По возможности спрашивать

– Серёж, пшёл нахуй! – Ну ты гнида, Кондратий! – Сам гнида, – Кондратий отпил вина прямо из бутылки и плавным, широким жестом указал на дверь, – съебись нахуй, кому говорят. – Криворучка ты моя, – смеясь, протянул Паша и потащил Муравьёва-Апостола, который шипел и тряс рукой, в комнату, подальше от кухни. Попойка была в самом разгаре, по всей погружённой в полумрак квартире гремела и пульсировала музыка, с открытого балкона несло куревом, Миша, которому не дали нож и отправили подальше от готовки, сидел на диване, сосредоточенно изучая этикетку какой-то бутылки и покачивая ногой в такт музыке, Петя загадочно скрючился в углу, склонив голову, а Кондратий с Трубецким дорезали на кухне третий по счёту таз салата. За годы и бесчисленное количество попоек они поняли, выяснили, скажем так, на личном опыте, методом проб и ошибок, что самой лучшей закуской был тазик какого-нибудь оливье или обычного салата из травы и овощей. Тазик салата вполне походил и за нормальную еду, и за закусь: никто не жаловался, даже придирчивый и доёбистый до таких мелочей, как закуска, Паша. – Коть, подвинься. Около подключённой к телевизору «Алисы» стоял Ипполит. В их компании именно он отвечал за музыку, и именно он привил им всем любовь к некоторым музыкальным группам и в принципе к хорошей музыке. Петя даже говорил, мол, он обычно по классике да по классике, а тут современные исполнители хорошие есть, оказывается. Трубецкой согласно, важно и со знанием дела кивал, а Серёжа только разводил руками: младший брат у него был чудом чудесным. Спорить с этим было сложно. Польку все любили, хоть иногда он и бесил всех своей жизнерадостностью – Кондратий ворчал, что это все Муравьёвы-Апостолы такие, это, видимо, семейное, но, кажется, не у старшего. – Коть? В неясном свете и фиолетово-синих отбликах телевизионно-песенной картинки лицо Ипполита дробилось оттенками. Он повернул голову, когда они вошли, удивлённо посмотрел на брата, потом на Пашу, когда тот к нему обратился. Улыбнулся на прозвище; наконец, понял, в чём дело, отодвинулся и отвернулся обратно в телефон. На его скулах и щеках мягко шевельнулись блёстки-звёздочки, повинуясь движению света. Он переключил песню и освещение немного изменилось. Паша усадил Муравьёва-среднего на диван и по-хозяйски полез шариться в ящиках шкафа. В пульсирующей сине-зелёной полутьме ни зги было не видно, и он тихо матерился себе под нос. В доме Рылеевых-Трубецких он чувствовал себя в своей тарелке и чуть ли не как у себя, несмотря на то, что с Кондратием они иногда цапались не на жизнь, а на смерть. Трубецкой на это дело смотрел, фыркал, мол, после пьянки ещё десять раз помиритесь и на брудершафт выпьете, нашли из-за чего ругаться, и, в принципе, практически всегда оказывался прав, но Паша, бунтарь по природе и борец за справедливость по факту, с этим был категорически несогласен, так как не считал ни Трубецкого, ни тем более Рылеева умными людьми с верным, если так можно вообще выразиться, мнением, но, поскольку вся грызня обычно случалась на «их территории», считаться с мнением первого, а иногда и второго, всё же приходилось. В доме Рылеевых-Трубецких Паша чувствовал себя в своей тарелке и чуть ли не как у себя – поэтому знал, где и что лежит, где и что можно найти и чего в доме нет. С ними его связывали близкие, но не такие тесные отношения, как с Мишей и Серёжей. Называть этих двоих на манер «Рылеевы-Трубецкие» не представлялось никакой возможности – пришлось бы использовать комичное и ужасное «Муравьёвы-Апостолы-Бестужевы-Рюмины» или другой, оборотный вариант их фамилий, – поэтому Пестель обходился простым и лаконичным Миша и Серёжа. Когда-то он хотел придумать им одно общее «название» или имя, но фантазия дала сбой и они никакого кодового названия не получили, хотя Паше какое-то время очень нравилось называть их «Мурапостолы-Безрюмины». Он нет-нет да и называл их так, забываясь, но всё же