Вне рамок чести

Роковой день, в который отец возвращается особенно хмурым с работы и сообщает невесёлые новости, наступает, когда Арсению исполняется двадцать шесть. Случись это, скажем, лет на пять пораньше, и ему было бы категорически наплевать, но, как говорится, всему своё время, и разочарованию — тоже. Изначально он не хотел заниматься отцовским бизнесом — всё детство рос, выслушивая нудные истории с работы, изредка перемежавшиеся рассказами о скандалах. Что, если честно, не добавляло такой перспективе привлекательности. Корпоративные споры в компании отца происходили так часто, что мыльные оперы могли только позавидовать, и это были даже не конфликты уровня менеджеров среднего звена. Сергей Попов имел счастье входить в совет директоров, поэтому и споры были не по поводу того, кому подняли зарплату вперёд остальных, а по поводу многомиллионных сделок. Подумать только, одна из ведущих фармацевтических компаний в стране, а великие умы цапались по сущей херне. Так Арсений думал, пока учился в школе, когда поступал в университет по указке родителей на факультет бизнес-менеджмента, когда заканчивал его с отличием. Даже когда уже стажировался в отцовской компании в должности ассистента, то ещё считал, что театр — куда перспективней, а главное интересней. А потом сам не заметил, как втянулся, и в какой-то момент начал ходить на работу не для галочки, а фактически пытаясь разобраться во всех корпоративных перипетиях. И вот уже конфликты совета директоров стали выглядеть не как склоки в курятнике, а гораздо серьёзней. Если продолжать проводить параллели с миром животных, то куда уместней было сравнение со змеиным гнездом. И Арсений — мазохист, не иначе, — хотел стать частью этого гнезда, потому что подспудно чувствовал — он сможет играть по этим правилам. И иногда даже выигрывать. Но то ли коллеги отца чувствовали подрастающего конкурента, то ли просто хотели насолить семейству Поповых, но однажды на голову свалились новости о принятом советом директоров локальном правовом акте, согласно которому в совет могли входить альфы, беты и омеги, но последние с крохотным условием: с наличием штампа о браке в паспорте. Поначалу Арсению хотелось рассмеяться — придумали же глупость, да ещё и проголосовали практически единогласно. А чего вообще не скатиться в средневековье и не запретить омегам занимать руководящие должности? Впрочем, и на этот вопрос ответ был ясен: полный запрет всколыхнул бы общественные массы, вызвал волну возмущения и протесты. Ограничение по супружескому статусу тоже не прошло незамеченным, но оказалось на той самой грани, когда твиттер и прочие соцсети разрывались негодованием, но до фактических бойкотов дело не дошло, а если и дошло, на финансовом состоянии компании это никак не сказалось. Потом, конечно, пришёл гнев — что эта кучка напыщенных идиотов, среди которых были и омеги в том числе, о себе возомнили? Немного утешало, что родители злость Арсения по этому вопросу разделяли, особенно отец, который, принеся домой невесёлые вести, сначала осушил двести грамм виски, а потом долго и сочно матерился себе под нос — Арсений, кажется, впервые в жизни слышал от него нецензурную лексику. Причём больше всего негодования у главы семейства Поповых вызывала именно социальная несправедливость происходящего. Возможно, именно это неожиданно сплотило его с сыном, а из этого странного союза родился не менее странный план. — Они хотят, чтобы я вышел замуж? — с вызовом бросает Арсений. — Так давай я выйду. — Ты не сможешь выскочить замуж и тут же развестись, — недовольно отзывается Сергей, наливая себе ещё один стакан виски. Задумчиво глянув на сына, он достаёт из бара второй стакан. — И не буду, — пожимает плечами Арсений. — Найдём кого-нибудь… я не знаю, попрошу кого-нибудь из друзей. — Да у тебя все друзья из высшего общества, — хмыкает отец. — Мы либо замучимся заключать брачный договор, либо их самих уже готовят для политических союзов. Тут даже не поспоришь, хотя Арсений уже и начал придумывать, каким образом умасливать Варнаву. Даже прикидывал, какая цветовая схема будет у их свадьбы — что-нибудь бирюзовое с серебром, например. — Нет, тут нужен кто-то без связей, без денег и без авторитета, — задумчиво продолжает отец. — Кто-то, от кого не будет проблем. И кому будет выгодно выйти за тебя замуж и получать содержание, которое будет гарантировать молчание. Арсений притихает, забрав свой стакан виски и делая крохотный глоток. Дорогой алкоголь обжигает язык, прокатывается горячей волной до желудка, оставляя терпкое послевкусие. — Но вообще-то это вариант, — неожиданно приободряется отец. — Заключаем брачный договор, по которому в случае развода всё имущество остаётся тебе, чтобы у твоего супруга не было мотивации расходиться. Выйдешь замуж, а потом сошлёшь его или её куда-нибудь… не знаю, в Москву? — Нихрена себе ссылка, — усмехается Арсений. — Может, лучше в Сибирь? Отец одаряет его настолько красноречивым взглядом, что Арсений пристыженно вжимает голову в плечи. Он хорошо знает этот взгляд: «мы, конечно, сильно богаче девяносто девяти процентов населения России, но это не даёт тебе права глумиться». — Есть только одна проблема, — вздыхает Сергей. — Без метки этот брак быстро признают фиктивным, и тебя выкинут из совета раньше, чем я успею даже рот открыть. Арсений не сдерживается от неприязненной гримасы. Штамп в паспорте ещё можно было пережить, в конце концов, фактически в его жизни какая-то печать ничего не меняла. А вот живое, несмываемое доказательство того, что кто-то заявил на него свои права, — это уже било по больному. Арсений вообще не планировал получать метку от альфы, даже если когда-нибудь решил бы остепениться и перейти с незначительных интрижек на серьёзные отношения. Господи, даже от фразы «серьёзные отношения» хочется скривиться. — Ладно, — переборов отвращение, выдавливает он и запивает кислый вкус во рту ещё одним глотком виски. — Метка так метка. Отец смиряет его внимательным, цепким взглядом. — Ты уверен? — неожиданно мягко спрашивает он. — Арсений, может, подождём? Вдруг найдёшь кого-нибудь, за кого захочешь выйти замуж добровольно, а там уже одним выстрелом двух зайцев. Усмешка Арсения выходит невесёлой. — Кто-то в совете директоров нехило под меня копал, — выплёвывает он ядовито. — И раскопал, что вероятность моего замужества по доброй воле стремится к нулю. Так что это всё равно, что ждать у моря погоды. Надо делать что-то сейчас, пока они не приняли ещё один идиотский указ. — Как скажешь, — вздыхает отец. — Я поищу кандидатуры. В конечном счёте многообещающее «кандидатуры» превращается в унылое «кандидатура», но тут Арсений отца не винит, для него вообще удивительно, что в короткие сроки находится хотя бы один идиот, готовый на такую авантюру. Можно было бы, конечно, подключить свои неплохие актёрские данные и заманить кого-нибудь в прочные брачные сети, не рассказывая всю подноготную, но это кажется Арсению нечестным в первую очередь по отношению к себе. Нет уж, если разыгрывать фарс, то пускай все участвующие лица будут в курсе, в какое дерьмо ввязываются. Отец приносит ему буквально досье — имя, дата рождения, медицинская карта, сведения о семье. Семья, к слову, оказывается не просто неблагополучной — для полноты картины не хватает только наркотиков, а так в наличии и алкоголь, и азартные игры, и систематические побои и жены, и ребёнка. Глядя на хренового качества фотографию, подшитую к аккуратной папке, Арсений даже испытывает жалость. А потом вспоминает, что Антону Андреевичу Шастуну светит нехилый джекпот, и жалость сменяется равнодушием. Обо