В зоне ожидания

Ждать — это плохое слово. В нём все долгие года. В нём страдания и боль с затаённой надеждой. Люди берут этот груз на плечи самовольно, никто не заставляет их, и кажется, будто им просто нравится страдать. Они делают вид, что знать не знают о существовании мучений, хотя сами живут в них. Особенно больно ждать человека. Вова не помнит ничего «до». Воспоминания размыты и болезненны настолько, что ему проще убегать и не возвращаться никогда. Это он ждёт. Ждёт, когда Эл спустится и выйдет, затянется сигаретой и будет молча выдыхать дым под козырьком подъезда. Ждёт, что тот улыбнётся уголком губ и руку протянет, придержит за локоть, сойдёт с порога, боясь поскользнуться. Сигарету Вове сунет и скажет «пошли в магазин», ничего не купит себе, но поддастся на тоскливый взгляд Бухарова и возьмёт им по бутылке пива. Так, вспомнить юность. На кассе попросит презервативы и шокирует продавца вопросом к Вове «какие мы в прошлый раз брали?». А они никакие не брали. Он скучает по этому Элу и ждёт возвращения. Эл пригласил его. Наверное, они пойдут гулять, как было раньше, до обрыва всех воспоминаний. Потом, может, поднимутся домой к Гусейнову. Вова будет ругать Стикера, кусающего его длинные пальцы, а Эльдар тихо смеяться, наблюдая за сражением человека и потомка диких кошек. Он никогда не скажет, что Бухаров — единственный, помимо Эла, кто нравится коту. И это выражение любви, а не желание откусить комику конечности. Вова никогда не скажет, что они со Стикером похожи, в чём убеждается всякий раз, когда Эльдар кусает его за ухо, чтобы разбудить, а после широко лижет языком, получая тычок в рёбра. Он фыркает недовольно и спешит вырваться из чужой хватки, сразу собирая волосы в хвост: второе, что любит Гусейнов — заплетать ему косички. Он будет скучать по этому. Эл выходит спустя двадцать минут. Вова выныривает из тёплого вязаного шарфа и сразу же чихает, шмыгая носом. Болеет, но ждёт. И если это не долгожданная награда, то к чёрту всё это. Эльдар подходит сразу, не задерживаясь. Решительный, холодный и далёкий, несмотря на то, что Вова вот прямо сейчас берёт его за руку. Пальцы Гусейнова ощущаются чуть прохладными, но он обжигается, впрочем, не отпуская. Это ещё одно воспоминание, которое захочется забыть. — Давно ждёшь? — Нет. — Давно. — Я ненадолго. И молчат. И Вова молчит. Чувствует, что не должен, но не может сказать ничего подходящего. Пяткой неловко пинает кусочек льда, прослеживая его траекторию абсолютно бесцельно, лишь бы отвлечься, собраться. Можно ждать очередь в магазине. Ждать поцелуев по утрам и завтрак в постель, секса в вечер пятницы, признаний в любви, оваций из зала, когда стоишь на сцене, отдав себя полностью. Глупо ждать боли и разрушать себя с каждой минутой всё больше. Он выходит из зоны ожидания. Хватит. — Как же ты заебал, Элыч. Скажи, скажи, блять, хоть слово! Кусок ты дерьма… — Хватает за грудки. Всегда мирно решающий вопросы Вова теряет свою выдержку, казалось бы, в один миг, но то был долгий процесс, который привёл к тому, что он ударяет Гусейнова. В глаз, в скулу, затем ещё и ещё, куда придётся. Морозный воздух обжигает мокрые от влаги щёки. Он прерывисто дышит, останавливается на миг, и получает отдачу. Эл не щадит. Толкает на землю, садится сверху на грудь и бьёт. У Бухарова только искры из глаз летят. Когда от миловидного некогда личика остаётся сплошное кровавое месиво, Эльдар поднимается. Вова не видит, но тот дрожащими руками достаёт сигарету и затягивается. Где-то вдалеке лает собака. Лежащий на земле, сдавшийся и безоружный, он расплывчатым взглядом смотрит в тёмное небо и тихо хрипит. Теперь он всё вспомнил. Всё, что привело к не двигающемуся телу на снегу. Все ссоры, измены и недомолвки. Все слёзы, истерики и битьё посуды. «Посуду лучше бы пластиковую…» — Думает Вова и решает ещё полежать. Подождать, когда Эл уйдёт. Подождать, когда боль, хотя бы физическая, утихнет, замёрзнет на грязном снегу, потому что ухода моральной боли не дождётся уже никогда. Но ждать будет. Он только это всегда и умел.