предпочитал звать их именно по именам. Миша со смехом говорил, что ему и «именной» вариант нравится, и «фамильный», пусть выбирает любой. Паша и выбрал. Эти самые Миша и Серёжа были не просто пашкиными лучшими друзьями, они были самыми близкими ему людьми. В основном потому что Пестель во времена юности учился с ними в одном универе и в одной группе – вместе они успели пройти через огонь, воду, медные трубы, пересдачи и сомнительные поездки в область, – и испытывал нечто, похожее на нежные чувства, к Муравьёву-Апостолу; но потом он встретил одного заносчивого умника, «ёбаного аристократа», и понял, что то, как оказалось, была чисто братская, дружеская, если угодно, любовь, так как все его нежные чувства отошли этому, заносчивому и невозможному умнику. Это было несколько лет назад, но Миша до сих пор иногда шутил, что ревнует, вообще-то, чем неоднократно вгонял Ника – того самого «ёбаного аристократа», – в некое подобие ступора, раздумий и тотального непонимания. Сам Пестель до сих пор так и не понял, откуда Бестужев-Рюмин обо всём узнал, если он сам ничего никому не рассказывал – даже Муравьёву, – но если Мишка на эту тему шутил и каламбурил, то всё было более чем нормально. Серёжа ещё немного потряс рукой и со скучающим видом засунул кровоточащий палец в рот, наблюдая за Пашей, который упорно искал аптечку. – Паш, да ну её в пизду, а? – перекрикивая музыку, Серёжа последний раз попытался отбиться. – Нет, Серёж, это тебя в пизду, а аптечку найти надо. Паша был очень исполнительный и всегда доводил дела до конца. Ещё он доводил своих друзей, но уже до ручки. Тяжело вздохнув, Серёжа подвинулся к Мише, забрал из его рук бутылку и улёгся головой к нему на колени. Миша, разморенный алкоголем, мягко и несколько шало улыбнулся, и сразу же склонился к нему. Найдя наконец аптечку, Пестель крякнул и распрямился. – Ну ёб вашу мать! Давайте-ка вы мне здесь это самое, не того тут, потом. – Паш, – смешок, – ревнуешь? Дай сюда эту хуйню и иди к Нику и Матюше, а то заебал уже, – по скромному мнению Муравьёва-Апостола, Паша занудничал и не давал житья нормальным людям. – Друг называется! – картинно возмутился Пестель и, подхватив с тумбочки чей-то бокал, исчез на балконе. Потом он высунулся и обратился к Мише. – Мишк, ну хоть ты будь другом, проследи за своим дуралеем. Миша махнул Пестелю рукой, мол, иди уже, справимся и сами, а когда тот наконец скрылся, фыркнул «вот душнила» и ухватил Серёжу за руку, чтобы оценить масштаб бедствия. – Не-не, погоди, – со смехом отозвался Бестужев-Рюмин, распрямляясь, когда Серёжа потянулся за его губами. – С-сначала твоя рука. Как ты вообще умудрился… да так сильно… – Был травмирован при производстве майонезно-салатно-коматозного продукта питания! – весело отрапортовался Муравьёв. – Ну ты вообще… Ладно. Вставай, пошли. – Куда пошли, Миш? – лениво рассмеялся Серёжа, чуть приподнимаясь с его колен. Мягкий и податливый, разомлевший Бестужев его одновременно умилял и смешил. – Пошли на кухню, спиздим у них чё-нибудь? Весь их разговор походил на пьяное ржание, а то и дело меняющийся фоновый свет только усугублял и без того бедственнее положение. Ипполит снова нашёл в плейлисте песню, которая ему нравилась, и с сине-зелёного светооттенок поменялся на ржаво-розовый. Он, наконец, домучил «Алису», внеся новые песни в плейлист для пьянок, запустил его, и плавно двигаясь, оттанцевал к Пете в его угол. Каховский мгновенно подвинулся, и в полутьме его глаза блеснули точь-в-точь как опасные точки-огоньки – почти как у людей на засвеченных фотографиях. Серёжа понял, что Паша уже не приебётся со своего балкона, что Миша, кажется, вовсе отвлёкся, и вообще на аптечку можно забить. Зачем Паша так рьяно её искал ему понятно не было, но это же Паша. Для успокоения совести, своей и пашиной, но своей всё же больше, Серёжа заклеил палец цветастым пластырем. Кое-как поднявшись, он сходил с Мишей на кухню: там они украли колбасу из