всех условиях отец договаривается сам, хотя и пытается подключить к этому делу Арсения — показывает брачный договор, предлагает организовать хоть какое-нибудь празднование, даже намекает на возможную предварительную встречу с женихом, но ото всех этих условностей Арсений отмахивается. Есть ощущение, что, если он начнёт уделять происходящему внимание, оно вдруг обретёт сакральный смысл, чего Арсению хочется в последнюю очередь. Поэтому со своим будущим мужем он встречается непосредственно в день регистрации брака. К счастью, необходимость свидетелей уже отменили, так что со стороны Арсения приходят только родители. Отец — чтобы проследить за всем происходящим, мать — из каких-то сентиментальных соображений, хотя Арсений и пытался её убедить в том, что это необязательно. Но маме он никогда не умел отказывать, даже когда она требует, чтобы он нацепил на церемонию бракосочетания костюм. Чтобы хоть как-то себя успокоить, Арсений надевает тот, что подешевле — в нём он периодически ходит на работу. Но даже в самом своём дешёвом костюме на фоне своего жениха Арсений выглядит супермоделью, сошедшей с подиума. Справедливости ради, дело даже не столько во внешности — в тех тряпках, которые на себя нацепил Антон, кто угодно выглядел бы помесью деревенского простачка и бомжа с улицы. Арсений честно пытается не обращать внимания ни на явно не по плечам пиджак, ни на убогие широкие брюки, ни на потёртые ботинки, но и за одеждой разглядывать особо нечего. Высокий, тощий, нескладный, лицо осунувшееся, под глазами тени, уши торчат, на голове непонятный торчащий ёжик. — Какой милый мальчик, — негромко произносит рядом мама. Арсений оборачивается к ней с насмешливым выражением на лице, но понимает, что мама, кажется, не шутит — смотрит на Антона с лёгким любопытством и улыбкой на губах. Остаётся только догадываться, как она в своё время вышла замуж за папу, а не за первого попавшегося одноклассника с такими-то вкусами в мужчинах. Хотя, честно говоря, на «мужчину» Шастун тянет с натяжкой — максимум мальчишка. Кажется, ему только пару месяцев назад исполнилось восемнадцать. На регистрацию Антон приходит один, и от вида одинокой фигуры, стоящей на ступеньках здания ЗАГСа, Арсений почти поддаётся жалости и едва не решает всё отменить. Но встряхивается и ускоряет шаг. Он опасался, что придётся осаживать попытки Антона поговорить, но в итоге всё время непосредственно до регистрации они проводят в томительной тишине, даже когда остаются наедине и подписывают нужные бумаги. Сперва Арсений списывает на то, что для Шастуна всё происходящее — тоже крайне неприятная процедура, которую нужно просто перетерпеть, и сам Арсений у Антона вызывает точно такое же раздражение. Но потом приглядывается из любопытства и понимает: господи, да Шастун его просто стесняется. Разглядывает втихую, но тут же отводит взгляд, стоит повернуться, и густо краснеет. Выглядит даже умилительно, и Арсений позволяет себе снисходительную усмешку. — Нравлюсь? — лениво интересуется он, приподнимая брови. Антон нервно вытирает ладони о штаны. — Очень, — признаётся он тихо. На этом попытки в диалог Арсений планирует прекратить, но спустя минуту-другую в молчании Антон вдруг продолжает: — Я думал… когда мне, ну… рассказали про всё… Думал, что ты старый и страшный, поэтому и платишь за брак. — Как же тебе-е-е повезло-о, — мимо нот мурлычет Арсений, — моей невесте-е-е. Антон улыбается, прыскает в кулак. Он выглядит очень бодро для человека, который буквально выходит замуж насильно, — его родители за этот брак получили охуительную даже по меркам среднего класса сумму, которая с лихвой покроет все их долги. А ещё улыбка ему идёт, но это Арсений отмечает скорее на автомате. Большинству людей идёт улыбка. Сама церемония проходит как в тумане: дородная женщина с папкой в руках зачитывает слащавые строчки про корабль любви и дальнее плавание, мама зачем-то фоткает происходящее на телефон, подпись Арсения в бумагах выходит кривой, непохожей на его собственную. Когда приходится надеть кольца, он впервые касается Антона и — ничего не происходит. У Шастуна чуть влажные от пота ладони и напряжённые пальцы, из-за чего Арсению приходится надевать кольцо чуть ли не силой, кажется, в процессе он даже стирает кожу на одной из костяшек. Выйдя на улицу, Арсений прощается с родителями, стараясь не думать о том, что они оба знают, куда и зачем он сейчас поедет. Не то чтобы они не догадывались, что Арсений в свои двадцать шесть уже вполне себе успешно ведёт половую жизнь, но одно дело догадываться, другое — знать даже номер отеля, в котором это будет происходить. Мама на прощание даже зачем-то приобнимает Антона и что-то неразличимо шепчет ему на ухо, на что Шастун в ответ кивает со смущённой улыбкой. А после родители садятся в чёрный «БМВ» с личным водителем и счастливо укатывают в ресторан — отмечать удачную сделку. Арсению эту сделку ещё предстоит закрепить. *** Запах слабый, больше дразнит и щекочет ноздри, из него не выцепить конкретные ноты — не то чтобы Арсений пытается, ему, на самом деле, кристально поебать, чем там пахнет альфа. То, что этот альфа теперь приходится ему мужем, — досадное недоразумение и фикция. Все движения Антона дёрганые и резкие, он то касается и сжимает пальцы до побелевшей кожи, то испуганно отстраняется, будто ждёт, что ему вот-вот дадут по рукам. В полумраке Арсений успевает разглядеть выражение его лица: читается как открытая книга, там и неверие, и раздражение, и страх. И возбуждение, конечно, чтобы альфа в одной с Арсением постели и не был возбуждён — это что-то из разряда фантастики. — Шевелись, а? — лениво тянет Арсений, приподнимаясь, чтобы стянуть с себя рубашку. — А то я засну такими темпами. Антон недовольно сопит, но все нелестные комментарии, наверняка, рвущиеся с его языка, держит при себе. Вместо этого он вжимается губами в губы Арсения, и это даже поцелуем не назовёшь, скорее облизыванием и обсасыванием — не выдержав, Арсений отстраняется, отворачивает голову и со вздохом падает обратно на подушку. Пока Антон сосредоточенно выцеловывает ему шею, Арсений не менее сосредоточенно стягивает с себя штаны, изворачиваясь змеёй в неудобные позы, а после расстёгивает брюки на Антоне и ныряет ладонью за кромку трусов. Обхватив уже предсказуемо крепко стоящий член пальцами, Арсений не удерживается от удивлённого присвистывания — тут природа Антона явно не обидела, хоть где-то повезло. Жалкий, высокий стон на ухо даже не портит впечатления, Арсений начинает думать, что имеет все шансы получить от этого секса удовольствие и, может быть, даже кончить. В конце концов, фрикции они фрикции и есть, а с такими размерами даже при полном отсутствии опыта можно сделать омеге приятно. — Презерватив, и погнали, — командует Арсений, чуть ли не силой отрывая новоиспечённого супруга от своей уже мокрой от слюны шеи. Антон смотрит на него взглядом побитого щенка, поджимает обиженно губы, но в очередной раз проглатывает возражения и тянется к тумбочке. Пока он шуршит упаковкой, Арсений с отсутствующим выражением на лице смотрит в потолок. Есть подозрения, что с непростой задачей натягивания резинки на член Антону нужна помощь — вряд ли у него была возможность попрактиковаться, — но Арсений с тяжёлым вздохом ждёт. Суетливое шуршание становится явно раздражённым, Антон шумно дышит через нос и едва слышно матерится. Когда он, наконец, подползает ближе и нависает сверху, Арсений приглашающе раздвигает ноги и едва удерживается от желания закинуть руки за голову — это, кажется, будет совсем уж унизительно. В комнате, конечно, полумрак, и один промах