Чуешь пустоту, когда делить свою печаль не с кем

Ветер зло дергает ставни, наваливается на стекла, воет в каминных трубах. Месяц Зимних Волн — самый холодный, это время трещащих от морозов лесов и заледеневших до дна ручьев. В герцогских покоях жарко — огонь жадно облизывает каминную решетку, но дает не слишком много света, и углы комнаты тонут в темноте. Герцог и герцогиня Окделл молча сидят по обе стороны широкой кровати — тяжелый балдахин, темное дерево, идеально натянутое покрывало, вышитое традиционным надорским узором — чертополох и дубовые листья свиты в сложные узлы. По длинным рукавам платья герцогини тоже вьется узор — вышивка желтой, как цветы дрока, нитью щедро усеивает черный бархат. Фамильных цветов она не носит со свадьбы; тогда, в осыпанном шелковыми розами пышном зеленом платье, будущая герцогиня Окделл — тогда еще виконтесса Манрик — напоминала расцветающие на склонах Надора в конце весны кусты диких роз. Ричард тогда так и сказал — шепнул, не желая, чтобы это еще кто-то услышал. Он не ждал даже улыбки, но Иоланта так же тихо рассмеялась в ответ и спросила, не пишет ли герцог стихи. Три года назад он перестал их писать. — Вам холодно? — Ладонь Ричарда повисает в воздухе — кровать слишком широка, чтобы дотянуться до чужой руки. — Давайте я разожгу огонь посильнее. — Нет, — Иоланта качает головой, и тугие косы — теперь она заплетает волосы по-северному — движутся в такт по мягким плечам. — Давайте лучше выпьем. Ее глаза в свете камина кажутся темными; хотя Ричард помнит — они прозрачно-зеленые, как тонкие весенние листья. — Вина? Она улыбается — широко и решительно, став на мгновение похожей на Айрис. — Касеры. Касеры нет, но среди бутылок вина, принесенных слугами в герцогские покои, находится пузатая бутылка с надорской ягодной настойкой. — Ее обычно пьют из маленьких рюмок. — Ричард медлит с бутылкой в руках. — Я сейчас распоряжусь… Иоланта прерывает его резким взмахом; на ее бледных щеках вспыхивает румянец. — Наполните хрустальные чаши до краев, супруг мой. Она цитирует Дидериха и напряженно улыбается, когда Ричард передает ей бокал. Его улыбка — зеркальное отражение. У настойки вкус переспелой малины и горькой черноплодной рябины, а от крепости перехватывает горло. Они пьют молча, и тишину нарушает лишь набирающий силу и злость ветер за окном. В покоях пахнет горящими дровами, хвоей и смолой; зимой в Надоре не найти свежих цветов, и на столе в высокой вазе стоят разлапистые еловые ветви. — Здесь нет ваших вещей, — Иоланта смотрит на Ричарда поверх бокала. — Только мои сундуки. Полуразобранные — герцогиня Окделл прибыла из Олларии только сегодня утром, верхом, в сопровождении десятка человек охраны, без слуг: те остались с дорожными каретами на занесенной метелью дороге и одолели последние полдесятка хорн лишь к вечеру. К этому времени Ричард с Иолантой успели объехать заброшенные яблоневые сады, новую лесопилку и деревню с неподдающимся для привыкшего к столичному талигу названием: «Нет, Иоланта, там нет ни одного звука «а» — подразумевайте их, но не проглатывайте. Нет…не совсем так. Повторяйте за мной. Что? Акцент как у моей сестры? Нет, вам показалось, ни у меня, ни у Айрис его нет…» — Эти покои подготовлены для вас. — Для меня, — повторяет Иоланта и вновь напряженно улыбается, отпивает настойку и отводит взгляд в сторону. — А как же вы? Вновь избегаете меня? Они женаты уже четыре месяца; целовались — один раз, на свадьбе, а все остальное время Ричард избегал прикосновений и близости, ограничиваясь необходимыми по этикету — подать руку, помогая выбраться из кареты, набросить на плечи теплый плащ, поймать и передать выпавшие из руки перчатки. Он знал, что делает все неправильно, но Иоланта не искала большего — и ничего не предлагала; недосказанность оплетала их паучьей сетью все сильнее, и полтора месяца назад, в начале зимы, Ричард сорвался из Олларии на север — восстанавливать старое охотничье поместье, единственное, что осталось у Окделлов. Землетрясение его почти не тронуло, но десятки лет запустения сделали свое дело — в нем перестали бывать еще до рождения Ричарда. Крыша сгнила, комнаты выстыли, двор плотно зарос терновником, а вепри над широкими коваными воротами покрылись ржавчиной. — Мои покои расположены дальше по коридору, не волнуйтесь, мне не придется спать в кабинете. — Вы любите мужчин, — неожиданно говорит Иоланта, и Ричард силится найти в ее словах хоть какой-то упрек; но его нет. Он любил двоих. Только один из них мертв; мертв уже три года, и Ричарду до сих пор снятся золотые волосы Альдо, залитые кровью. Эти сны всегда начинаются одинаково: Альдо улыбается, широко и ясно — так умел только он, — и солнце застывает короной в его волосах, а ладонь под пальцами Ричарда — живая и теплая. Он сжимает пальцы Альдо своими, улыбается в ответ — и все превращается в кошмар. После этих снов он просыпается с неистово