салата – Трубецкой матерился и кидался в них комками салфеток, – и две пачки чипсов, которые Миша, сгибаясь в три погибели от смеха, называл «чве дачки пипсов». Завалившись на диван, покачивая головой в такт музыке и хрустя чипсами, Серёжа наблюдал за братом. Поля внимательно слушал, что ему втолковывал Петя – тот то и дело тыкал в пол и иногда по нему же и постукивал. Как они что-то видят в этом безумном пьяночном полумраке оставалось для него загадкой, но если им нравится играть с полом, то почему бы и нет?.. Чем бы дитяти ни тешились, как говорится… Через час с четвертью, когда два из трёх принесённых ребятами салатов были съедены, а плейлист начал крутить третью по счёту песню Меладзе, сидящий в углу Поля застонал и затребовал подлить ему вина. Петя же выглядел несколько озадаченным. – Чего у вас тут? – Серёжа подсел в их таинственный угол и сразу всё понял. – А, понятно… На полу чёрно-золотым веером лежали таро, складываясь в подобие пирамиды. Каховский всё ещё задумчиво смотрел на всю свою схему, Поля грустно рассматривал последнюю карту, лежащую «верхушкой» пирамиды, а Серёжа не понимал абсолютно ничего. Единственное, что он понимал и мог оценить – картинки были красивыми. Эту колоду Пети он видел много раз. Она была подарена ему Полей же, на один из его прошедших дней рождений, и сразу же после распаковки и необходимых ритуалов чистки была опробована. Ипполит долго искал подходящую, долго выбирал ту, которая ему понравится (а потом понравится и Пете), долго сомневался, но в конце концов решил, что чёрное с золотом – это «классика магической роскоши» и колоду надо брать. У Пети были и другие колоды, классические (прям самые классические, стандартные), специализированные (например, колода с реалистичными рисунками, которые Серёже не слишком нравились в силу своей обнажённости), парочка тематических (честно, Серёжа был в восторге от Золотого Таро Климта), чёрные (на таро Чернокнижника Петя любил препарировать их всех) и даже авторские, но эту колоду он нежно любил и не расставался с ней, называя своей любимой. – Я тут Поленьке расклад на отношения сделал, и теперь он страдает, – протянул Каховский, постукивая по чёрно-золотой коробке от карт. – Петь, не помогаешь. – Я тебе всё рассказал и на пальцах объяснил. На этом мои полномочия всё. – Ну мне давайте расскажите, может, я чего пойму, – предложил Серёжа, усаживаясь рядом. – Ну, смотри, – вздохнув, начал Петя чуть громче, – у Польки был конкретный вопрос. Про отношения, будут или нет, а то у него там затык какой-то, чё там как, ну и все вот эти дела. – Погоди, он спрашивал про отношения с тем, о ком я думаю? – заинтересованно спросил Серёжа, придвинувшись. Он вгляделся в карты, ничего собственно в них не понимая, пытаясь сквозь светомузыку получше рассмотреть рисунок. Всё, что он понял – там были какие-то палки и цифра девять. – Так ты знаешь? – ахнул Ипполит. Серёжа поймал шокированный взгляд брата и поиграл бровями. Конечно, он знал. Карты отблеснули не золотым, но красноватым, кровяным. – Я же не дурак, Поль. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Кстати, музыку убавь, не слышно ничего. Поля, несколько смущённый и сконфуженный, уткнулся в телефон. Музыка немного утихла, и Петя пустился в пространные рассуждения. В принципе, всё было понятно и ясно, оставалось только понять, как это приложить на жизнь. – Поль, – обратился к брату Серёжа. – Судя по рассказу, у тебя травма на всю жизнь и «беды с башкой». И не только у тебя. – Ты недалёк от истины… – ехидно вставил Петя. – Заткнись. Ладно, смотри, короче, – Поля сел поудобнее и начал, указывая на первую карту. – Это: что происходит между нами. А происходит собственно ничего, хуйня всякая. Вместе сложно, не вместе – плохо. Мы друзья, но он старше на пару лет, поэтому у нас много разногласий, конфликтов в корне, непонимания в разных аспектах. Петя ещё сказал, что эта карта – это буквально «борьба с самим