Арсений готов простить. Но когда головка члена уже в четвёртый раз тычется ему в ягодицу, он закатывает глаза и перехватывает инициативу в свои руки — в прямом смысле обхватывает член ладонью и направляет. Чувство наполненности и впрямь оказывается приятным, хотя естественной смазки откровенно маловато для комфортных ощущений. Но прерываться и использовать искусственную сейчас будет означать растянуть и без того не шибко увлекательный процесс, так что Арсений сцепляет зубы и терпит. Он ожидает от Антона очередного стона, закатывающихся от удовольствия глаз, но тот только напряжённо закусывает нижнюю губу и не останавливается, пока не входит целиком. От стона неожиданно не удерживается Арсений, но успешно превращает его в громкий выдох. — Не тормози, — требует он, пытаясь придать голосу авторитетности, но получается отчего-то сипло и едва слышно. Антон сосредоточенно кивает — выражение лица у него такое сложное, будто ему предложили решать логарифмы, — и начинает двигаться преступно медленно. Он закрывает глаза, глубоко дышит ртом, явно пытаясь не кончить раньше времени, и Арсений думает — а к чёрту. Это, конечно, не лучший секс в его жизни, но, если честно, и не худший. Что, наверное, много говорит о беспорядочности половой жизни Арсения, но сейчас явно не время рефлексировать на эту тему. Он прикрывает глаза, откидывает назад голову, вцепляется руками в изголовье кровати и подаётся бёдрами вперёд, насаживаясь на член так, как нравится самому. В этот раз Арсений уже не пытается сдержать довольный стон, даже приподнимает уголки губ в улыбке — ощущается почти так, как если бы он сам себя трахал резиновым членом. Если бы у члена ещё были руки, губы, тяжёлое сиплое дыхание и штамп в паспорте. То ли Антон набирается смелости, то ли возбуждение туманит голову, но он даже оглаживает тело Арсения под собой — едва касаясь, прикосновения похожи на щекотку. Он больше не пытается его целовать в губы, только скромно прижимается поцелуем к скуле и щеке в перерывах между медленными толчками. — Быстрее, — просит Арсений, хотя и подозревает, какая это хуёвая затея. Если Антон преждевременно кончит, им придётся идти на ещё один заход, чтобы поставить метку, а ко второму такому разу Арсений не готов морально. Но этот размеренный, медлительный темп только дразнит, и не в приятном смысле — скорее в раздражающем. Но Антон недовольно пыхтит, опирается на вытянутые руки и ускоряется. Открывающийся вид на худощавое, длинное тело вызывает у Арсения что-то между жалостью и нежностью — так он смотрит на дворовых голодных котят, но тех он хотя бы не тащит домой, понимая, что не сможет дать им той ласки и того внимания, которого они заслуживают. И Антону он ничего из этого не сможет дать — ни ласки, ни внимания, ни заботы, — но тут уж виноваты обстоятельства. Или звёзды, если в них верить. Арсений опускает руку на свой член, проводит пару раз вверх-вниз, и хотя ощущения приятные, для того, чтобы кончить, этого явно мало. Ему бы ещё десяток-другой минут такого быстрого, сильного темпа. А ещё — чтобы альфа ставил его в удобные для себя позы, брал так, как ему хочется: сзади, на боку, в позе наездника. Чтобы держал уверенно, будто имеет на это право, а не так: едва-едва касаясь, боясь лишний раз прикоснуться. Чтобы, прости господи, умел целоваться до трясущихся коленей, а не вылизывал бестолково рот. Ну, некоторым мечтам не суждено сбыться, это Арсений уяснил уже давно. Взгляд Антона он ловит случайно — планирует посмотреть в потолок со скучающим видом, но заглядывает в глаза и даже давится очередным вдохом. Этот взгляд — тёмный, непривычно взрослый на ещё мальчишеском лице, — обещает Арсению исполнение всех его фантазий. Уже не так сложно представить, что Антон и впрямь может бесцеремонно разложить его на столе и вытрахать все мозги. Но мгновение мимолётно, Антон зажмуривается, выдыхает протяжно и хрипло. Арсений поспешно хватает его за шею и придавливает ближе к себе, поворачивая голову и открывая доступ к шее. — Ну, давай, — выпаливает он и сам с силой закрывает глаза до точек под веками, ожидая предсказуемую резкую боль. Ожидает не зря — место между плечом и шеей и впрямь будто кипятком ошпаривает, — но боль быстро отходит на второй план, вытесненная сильным головокружением и непривычной лёгкостью во всём теле. Придя в себя, Арсений с удивлением обнаруживает, что одной дрожащей рукой зарывается Антону в короткие волосы на затылке, а второй сжимает простынь. Когда Антон отстраняется, у него поплывший, пьяный взгляд и покрасневшие от крови губы. Несмотря на странные физические ощущения, Арсений не чувствует к нему внезапной любви или страсти. И не может понять: рад этому или разочарован. *** Фраза «Я не видел своего мужа десять лет» звучит, наверное, очень удручающе. Какое счастье, что Арсений её никогда не произносит вслух. Об Антоне ему напоминает только необходимость делать регулярные отчисления на карту — всё равно что алименты платить, благо детей нет и не планируется. А ещё напоминают кольцо и метка, причём если кольцо приходится носить исключительно на работу, то метку, к сожалению, не снимешь и не оставишь дома перед походом на вечеринку к друзьям или в клуб. Но уже спустя пару месяцев агрессивно-красные следы затягиваются, превращаются в белёсые шрамы, и большинство новых знакомых считают, что эта метка — ошибка молодости, неудачно закончившиеся отношения, в которых Арсений безрассудно позволил себя присвоить. По крайней мере потенциальных сексуальных партнёров метка не отваживает, а кого-то даже наоборот — заводит, будто есть что-то привлекательное в том, чтобы потрахаться с занятой омегой. Конечная цель оказывается достигнута — к двадцати семи Арсений становится самым молодым членом совета директоров, и процентное соотношение акций, приходящихся на семью Поповых, позволяет им рулить компанией по своему усмотрению к вящему неудовольствию всех остальных компаньонов. То ли карьера действительно выходит на первый план, то ли Арсений просто банально взрослеет, но постепенно многочисленные тусовки и пьянки, которыми была насыщена его жизнь, сходят на нет. Работа отнимает у него почти всё время, и лишь изредка он может позволить себе отдохнуть — и всегда остаётся дома, предпочитая уединение, бутылку Шардоне и какую-нибудь кино-новинку. Бывшие беспорядочные половые связи либо превращаются в деловых партнёров, либо забываются. Кто-то даже женится и выходит замуж, из-за чего в календарь приходится внести ещё парочку напоминаний: поздравить с годовщиной и с днями рождения детей. К тридцати шести Арсений, кажется, добивается всего, чего должен был добиться по жизни. В карьере дальше прыгать уже некуда, на собственную зарплату он покупает трёшку в центре Питера, может позволить себе менять машины чуть ли не каждый месяц. Отец планирует уходить на пенсию через пару лет, предварительно передав сыну свой пакет акций, что сделает Арсения одним из главных акционеров в огромной корпорации. А ещё он удручающе одинок — настолько, что каждодневное желание нажраться начинает казаться всё менее и менее ужасающим. У него, конечно, есть приятели, есть коллеги, с которыми не самые паршивые отношения. Есть даже целый один друг Серёжа, дружбу с которым Арсений сохранил, кажется, не благодаря чему-то, а вопреки всему. Есть родители — они вообще остались самыми близкими людьми, за что Арсений им невероятно благодарен. Но этого всего, конечно, недостаточно. Арсений даже не мог завести кошку или собаку, банально потому что большую часть времени проводил на работе. Можно было, конечно, оплачивать сиделку, но какой тогда вообще