Макса умиляет, как Даня также, в своей привычной манере смущается, теряется и слегка сомневается в собственных силах. Ничего, Бельский будет рядом, он опора, он поддержка. Получается хорошо, парни много улыбаются, хоть и затрагивают нелегкие темы. Выглядит, как их обычная беседа и оттого на душе совсем тепло: прямо как в старые добрые. Хорошо.         За собственными работами следуют съёмки фильма, в который Поперечного позвал тот самый Найшуллер. Вместе на площадке они проводят время, Полина не маячит на горизонте, и Бельский может позволить себе… некоторое. Даня устаёт, а Макс заботливо предлагает свою помощь, иногда молча, а иногда озвучивая. Притаскивает тёплые сухие носки после съёмок с искусственным дождём, делает массаж плеч после экшн-сцены, привозит еду. Время бежит быстро, но Макс успевает насладиться сполна.         — Ты как? — задаёт обычный вопрос Поперечный. Бельский впервые задумывается, действительно ли ему интересен ответ, или же это простая формальность, какую он видел в странах Европы? В ответ молчит, — Макс, приём!         Откликается, смотрит глупо, делает вид, что не услышал.         — Спрашиваю: как ты?         — Все в порядке, Дань.         Тепло. «Ты - бездна. Бездна - ты. Вы вместе абсолютно всегда.»         Случается ещё с десяток гостей. Усачев, приевшийся глазу, такой же Кшиштовский, противный Джарахов, идиот-Соболев, странный Комиссаренко, громкий Музыченко, чертов Шабельников, куколд Харламов, неоднозначная Попоша, Игорь, Прусикин, Моргенштерн, Шац, Элфи… Как по накатанной, с геометрической прогрессией, этот скорый поезд не остановить, будто все станции снесли к чертям собачьим и это безостановочный путь по Транссибирской магистрали, где Даня остался в Москве, а Макса откинуло в чертов Владивосток. Так близко и так далеко одновременно.       Раньше казалось, что большего и не надо. Теперь кажется, что мало всего.   «Пиздец, катастрофа, форс-мажор.»         Хуже факта одиночества может быть только собственный разум, дающий отпор или навязчиво подливающий масла в огонь, выбирайте сами. Он предпринимает попытки сублимировать, но всё валится из рук. Строчки книг теряют смысл, буквы превращаются в нескладный безвкусный суп, а любимые песни в плейлисте вызывают только головную боль, несвойственный агрессивный всплеск швырнуть телефон в стену остаётся только на кончике мгновенной мысли. Ему ведь, в самом деле, не пятнадцать? «Так важно оставаться ребёнком», но ведь столь же важно контролировать этого своего «внутреннего ребёнка» во всех его яростных проявлениях? Ведь если хочется топать ногами, — топай, хочется бежать, — беги, а вещи… вещи не виноваты, пусть и случаются.         Быстрый темп города, жизни… не его жизни, чужой. Или чужой он? А где он? Среди всей этой многоликой и совершенно равнодушной толпы, тянущихся ввысь пугающими объемами зданий, гулом проезжающих в медленной пробке машин, он, наверное, одинокий сбитый знак «стоп» на обочине, вроде смысл тот же, да и цвет привычный… да кто бы его увидел, лежащим на земле?       Ему нет места, он совершенно не успевает. Мысли об отстранённом, он совсем не знает, чего хочет, хватается за все подряд и также быстро бросает. Прерывает общение с Даней на пару недель. Впрочем, тот и не пишет. В окошке диалога висит странно оборвавшаяся переписка, которую ни продолжить, ни, кажется, сменить тему. Поперечный совсем другой, у него иное представление об общении и хоть душевности ему не занимать, ресурсом доверия он распоряжается далеко не щедро. Макс смеет полагать, что все те его любовь и тепло, до которых он сам не сумел дотянуться, доказать свою причастность и право на искренность, дотянулась другая. Ну да, ведь ее душа — открытая книга, совершенно детская и наивно добрая, пожалуй, такая простота, мирная гавань и нужна была такому необузданному огню, как Даня.       