собой» и я склонен ему верить, потому что… ну, потому что. Вторая карта должна, по идее, рассказать об основе этих отношений, но знаешь в чём проблема? У меня нет этих отношений, их нет, просто нет. – А ты этих отношений хочешь? – Серёнь, ты совсем дурак? Ты прослушал всё, что Петя объяснял десять минут? – То, что он сказал про тебя, это хорошо, конечно, но я хочу услышать ответ от тебя. – Да. Хочу. – Ну и всё. «Ну и умный же у меня братец», тоскливо подумал Серёжа. Ипполит был очень деятельный, что порой было абсолютно не к месту, и из-за этого «страдали» и он сам, и его ближайшее окружение. Деятельный братец сейчас пытался понять, что и как ему лучше сделать со своей жизнью и тем таинственным другом, которого Серёжа – ну конечно же, – знал. Конечно, Серёжа догадывался, в чём и в ком именно дело. И он готов был поспорить на собственную почку, что именно Полька был инициатором вообще всего. Его младший всегда был таким – подумает, помучается, поизводит сам себя и объект чего бы там ни было и делает первый шаг. Сам Серёжа так не мог. Деятельность как черта характера среднего брата обошла стороной. – Серёж, ты слушаешь? Далее – основа. Здесь всё хорошо и отлично, карта, опять же, со слов Пети, считается маркером судьбоносной встречи. Меня это радует, хах. М-м-м, потом, что подталкивает к отношениям, и там до кучи всякого хорошего, по типу связь, нежность, полная совместимость и совпадение в мелочах! Вот видишь, как всё хорошо складывается! А он морозится всё время… мда, трэш… – Это ещё ничего, послушай дальше! – вмешался Каховский, одним плавным слитным движением вытащил карту из расклада и затряс ею перед их лицами. – Трудности! Их друг к другу влечёт их же противоположность и разность, личные барьеры. Этот его Мистер Х очень своевольный, холодный и умный, и от этого все его беды. Вот, смотри, прямо по картинке можно увидеть. Внутренняя холодность может сыграть злую шутку, так как дальше в ряду идёт Рыцарь, а это о многом говорит… – А отдаление происходит по причине слишком хорошо вместе! Шанс? Есть! Карта ахуенно хорошая, я бы сказал, что здесь она идеальная! – Так, стоп-стоп! Потише, вы оба. По порядку, а то вы вместе говорить начинаете. Всмотревшись в карты, Серёжа начал что-то понимать… а, впрочем, нет. Показалось. Все эти тонкости были ему чужды и непонятны, и Петя с Ипполитом ещё больше запутывали его, возбуждённо наседая с рассказами. – По Польке какая-то ситуация в прошлом ударила сильно, и он боится её повторения. Эту карту иногда трактуют как «психотравма» в отношениях, поэтому… Сейчас я закрывашку вытащу, секунду. – Петя деловито перетасовал колоду и вытащил ещё одну карту. – Хмм, неплохо. – Что там?.. – Туз кубков. – Фух, слава Одину… – Да расслабься, Польк. Всё у тебя нормально будет, успокойся, юный неврастеник. Не надо тебе ничего искать, – задумчиво выдал Каховский, разглядывая карту, вертя её так и эдак, а потом начал сгребать всё в кучу и засовывать в коробку, – всё у тебя уже есть или скоро придёт. Это… дар. Карта эта. – Ну вот, я понял. И ты понял. Всё. Пошли пить. Если не выпью сейчас, то ёбнусь. Ипполит возмутился было, но спорить было бесполезно. Плейлист выдал бело-зелёную медленную песню, в комнату нагрянул Кондратий, поднимая бутылку вина на манер чемпионского кубка. Паша недовольно закрыл балкон с той стороны. Серёжа мало верил во всякую магию и мистику, но ради интереса на одной из когдатошних попоек спросил про них с Мишей, и когда Петя вытащил ему чашки на радуге и объяснил, что «Это не то счастье, которое можно купить или заработать: это судьба. Либо оно есть, либо его нет» – Серёжа получил ещё одно подтверждение тому, что Миша – это судьба. Карты не могли раскрыть всей правды и истины, но их по возможности можно было спрашивать – ответ они всегда давали. Вот и у Польки, значит, всё хорошо будет. Травмы прошлого забудутся, душевные раны затянутся, жизнь наладится. Конечно, так и будет. А как иначе?