смысл заводить домашнее животное, если её кормит и развлекает посторонний человек? Дело даже не в том, что Арсению не хочется общения — хочется, как любому человеку, склонному к экстравертности. Но где находить знакомства, которые вызывали бы хоть какой-то интерес, а не только невыразимую скуку, Арсений не имеет ни малейшего понятия. Подумывает даже установить Тиндер, но как представляет, какое количество человек попытаются залезть к нему в постель исключительно ради денег, то сразу передумывает. Желающих лизать жопу ему хватает и без помощи сторонних приложений. О том, что он, вообще-то, замужем, Арсений все десять лет настолько успешно пытается забыть, что даже в моменты особенно болезненного одиночества об этом не вспоминает. Регулярные перечисления денег настолько входят в привычку, что даже не вызывают никаких мыслей — точно так же Арсений оплачивает коммуналку и интернет. Очередная волна жалости к себе и ненависти к возведённой собственными руками золочёной клетке так прочно хватает за горло, что Арсений едва находит в себе силы функционировать. По совету матери он берёт отпуск, хотя «отпуск», пожалуй, слишком смелое слово — по факту Арсений продолжает ходить в офис и решать рабочие задачи, но свободного времени становится чуть больше. Этого свободного времени даже хватает, чтобы по просьбе Серёжи сходить с ним на приватную вечеринку — исключительно потому, что Матвиенко обещает, цитата: «нормальный хавчик, неплохое бухло и ещё не приевшиеся рожи». Собираясь на эту вечеринку, Арсений смотрит в зеркало и думает, что ему приелась уже даже собственная рожа, а «хавчик» и «бухло» он может просто заказать. Но тогда он точно прирастёт к дивану и покроется мхом, поэтому пытается найти в себе того Арсения десятилетней давности, который от подобных мероприятий был в восторге. Получается, если честно, паршиво. *** Где-то на второй час сидения в вип-зоне клуба и меланхоличного поцеживания энного стакана с алкоголем Арсений начинает подозревать, что его идея проветриться и вдохнуть в свою однообразную жизнь что-то новенькое не увенчалась успехом. Не то чтобы на вечеринке так уж плохо. Тут играет неплохая музыка, типично клубные треки периодически перемежаются хитами девяностых и двухтысячных — ди-джей явно знает, что делает. Да и контингент собрался неплохой, большинство Арсений даже не узнаёт, а те, кого узнаёт, не вызывают у него отвращения. Он перекидывается парой слов со Славой Комиссаренко, зависает у барной стойки вместе с Музыченко и его женой, даже составляет компанию Варнаве, пока она не улепётывает домой — у неё с утра ранний вылет на Мальдивы. Серёжа сюда пришёл со своей новой девушкой, и, хотя она оказывается в целом приятной и не вызывающей негатива, Арсений рядом с ними чувствует себя третьим лишним, поэтому решает не мучить ни их, ни себя и оставляет парочку наедине. Он не уезжает домой, просто потому что понимает: там он будет точно так же залипать в потолок или вообще пойдёт спать в преступные одиннадцать. Арсений из прошлого, начинавший свой день только в шесть вечера, покрутил бы пальцем у виска. Но Арсения из прошлого больше не существует, есть только его поступки, последствия которых расхлёбывает Арсений нынешний. Хотя, конечно, не то чтобы расхлёбывает, скорее пытается в этой куче дерьма не пойти ко дну. Подспудную надежду, что всё поменяется само собой, что какое-то вселенское счастье свалится на него с неба, Арсений в себе давит — это путь наименьшего сопротивления, путь слабых и безвольных. Он презирал такую надежду в других людях и ненавидел её в себе даже несмотря на то, что иногда хотелось по-детски капризно топнуть ногой, сесть на жопу и дожидаться, пока кто-то другой решит его проблемы. Есть, наверное, что-то ироничное в том, что в конечном счёте эта надежда оказывается оправданной. Потому что когда Арсений в полумраке клуба замечает высокую широкоплечую фигуру, он считает себя как минимум счастливчиком, выигравшим в лотерею. Он даже не может объяснить, в чём причина такой внезапной заинтересованности, — возможно, в том, что впервые за очень долгое время другой человек цепляет Арсения исключительно своей внешностью. Это, наверное, звучит мелочно и ублюдочно — оценивать людей по внешнему виду, — но даже это оказывается глотком свежего воздуха. Если повезёт, незнакомец ещё и не будет полным моральным уродом. Арсений замечает его с балкона второго этажа у бара. Сперва следит, приглядывается внимательней, ощущая себя хищником, сторожащим ни о чём не подозревающую добычу. Потом соображает, что, если затянуть, незнакомец может развернуться и уйти, поэтому Арсений поспешно спускается на первый этаж и останавливается у барной стойки чуть поодаль. Он делает вид, что увлечённо рассматривает огромный ассортимент алкоголя, а после зачем-то мучает бармена расспросами, хотя сам всегда пьёт одно из трёх: виски, мохито или вино. В итоге останавливается на мохито и, пока ждёт свой заказ, пытается незаметно глянуть в сторону незнакомца. И, естественно, встречается с ним взглядом. Он выглядит как человек из привычной элитной тусовки, но всю эту тусовку Арсений знает как минимум в лицо, а этого — не узнаёт. Намётанным глазом Арсений отмечает дорогущий ролекс на запястье и брендовые вещи — пиджак, рубашка, брюки, явно перебор с официозом, но кто Арсений такой, чтобы осуждать, если прямо сейчас облизывает губы в предвкушении. Незнакомец улыбается и поднимается со своего места. Арсений отворачивается, забирает у бармена свой коктейль и нечеловеческим усилием воли заставляет себя равнодушно смотреть прямо, пока молодой человек подходит ближе и усаживается на соседний барный стул. Если честно, Арсению было бы глубоко поебать, какой там у незнакомца вторичный гендер, — в плане секса он был человеком разносторонним, имел опыт и с бетами, и с омегами. Но сильный, горький запах альфы, различимый даже в духоте клуба, оказывается приятной неожиданностью. — Один здесь отдыхаешь? Арсений едва слышно фыркает — в голосе альфы слышна насмешка, он явно не рассчитывает, что кто-либо купится на такой дешёвый подкат. — Пока да, — отзывается Арсений, отпивая коктейля и уже беззастенчиво разглядывая незнакомца. Без каких-либо скидок и лести его можно было назвать красивым, но гораздо больше Арсения прельщала его ухоженность — всегда приятно смотреть на человека, который прикладывает усилия, чтобы выглядеть хорошо. И дорогие шмотки — хороший бонус, хотя бы потому что Арсений мог быть уверен: вряд ли незнакомец заинтересовался им из-за денег. — Я тебя здесь раньше не видел, — задумчиво произносит он, поворачиваясь на стуле, чтобы сидеть к альфе лицом. — Уверен? — хмыкает тот. — Может, не запомнил? Последняя фраза почему-то отдаёт раздражением — альфа это тоже замечает и, видимо, пытаясь скрыть свои эмоции, делает глоток из своей бутылки с пивом. Пиво в клубе — моветон, но Арсений всё равно следит, как чужие губы смыкаются вокруг горлышка. — Я бы такого запомнил, — с улыбкой отзывается он. Альфа улыбается в ответ, но почему-то молчит, даже демонстративно подпирает подбородок рукой. И смотрит внимательно, выжидающе. Такая реакция выбивает Арсения из колеи и оставляет в недоумении. А дальше-то что? Продолжить жалкие попытки в флирт в надежде, что это хоть к чему-нибудь приведёт? Откровенно говоря, нет ни сил, ни желания разыгрывать долгую партию, рассчитывая потрахаться разок, — Арсений не уверен, что оно того стоит. Поэтому решает идти напролом: либо повезёт, либо нет, зато он сэкономит кучу времени и нервов. — Может, познакомимся поближе? — произносит он, наклоняясь ближе и протягивая руку