колотящимся сердцем и трясущимися руками — и избегает потом на протяжении всего дня встречаться глазами с собственными отражением: ему кажется, что из зеркало на него взглянет мертвый уже три года Альдо. А Рокэ Алва жив. Жив и далеко — свободный от регентской цепи и счастливый, он там, где-то в море, подставляет лицо свежему соленому ветру и всматривается в горизонт, и рядом с ним — виконт Валме и другие, оказавшиеся куда лучше, преданней и нужней ему, чем Ричард. А у Ричарда есть изломанное землетрясением герцогство, соленое озеро на месте разрушенного родового замка, полные ненависти и презрения взгляды, которыми его провожают в столице, и жена с волосами как пламя варастийских степных закатов. Она согласилась принять обручальный браслет Окделлов и уехать в лежащий в руинах Надор: разоренные деревни и заброшенные шахты, безлюдные вересковые пустоши и опустевшие овечьи выгоны. Ричард молчит, до боли в запястьях стиснув край покрывала. Боль впивается острыми иглами в затылок и виски, горло перехватывает — слюна вязкая, отдает горечью, сглотнуть не выходит, но молчать нельзя и надо что-то сказать — что его супруга ошибается, что это все лишь слухи, что… — Это нестрашно. Пальцы Иоланты нервно сжаты вокруг ножки бокала — костяшки побелели. Затем она одним движением допивает настойку, кашляет, глубоко вдыхает — и резко добавляет: — Потому что я люблю женщин. Ее лицо спокойно и в неясном свете похоже на древнюю гальтарскую маску, но Ричард чувствует, как за ее ровным голосом прячутся паника, надежда и вызов. Он отмирает, беззвучно вдыхает кажущийся ледяным воздух и тянется бутылкой к ее бокалу. — Каких? — Вашу сестру. Айрис. Высокая, тонкая, нескладная. Грива русых с проседью волос — как у брата, и шрамы от каменных осколков на руках и плечах. Единственная выжившая в ночь гибели Надора. Простившая Ричарда, хотя они до сих пор разговаривают друг с другом так, словно ходят по тонкому льду, затянувшему глубокое лесное озеро: один неверный шаг — и ты провалишься в непроглядную бездну. — А она вас? Иоланта улыбается и осторожно вытаскивает из-под платья серебряную цепочку с заключенным в тонкую оправу карасом. Ричард вспоминает, как расцветала Айрис, когда они встречались в Олларии. Он радовался сестре — и радовался ее улыбке; но теперь понимал, что она смотрела не на него и в ее глазах вспыхивали радостью отсветы рыжих волос Иоланты. Это ощущается правильным, и Ричарду не больно — почти не больно, — потому что сестра счастлива — и это она заслужила куда больше, чем он. Иоланта прячет цепочку и отводит взгляд в сторону. — Я знаю, что герцогству — и вам — нужен наследник, и мы должны будем… — Только когда вы будете готовы, — перебивает ее Ричард. Он не знает, посмеет ли ее коснуться; воспоминания о Марианне и Вице кажутся полустершимися — словно и не было ничего. И каждый раз при попытке вспомнить перед глазами встает лицо Катари — такое, каким он видел его последний раз: злое, насмешливое, красивое, а в ушах звучит ее голос, голос женщины, ради которой он был готов на все — и которая лгала ему и презирала, и уж точно никогда не стала бы счастливой рядом с ним. Но Катари была мертва; слишком тяжелые роды, слишком много крови — так слышал Ричард. Катари была мертва — как и Альдо — и тоже порой снилась ему, и от этих снов он тоже просыпался с заходящимся от ужаса сердцем. Ричард смотрит на Иоланту; выбившаяся из косы медная прядь, опущенные ресницы, уголок рта искривлен в улыбке — и в ней нет радости. — Как мне сделать вас счастливой? Это беспомощный вопрос: для мужчины, герцога и Повелителя Скал, но Ричард совершил слишком много ошибок — в словах, клятвах и поступках — и боится оступиться снова. Сбросив домашние туфли на меху — у нее не было таких в Олларии, и Ричард нашел в ближайшей деревне кожевенника, — Иоланта подхватывает длинный подол платья и забирается с ногами на кровать: — Возьмите меня с собой на охоту на кабана. Позвольте вместе с вами восстанавливать Надор — и не злитесь, если я буду в этом лучше вас. Не мешайте нам с Айрис. И нарисуйте наконец-таки мой портрет — герцог Алва у вас получается хорошо, и не думаю, что вы не справитесь со мной. — Прямо сейчас? Она смеется и протягивает Ричарду свой бокал. Во вкусе ягодной настойки уже нет рябиновой горечи, только сладость малины. К середине ночи ветер стихает, и все затягивает снежной пеленой. Иоланта спит, уронив голову Ричарду на плечо; на прикроватном столике стоит пустая бутылка из-под настойки и несколько листов бумаги с торопливым карандашным портретом: вот Иоланта улыбается — она рассказывает в это время про Айрис, и ее улыбка нежная и задумчивая, вот смотрит серьезно и пристально, чуть наклонив голову на бок — в это время уже Ричард, по ее просьбе, рассказывал про Надор: каким он был — и каким они вместе смогут его вновь сделать. Ричард смотрит на догорающие в камине угли и ему почти не больно.