Впервые импульсивно убегает в парк, обычной размеренной вечерней пробежкой тут и не пахнет, скорее это позорный побег от невидимых собственных проблем, от которых что-то болезненно взрывалось в груди и било молотом по вискам. Слёзы льются беспрестанным потоком, Макс прячет их в капюшоне легкой толстовки, как прячет свои чувства и эмоции в закромах души, клеймив «вздором». Промозглая Питерская погода кажется легким дуновением ветерка по сравнению с той болью, что леденит горящую пламенем душу. Пламенем, что Даня зажег совсем безвозмездно, но пропал сразу, как разгорелся фитиль. Падет на искусственную траву, покрытую росой, пытается дышать глубоко, отбросить мысли. Размазывает соленые ручейки по щекам, считает глазами звезды. Впервые не выходит помедитировать и нет ничего страшнее, чем привычные вещи перестающие работать как раньше.   «Прими это подлое полностью.»         Этап принятия наступает довольно быстро. Сидя в баре за работой, он наконец осознаёт, что отпустил. Верней, оно, конечно, колотой раной ноет где-то выше живота и ниже сердца, но уже куда терпимее. Теперь пальцы скачут по клавиатуре пободрее, в жизнь вернулись любимые переписки, а работа забила ключом с новой силой. Но протрезвев от парочки незаметно выпитых «Мутагенов» он осознал, что принять все не получится и эта эйфория также мимолётна, как приподнятое на пару часиков настроение от жёсткой попойки.   «Раздавит, задушит, напакостит…»         Третью неделю ни звонка, ни смски. Тошно от собственного ожидания чуда. Ему ведь не восемь лет, в самом деле.         — Чего ты все свой телефон теребишь? Написать кто-то должен? — спрашивает рандомная, совершенно безликая девушка на очередной домашней тусовке. Темные ровные волосы, модные рваные джинсы, улыбка до ушей, в одной руке стакан с пойлом и укулеле во второй. Симпатичная. Но чересчур пьяная.         Басы бьют мягко, музыка спокойная, запах травки с кухни, алкоголь, пролитый на ковёр, тихие диалоги, смешки, игривые поцелуи и обмен номерами.         — Написать… нет, не должен. Я, пожалуй, пойду, передай там, если спросят.         Не должен. Конечно нет. Кто этот ваш Макс Бельский? О ком речь? Ах, да, точно, снимал там пару раз пару вещей, я уж и запамятовал. Давно было!         Не спросят. Он не менее безликий, чем все остальные.   «И длинной дорогой уйдёт.»         Жаркий июнь, Тбилиси, дела. Думать о чем-то постороннем кроме открытия заведения он не может: слишком много хлопот. Собака своей жизнерадостностью напоминает… кого-то. Кого-то, чьё имя вертится на языке со сладостью и горечью, от которого сосёт под ложечкой, бабочки огромной стаей порхают в животе, возвещая о страхе. Страхе себя самого, этих противоречивых чувств. Оно того стоит?   «Бояться нормально, но бойся нормального: того, что тотально убьёт.»         Июль выдался ещё жарче своего предшественника. События, мысли, переживания, ничего не ушло на задний план, но дышать стало легче. Он принял множество решений и такое же множество перечеркнул. Продолжает писать стихи. Привык к размеренности и местным детишкам, гоняющим мяч и весело улюлюкающим на простые радости жизни. Ему ведь, по сути, тоже много не надо для счастья, всего лишь один…         — Голодный? — спрашивает высокий женский голосок откуда-то сверху. Нанятая за барную стойку девушка перевесилась через неё же, с силой толкая залипнувшего парня в плечо.         — Нет, все в порядке, — улыбчиво заверяет Макс, наконец отвлекаясь на всё вокруг происходящее от стихов, зарисовок и записок. Обращает внимание на двух девчонок за столом, шумно что-то обсуждающих.         — «Друзей» смотрят, — усмехнулась девушка, протирая белой тряпкой стаканы насухо, а затем на грузинском добавляет, — Надо тоже на досуге посмотреть.         «I know we both said some things we didn’t mean…» — доносится голос Чендлера всё также на оригинале из динамиков ноутбука в момент, когда девчонки притихли.         «…but that doesn’t mean we still don’t love each other». — продолжает Макс.   «А всякие страхи и домыслы оставь чувакам, что считают, что жизнь можно жить идеально.»          «— Ничто просто так не происходит, мой друг, многим вещам просто нужно дать время», — говорит мужчина преклонного возраста, стрельнувший у Макса сигаретку.         Дождливый день, оба стоят под навесом старой остановки, ожидая сами не пойми чего. Автобусы здесь больше не ходят.         — Я всё время думаю об этом, почти не могу сосредоточиться, а когда кажется, что всё устаканилось, вселенная будто считает своим долгом бросить мне намёк, словно вызов. Я начинаю додумывать, могло ли быть иначе и как я должен поступить сейчас, — словно исповедуется Бельский, зажимая сигарету между большим и указательным пальцем, хмурится от горечи и вдыхает терпкий запах табака и осевшей пыли.         — Оставь эти домыслы и страхи дуракам, что считают, что жить можно без ошибок и падений. Будет ещё взлёт на твоём аэродроме.   «Когда расслабляешься - всё расслабляется.»         Меланхолия отпускает, возможность дышать полной грудью вновь даёт о себе знать, и наступившее после страданий спокойствие пьянит лучше любого грузинского горячительного пойла. Люди вокруг снова обрели лица, стали проникать в подкорку, в его жизнь, становиться важными и значимыми.   «Никто не хамит; светофоры зелёные и даже теплее становится всем А это всего лишь простая проекция Но как-то работает.»         Путешествия вновь приносят удовольствие, и жизнь, кажется, продолжается. Захватывающие горные виды на простирающиеся поля, гордые птицы, одиноко парящие высоко над поблескивающей под огромным солнцем травой и тёплый ветер, надувающий в душу что-то хорошее, что-то свободное         Те смутные, непонятные и пугающие чувства к Дане он теперь спокойно может назвать любовью. Он любит. Ещё не знает, в какой степени, под каким углом и в каком понимании, но точно любит. Да, любит чище воды в водопаде Легвтахеви, любит свободнее небосводов бескрайней щедрой Грузии, голубых и розовых в алом естестве, любит выше, чем бескрайняя Мтацминда, острее чем стальной клинок кинжал-кама и также безответно и одиноко, как парит в небе степной орёл.   «“Memento mori”, “Carpe Diem” - это не только всратые надписи на чьих-то запястьях, ладонях и прочих конечностях.»         — Что это у тебя? — спрашивает маленький мальчик, показывая на татуировку. На руке Макса обвивающая кольцом темная полоска. Объяснять ребёнку причины он не станет, все равно не поймёт.         — Татуировка.         — А что за браслет? — не унимается любопытный пацанёнок, переворачивая запястье парня.         Знакомый белый круглый символ с рожками.         — Это бес? — удивлённо восклицает явно глубоко верующий мальчонка, отпрыгивая и смеясь. Промыли мозги религией, ладно хоть детскую задоринку да доброту пощадили.         — Да, тот ещё инкуб…         «Моя религия», - добавляет бессознательное.   «Но и вполне себе способ жить.»         — У всех свои истины: простые и сложные, религиозные или выдуманные самостоятельно, — начитывает Макс в диктофон телефона.         На часах пять утра. За окном темно, ещё совсем рано и обрывками капает дождь. На собственные руки падает желтоватый свет лампы. Капли.         — Но всё сходится к тому, что главная и единственная ценность - время.         И он подождёт. Найдёт всё время мира. И дождётся. Контакты с Даней совсем недавно наладились, они поговорили о жизни по телефону, наболтав свыше четырёх часов, а затем Макс без задней мысли пригласил его в Тбилиси. На официальное открытие.   «Выбери свой: игнорируй всё левое, правое тоже не лучше других. Баланс, середина и расслабление. Просто живи…»   — Как ты?   — Я в норме.                           «…и не еби мозги»