вперёд, чтобы обхватить пальцами запястье незнакомца. — Чтобы я в этот раз уж точно наверняка запомнил. — Что в твоём понимании «познакомимся поближе»? — с искренним любопытством спрашивает альфа. Флиртующих интонаций в его голосе нет, но ладонь Арсения он перехватывает своей, сжимает в пальцах — это можно было бы принять за ласку, не будь хватка такой сильной. С трудом Арсений удерживается от того, чтобы не начать нервно оглядываться. Ему тут ничто не угрожает, безопасность в клубе на высшем уровне, да и не выглядит альфа таким уж опасным. Арсений вглядывается в его лицо, судорожно пытаясь прочитать хоть какие-то эмоции, но там только непроницаемая маска — вежливая заинтересованность, не более. Не дождавшись ответа, альфа склоняет голову вбок и ослабляет хватку. — Потрахаемся и в следующий раз встретимся лет так через десять? — хмыкает он, отворачиваясь. Неприятное зудящее чувство где-то на периферии сознания не даёт Арсению покоя — будто он пытается вспомнить простейшее слово, вылетевшее из головы. Он опускает глаза на правую руку альфы и замечает кольцо на безымянном пальце — обручальное, тут не ошибёшься, простые золотые ободки редко надевают просто как украшение. Сперва прошивает разочарованием — кажется, Арсений попытался подкатить к замужнему альфе, — а следом чем-то между ужасом и удивлением — кажется, Арсений попытался подкатить к своему мужу. — Антон? — спрашивает он, непроизвольно повысив голос. И тут же панически оглядывается, но, кажется, в шуме клуба его никто не услышал. — Арсений, — усмехается в ответ Шастун. — Сколько лет, сколько зим. — Как… откуда?.. Он замолкает на полуслове, потому что вдруг осознаёт: любой вопрос тут будет нелепым. Как дела? Откуда ты тут? Бывают ли в жизни такие совпадения? Как человек за какие-то жалкие десять лет может измениться буквально до неузнаваемости? Хотя, возможно, жалкими эти десять лет были только у Арсения. Судя по Антону, он времени зря не терял. — Какими судьбами в Питере? — сглотнув, спрашивает Арсений. Горло пересыхает и неприятно стягивает. С запозданием и лёгким удивлением он осознаёт, что чувствует что-то между стыдом и виной, хотя и не может пока понять, в связи с чем. Никто никого ни к чему не принуждал, а выделяемые семейством Поповых деньги явно пошли Шастуну на пользу. Так что, по идее, надо бы чувствовать гордость? — По работе, — коротко отзывается Антон. Арсений думает: ого, он работает. И тут же мысленно даёт себе оплеуху: конечно, он работает, почему нет? Он свободный человек, который может самостоятельно распоряжаться своей жизнью. За исключением разве что той части, что касается брака. Пока Арсений лихорадочно пытается подобрать такие слова, которые не выставят его последним идиотом или, ещё хуже, мудаком, Антон невесело улыбается и поднимается на ноги. — Вижу, ты не очень горишь желанием общаться, — со вздохом произносит он и в один глоток допивает своё пиво. — Так что я пойду. Разрываясь между желанием его остановить и желанием его ускорить, Арсений молчит, только пялится во все глаза. — Я в Питере на ближайшие несколько месяцев, пока будем разбираться с франшизой. Если хочешь, можем как-нибудь встретиться, — пожимает плечами Антон. И со смешком добавляет: — Не чужие, вроде бы, люди. Он оставляет на барной стойке несколько купюр и направляется к выходу, коротко попрощавшись. А Арсений ещё долго смотрит в пустоту, пытаясь осознать, не привиделось ли ему. *** Богатый жизненный опыт показывал, что прежде, чем бросаться в омут с головой, нужно рационально взвесить возможные последствия. Поэтому Арсений не кидается сразу проверять всевозможные соцсети, а упорно несколько дней пытается переварить ситуацию. И в конце концов приходит к выводу, что ничего страшного от банального удовлетворения любопытства произойти не должно. За спрос, как говорится, денег не берут, поэтому спустя несколько дней после роковой встречи в клубе Арсений усаживается на диване дома с телефоном в руках и лезет в интернет. Несколько часов поисков и изучения информации составляют ему ту самую красочную, красивую картинку, когда кажется, будто ты знаешь о человеке всё, а по факту — только то, что тебе преподнесли на блюдечке. Арсений сам был из таких. Он узнаёт о том, что Антон Шастун — вообще-то не последнего пошиба бизнесмен, владелец московской сети элитных ресторанов, которые в этом году должны открыться и в Питере — отсюда и разговоры о франшизе. Он был достаточно заметен, чтобы о нём упоминали бизнес-журналы, но недостаточно, чтобы о нём ходили какие-то слухи или сплетни. Лишь в одной статье говорилось, что Шастун вроде как женат, но о своей личной жизни предпочитал не распространяться. Инстаграм добавлял к сводке сухих финансовых фактов чуть больше красок, но фактически все публикации можно было поделить на три основных категории: рабочие, с друзьями и с отдыха. Последних было ничтожно мало, особенно в последнее время. В итоге любопытство Арсения оказывается не просто не удовлетворено, но ещё больше распалено: он понимает, что, чтобы узнать больше, потребуется живое общение. И Антон даже сам его предложил — так, будто они были давними друзьями, давно переставшими контактировать, но случайно оказавшимися в одном городе. Будто им было, что обсуждать, — Арсений понятия не имел, что Шастун представлял из себя как человек. Какую еду он любит, какие фильмы смотрит, какую музыку слушает? Как относится к искусству? Предпочитает активный отдых или сидеть дома? Всё такой же неуклюжий и неловкий в сексе или за десять лет успел набраться опыта? Последнее Арсения волновало не то чтобы в первую очередь, но почему-то неизбежно уводило в область совершенно неуместных фантазий. Хотя, казалось бы, кто спустя десять лет брака мог похвастаться тем, что в своих сексуальных мечтах всё ещё представлял своего супруга? В конечном счёте Арсений решает рискнуть — в основном потому, что слово «риск» в данной ситуации слишком громкое. По сути Арсений не рисковал ничем, когда писал Антону с предложением увидеться — благо, его номер был сохранён в списке контактов. В конце концов, именно по этому номеру Арсений регулярно делал денежные перечисления. Потенциальную встречу они обсуждают сухо, по-деловому: так Арсений обычно обсуждает предстоящие собрания совета директоров с коллегами. Назначают дату, время, нейтральное место — один из ресторанов в центре города с хорошей кухней и богатым выбором коллекционных вин. Арсений честно старается не выряжаться на эту встречу — по крайней мере, не больше, чем обычно, — но всё равно по несколько раз проверяет своё отражение в зеркале перед выходом. А ещё почему-то нервничает, и это ощущение оказывается непривычным и неприятным. В итоге поначалу всё идёт гладко, пожалуй, даже слишком гладко. Антон рассказывает, что несколько лет назад успешно закончил университет, учёба в котором была оплачена из бюджета семьи Поповых — это было одно из условий изначального соглашения. Рассказывает, что поначалу откровенно бездельничал, наслаждаясь свободой, а потом решил всё-таки заняться хоть чем-то, чтобы не сойти с ума, и вместе с бывшим однокурсником начал заниматься бизнесом в области общественного питания. А потом, цитата: «как-то завертелось». Арсений не рискует лезть с расспросами и задавать излишне откровенные вопросы, придерживается нейтральных тем, будто лавирует на минном поле. Только под конец, когда от волнения осушает уже третий бокал вина, позволяет себе скатиться в лёгкий флирт, но Антон, судя по улыбке и ответным заигрываниям, не против. Одна встреча превращается в две, три, пять. И каждая из них всё больше и больше походит на свидания — до той степени, что они становятся чуть ли не единственным источником радости в жизни Арсения. Он чувствует, будто за несколько дней теряет пару десятков лет, превращаясь в восторжённого подростка: с замирающим сердцем проверяет уведомления на телефоне, улыбается, вспоминая их разговоры, и мечтательно представляет, чего ещё можно ожидать в будущем. Возможно, так он реагирует из-за отсутствия в своей жизни хоть чего-нибудь мало-мальски увлекательного, а эти неожиданные встречи оказываются глотком свежего воздуха. Но это не только не гасит энтузиазма, а, наоборот, заставляет пытаться выжать из происходящего весь возможный максимум. Впрок, конечно, не надышишься, но Арсений отчаянно пытается. В какой-то момент он перестаёт пытаться провести параллели между тем щуплым, нескладным пареньком, за которого Арсений когда-то вышел замуж, и нынешним молодым, привлекательным и обеспеченным альфой. Они кажутся двумя разными людьми, и этот переход со временем не сглаживается, а только становится ещё более необъяснимым. Арсений даже начинает забывать, что с Антоном его связывает не только парочка свиданий и взаимная заинтересованность, но ещё и штамп в паспорте. По большей части потому, что мысли о браке заставляют Арсения чувствовать мерзкое гложущее чувство вины. Зато о чём Арсений думает, так это о том, что к нему возвращается забытое, казалось бы, чувство, когда хочется не абстрактного секса неважно с кем, а когда хочется конкретного человека. Может быть, где-то в десяти прошедших годах у Антона затесались курсы повышения харизмы, но Арсению кажется, будто устоять перед ним и его обаянием невозможно. Не то чтобы Арсений пытается устоять, конечно. Он чётко запоминает момент, в который в голове щёлкает, и появляется это решительное: «сегодня я с ним потрахаюсь». Они оба оказываются на благотворительном вечере, организованном одним из фондов: Антон — потому что является одним из спонсоров, Арсений — потому что прийти ему предлагает сам Шастун, а Арсений с каждым днём теряет способность говорить ему «нет». Сам вечер, несмотря на всю его благородность, не вызывает совершенно никаких эмоций, лица и речи сливаются в одно неразличимое пятно в памяти, и по этому поводу Арсений не чувствует совершенно никакой вины. В основном потому, что прекрасно знает, что, хотя фонд действительно пополнится пожертвованиями, фактически цель таких вечеров — новые знакомства и сделки со старыми. В арендованном зале в одном из исторических питерских зданий просторно, и только поэтому нет ощущения душащей толпы. Арсений даже умудряется наткнуться на парочку знакомых, которые удивлённо вздёргивают брови при виде него, но от всех попыток заговорить с ним уворачивается с ловкостью ужа. Как назло Антон разговорами не брезгует, поддерживает незначительные беседы, улыбается налево-направо, заставляя Арсения скрипеть зубами от раздражения и ревности. И если поначалу кажется, будто Антон ничего не замечает и не видит в происходящем никакого подвоха, то эта иллюзия быстро развеивается, стоит Шастуну бесцеремонно ухватить Арсения под локоть и оттащить в сторону, где за тенью мраморных колонн есть видимость уединения. — Ты во мне дырку просверлишь, — гневным шёпотом отчитывает Антон. Он ещё не прижимает Арсения к стенке, но стоит так близко, что это дело времени. Куча ремарок по поводу «дырок» пролетает в голове, но Арсений решает не опускаться до такого подросткового юмора и вместо этого приподнимает губы в ухмылке. — Что поделать, если ты единственное, что из всего происходящего здесь стоит внимания. Вместо ответного насмешливого флирта Антон хмурится и поджимает губы. Он выглядит серьёзно и даже сурово, будто на пороге какого-то откровенного признания, поэтому Арсений совершенно не ожидает услышать то, что Шастун в итоге произносит едва различимым шёпотом. — Я знаю, чего ты хочешь. И я могу тебе это дать прямо здесь и прямо сейчас, только скажи. Арсений нервно сглатывает и оглядывается по сторонам. Вряд ли Антон предлагает ему потрахаться прямо здесь, на глазах у многочисленной публики, а на всё остальное Арсений уже безоговорочно согласен. — Хорошо, — онемевшими губами отзывается он. — Что «хорошо»? На лице Антона так и не появляется даже намёка на улыбку или ухмылку, но Арсений и без сопутствующих эмоций догадывается: он над ним издевается и всё прекрасно понимает, просто хочет заставить Арсения признаться. Ну, Арсений говорил в своей жизни вещи более пошлые и даже более унизительные. — Я хочу, чтобы ты меня трахнул. Вместо ответа Антон хватает его за руку и тащит за собой на второй этаж, где народу совсем нет. Он явно знает, куда идёт, — уверенно поворачивает в одном коридоре, проходит второй и, замерев у одной из одинаковых на вид дверей, прислушивается, а после открывает её и заходит внутрь. Комната оказывается каким-то подобием конференц-зала — совсем небольшого, максимум на пять-шесть человек. Здесь нет даже дивана или кресел, что уж тут говорить о кровати, — только рабочий стол, стулья, шкафы вдоль стен. Хотя бы на полу мягкий ковёр, и то спасибо. Арсений закрывает за ними дверь и поворачивает защёлку замка. Антон улыбается — мягко, ласково, слегка снисходительно, — убирает руки в карманы брюк, прислоняется бёдрами к столу и кивает головой с участливым: — Раздевайся. Арсению хочется пренебрежительно фыркнуть, высокомерно усмехнуться или, может быть, даже развернуться и выйти с гордо поднятой головой. Вместо этого он медленно поднимает руки и начинает расстёгивать на себе рубашку. Антон прослеживает глазами оголяющуюся кожу — Арсений готов кусать себе локти от невозможности этот взгляд прочитать. Что там — вожделение, голод, хотя бы удовольствие от приятной картинки? Или одно только стылое равнодушие? — Полностью, — добавляет Антон, как только Арсений отбрасывает в сторону рубашку и обувь с носками и замирает в нерешительности. Сам Шастун при этом даже не пытается ослабить на себе галстук. Арсений бы с удовольствием его этим галстуком придушил. В том, чтобы стоять обнажённым перед с иголочки одетым альфой, есть что-то унизительное и возбуждающее одновременно. Впервые за очень долгое время Арсений чувствует себя неловко — он не стесняется своего тела, он им гордится, потому что работает над ним, держит себя в идеальной форме. Но сейчас ощущает себя так, будто его придирчиво взвешивают на весах и прикидывают, — брать или не брать. Арсению поскорее уже хочется перейти к той части, где его всё-таки берут, желательно не раз и не два, но сейчас у него даже нет уверенности, что к этой части они дойдут. Что, если Антон припомнит ему события десятилетней давности, посмеётся, насытится чувством собственного превосходства и просто уйдёт? К какой-нибудь другой омеге, с которой его не связывают метка, фиктивный брак и кучка неприятных воспоминаний. Это даже не вызывает у Арсения ревность, только привкус горечи — потому что он это заслужил. Но Антон в очередной раз доказывает, что он лучше большинства и уж точно выше низких, мерзких душевных порывов, — подходит ближе, пальцами приподнимает голову Арсения за подбородок, наклоняется вплотную и касается горячими губами щеки. Арсений замирает, боясь даже вдохнуть, и с гулко бьющимся в груди сердцем ждёт следующего поцелуя — в скулу, в уголок губ, в кончик носа, во впадинку за ухом. И все они — мягкие, кричащие больше о нежности, чем о страсти. — Я тебя прощаю, — вдруг произносит Антон низким, сокровенным шёпотом. Арсений озадаченно хмурится, беспомощно поднимает руки, чтобы то ли оттолкнуть, то ли прижать к себе, но в итоге только опускает их обратно. — Но я не… — Я знаю, что ты не просил, — хмыкает Антон и чуть отстраняется. Выдержать его прямой, серьёзный взгляд оказывается непросто, но Арсений, сцепив зубы, справляется. Возможно, потому что этот взгляд он уже видел — ещё десять лет назад, — хоть и не придал тогда значения. — Я знаю, что ты никогда не попросишь, — продолжает Антон ровным тоном. — Знаю, что ты тоже был жертвой обстоятельств, но ещё знаю, что это не оправдывает твоего ублюдского поведения. Волна стыда окатывает Арсения с ног до головы, и, кажется, у него краснеют уши. Одно дело — предполагать что-то такое самому, другое — слышать со стороны. Как будто совесть Арсения приобрела лицо и голос и пришла его добить. По крайней мере, у его совести приятный голос, а лицо — вообще пиздец. — Я тебя ненавидел какое-то время, — задумчиво признаётся Антон, и, словно в противовес своим словам, прижимается к губам Арсения в почти целомудренном поцелуе. — Но отпустил всё это. В первую очередь ради себя. И хотелось бы обиженно фыркнуть, но на правду и обижаться не хочется, поэтому Арсений коротко кивает, неловко переминается с ноги на ногу, чувствуя под босыми ступнями мягкий ковёр. — И ты пришёл, чтобы… — неуверенно начинает он, опуская взгляд. В последний момент гордость и язвительность берут верх, и получается ядовитое: — Чтобы доказать, что ты всё-таки умеешь трахаться? Кому — себе или мне? Антон усмехается и чуть качает головой. — Я не собираюсь никому ничего доказывать, Арсений, — снисходительно, будто несмышлёному ребёнку, отвечает он. — Я пришёл поговорить и выебать тебя. И с разговорами я уже закончил. Арсений сглатывает по пересохшему горлу, поднимает глаза и борется с желанием обхватить себя руками, чтобы хотя бы так прикрыться. Он, вообще-то, тоже сюда пришёл именно за этим, но не держать ситуацию под своим контролем оказывается неожиданно волнительно. — Время исполнять супружеский долг, — со смешком произносит Антон. Он ещё улыбается краем губ, когда добавляет: — На колени. Словно в замедленной съёмке Арсений повинуется, оказывается лицом прямо напротив паха, но ничего не предпринимает — больше потому что всё ещё осмысливает происходящее. — Ты знаешь, что делать, — обхватив одной ладонью его лицо, произносит Антон и ласково поглаживает большим пальцем по щеке. Арсений как минимум догадывается и, хотя желание взбрыкнуть и поддразнить брезжит на краю сознания, руки уже сами тянутся к чужому ремню. Непослушными пальцами он с трудом справляется с пряжкой и пуговицей с молнией, позволяет себе крохотную вольность — огладить крепкие бёдра под ладонями — и только после этого прижимается лицом, проводит носом вдоль ещё скрытого тканью трусов члена. Горький, сильный запах альфы кружит голову, заставляет непроизвольно облизать пересохшие губы, и Арсений поднимает взгляд, чтобы безмолвно спросить разрешения продолжить. Давно ли он вообще спрашивает разрешения? На лице Антона уже нет улыбки, он кивает с серьёзным видом, запускает пальцы в волосы Арсения и, чуть болезненно сжав на макушке, прижимает его ближе. — Не тормози, — произносит он. И хотя в голосе ни намёка на усмешку, Арсений всё равно её чувствует. Может, это его больное сознание под дозой вины и стыда добавляет красок происходящему. Пока в голове полный бардак, тело уже движется на рефлексах — минет Арсений делал столько раз в своей жизни, что процесс отработан до автоматизма. Он не медлит, не растягивает удовольствие, сразу насаживается ртом до середины. Над головой слышен судорожный вздох Антона, пальцы в волосах Арсения сжимаются сильнее, выбивая из него задушенный стон. Если до этого ещё была какая-то иллюзия того, что ситуация ещё не вышла из-под контроля, то эта иллюзия быстро развеивается, стоит Антону сжать лежащую на его бедре ладонь Арсения в одной руке, а второй приняться быстро и ритмично насаживать его ртом на свой член. На глазах выступают слёзы, челюсть неприятно тянет, но последние остатки связных мыслей растворяются, оставляя только незамутнённое удовольствие. Время теряет смысл и значение, Арсений бы даже не смог предположить, как долго его методично и бесцеремонно трахают в рот, но, когда Антон наконец-то отстраняется, горло саднит, и очередной вдох отдаётся болью в лёгких. На контрасте руки, которые помогают Арсению подняться на ноги, — осторожные и ласковые. По коже бегут мурашки от контраста чуть прохладной температуры в комнате и горячих ладоней. Антон подталкивает его вперёд, придерживая за талию, Арсений, едва соображая, с трудом переставляет ноги. В поясницу упирается столешница, и ощущение, будто его загнали в угол, щекочет нервы. Арсений упирается в стол ладонями, рвано дышит, когда Антон прижимается к нему всем телом и касается губами шеи — с той стороны, где нет метки, будто демонстративно. Но, вместо того, чтобы позволить ему сесть на столешницу, Антон отстраняется и заставляет его повернуться к себе спиной. А после давит между лопаток, укладывая лицом в стол. То, что с ним не собираются церемониться, было понятно с самого начала. Непонятно, почему волна стыда и чувство унижения обжигают возбуждением. Голой кожей Арсений чувствует ткань Антоновых штанов — тот прижимается к нему сзади, влажный от смазки и слюны член проезжается по расселине. Пальцами он надавливает на вход, ныряет внутрь одной фалангой, и Арсений давится вдохом. Явно довольный такой реакцией, Антон принимается его растягивать — осторожно и почти нежно, но не медля и не давая толком насладиться процессом. — Пиздец, как ты течёшь, — со смесью удивления и восхищения бормочет Шастун. — Можешь же, когда хочешь. Вместо ответа Арсений вцепляется пальцами в край стола и со стоном насаживается на пальцы. Чувствительную кожу холодит металл колец — Антон даже не удосуживается их снять. Кайф от происходящего не столько физиологический — тут явно не пытаются доставить Арсению удовольствие, Шастун будто специально игнорирует простату и придерживает за бёдра, пресекая все попытки насадиться глубже. Но всё это ощущается скорее как игра, чем пренебрежительность, и даже если Арсений сам себя обманывает, оно того стоит. — Презерватив, и погнали? — со смешком интересуется Антон. Арсений от удивления находит в себе силы полуобернуться, приподнявшись на локтях. Шастун, достав из кармана брюк резинку, уже ловко вскрывает упаковку и, когда замечает взгляд Арсения, смешливо ему подмигивает. Хочется спросить — в смысле? Десять лет, конечно, не маленький срок, но всё равно недостаточно, чтобы чуть ли не полностью подменить человека. И всё-таки вот оно, живое доказательство: Арсений смотрит и не находит в Антоне нынешнем ни следа того мальчишки, за которого когда-то выходил замуж. — Знаешь, как говорят? — будто бы между делом интересуется Антон, натягивая презерватив на член. — Что первый секс никогда не забываешь. Как и человека, с которым лишился девственности. Вообще-то в случае Арсения это тоже правда, свой первый секс он запомнил, пусть и не в самом приятном ключе. Но ещё Арсений понимает, на что намекает Антон, поэтому отворачивается и утыкается лбом в столешницу с тяжёлым вздохом. И думает: у Антона есть полное право зубоскалить. Он входит медленно, но сразу до упора, придерживая за бёдра и под конец выдавая низкий хриплый стон. Арсений даже не знает, что именно заставляет его простонать в ответ — этот звук или ощущение наполненности, но, так или иначе, ему охуительно хорошо, а всё остальное подождёт. Этот секс у него не первый и, скорее всего, не последний, но его Арсений точно запомнит. Антон умудряется быть напористым, почти наглым и эгоистичным, но при этом не переступает ту самую невидимую грань, за которой кончается эйфория и начинается дискомфорт. Арсений пытается подмахивать, подаваться бёдрами назад, но быстро бросает это за бесполезностью — Антон берёт его так, как хочется ему самому. И даже темп не мучительно медленный, а размеренный, с каждым движением он входит целиком и выходит почти полностью, заставляя ноги дрожать от переизбытка стимуляции. Когда Антон вздёргивает его за плечо, заставляя встать и упереться ладонями в стол, Арсений уже едва соображает, что происходит, и повисает в его руках безвольной куклой. Резким, болезненным удовольствием прошивает метку, когда Антон касается её губами — влажно обводит языком уже давно зажившие шрамы, и Арсений сквозь бессознательную дымку ждёт, что Шастун вот-вот вопьётся зубами. Ждёт почти с предвкушением, но этого так и не происходит, и Арсений разочарованно скулит. Ладонь на своём члене он почти не чувствует, сейчас эта стимуляция чуть ли не мешает — подступающий оргазм уже скручивается горячей тяжестью в низу живота. Но Антон и не пытается ему помочь, наоборот, ускоряет толчки и, когда Арсений уже с трудом глотает воздух и с силой зажмуривается, пережимает его член у самого основания. Изо рта вырывается уже не стон, а вопль от возмущения и боли одновременно. Антон не даёт ему кончить, с влажными пошлыми звуками дотрахивая до собственного оргазма и замирая — Арсений чувствует, как пульсирует член внутри него. Хочется и возмутиться, и умолять, но получается только промычать что-то невнятное, пока Шастун выходит и судя по звукам снимает презерватив. Когда он поворачивает Арсения к себе лицом, то в этот раз сам подсаживает на стол и, прижавшись к губам в поцелуе, кивает вниз. — Дрочи. В его голосе даже нет требовательных интонаций, это не приказ, скорее предложение. Отказаться от которого, конечно, невозможно. Увидь и услышь себя Арсений в этот момент со стороны, наверняка бы умер от стыда и отвращения — всё тело покрылось испариной, под задницей натекло смазки, из горла вырывается жалкий скулёж. Но Антон опирается руками на столешницу, запирая его в клетку, окидывает взглядом с головы до ног. Впервые Арсений замечает в его взгляде что-то, что даёт понять: большая часть этого равнодушия — напускная. А под бесстрастной маской лихорадочный голод, от которого мутнеют глаза. Словно под гипнозом Арсений берёт в ладонь свой член, и вот теперь эта стимуляция — то, что надо. Чертовски не хватает хотя бы пальцев в заднице, но чутьё подсказывает, что просить сейчас Антона о чём-либо бесполезно. Поэтому Арсений сцепляет зубы и дрочит себе быстро и резко, не сводя тяжёлого взгляда с Шастуна. Антон всё-таки решает над ним сжалиться, наклоняется ближе, прикасается мягкими, едва ощутимыми поцелуями к лицу. — Какой ты красивый, — шепчет он на ухо, обжигая дыханием шею. — И такой послушный. Идеальный муж. Последнее слово он выделяет особенно — ядовитой насмешкой и злостью. Арсений зажмуривается и кончает с глухим стоном. От этого оргазма мелко дрожат ноги и звенит в ушах, и в себя он приходит, когда Антон уже отстранился и с деловым, равнодушным видом вытирает руки салфетками. Упаковку с ними он щедро протягивает Арсению и даже подаёт брошенную на пол одежду, хотя одеться и не помогает, вместо этого с меланхоличным видом разглядывая вид из окна. Не то чтобы вид был некрасивым, но Арсений мелочно считал себя всё-таки интересней. — Ну, увидимся? — с полуулыбкой произносит Антон, как только Арсений натягивает на себя пиджак. По пути к выходу Антон приобнимает его за талию и оставляет сухой поцелуй на щеке. Арсений настолько ошарашен, что молча позволяет ему выйти за дверь. *** Не то чтобы с этого момента в их отношениях что-то принципиально меняется. Арсений бы даже не рискнул называть это отношениями: они проводят вместе время и, хотя много говорят, всё ещё есть ощущение лёгкой недосказанности. Ещё, конечно, есть секс — опасения, что акция была разовая, к счастью, не оправдываются. Более того, Арсений наивно считал, что переплюнуть их второй раз будет сложно, но, оказывается, Антон может быть и внимательным, и заботливым, и до приторности нежным. Всё это настолько обескураживает, что Арсений только на второй месяц таких регулярных встреч понимает, что, если ещё не влюблён, то уже на верном пути. Его это не пугает и даже не удивляет, он влюблялся и раньше, пару раз даже безответно, а не влюбиться в Антона очень сложно. Он, кажется, подходит Арсению идеально: смеётся над его своеобразными шутками, любит те же фильмы и книги, знает, когда лучше побыть наедине, а когда провести время вдвоём. Впервые Арсений начинает думать, что, может быть, брак десятилетней давности — не такая уж ошибка. А потом Антон начинает реже отвечать на сообщения и ещё реже приезжать. Оправдывается работой, и Арсений тут даже склонен верить, организация франшизы и правда отнимает у Антона кучу сил и времени, но так было с самого начала. И откуда-то силы и время находились, а тут — как отрезало. Сперва Арсений старается не придавать этому значения, чтобы не переживать лишний раз. Потом всё-таки переживает и заливает нервы бутылкой вина. После переходит к стадии отрицания, когда всеми силами пытается доказать самому себе, что если Шастун снова исчезнет из его жизни, то Арсений это с лёгкостью переживёт, мол, развлеклись и хватит. Но, в конце концов, когда эмоции перестают душить за горло, Арсению хватает смелости признаться хотя бы себе самому: Антона ему будет не хватать. И даже не столько потому что он привнёс в жизнь хоть какое-то разнообразие, а потому что просто был самим собой. Это рациональное, взрослое осмысление позволяет Арсению взять себя в руки и позвонить, чтобы мягко, но настойчиво предложить поговорить — без расстановки точек над нужными буквами он будет чувствовать себя так, будто бестолково упустил предоставленную возможность. А лучше, как говорится, сделать и пожалеть, чем ничего не сделать. Антон, удивительно, соглашается, но не приезжает к Арсению домой, где происходила значительная часть их недосвиданий, а зовёт к себе в отель. Арсению это чудится каким-то проявлением откровенности, и в своих догадках он даже оказывается прав, только не совсем в том ключе. Что этот разговор ему не понравится, он понимает, как только переступает порог номера. Антон впервые выглядит уязвимо, и дело даже не в домашней одежде, а в выражении лица — сумрачном и депрессивном. Под глазами глубокие тёмные тени, вместо привычных аккуратных кудряшек — бардак на голове, щетине уже как минимум третий день. Арсений молча протягивает ему принесённый с собой стаканчик с кофе — чёрный без молока и сахара, — и так же молча разувается на входе и проходит дальше. В номере царит хаос: незаправленная постель, лежащие прямо на полу полотенца, на рабочем столе ноутбук и несколько пустых бутылок, большинство, к счастью, от безалкогольных напитков. Арсений аккуратно присаживается на единственное кресло, отодвинув в сторону кучей лежащие на нём вещи. Вообще-то инициатором этого разговора изначально был он, и у него даже заготовлена речь, но интуиция подсказывает, что то, что собирается сказать ему Антон, гораздо важнее. Поэтому Арсений молчит, чинно сложив руки на коленях и стараясь не показывать нервозности. Антон садится на кровать, опирается локтями на колени и низко склоняет голову. Когда он начинает говорить, его голос звучит низко и хрипло. — Давай я начну сначала, да? Десять лет назад я наивно думал, что выиграл джекпот — у меня было ноль перспектив вылезти из той дыры, в которой я жил, а тут они внезапно появились. Я, правда, надеялся, что мы хотя бы подружимся, а потом, может быть… Неважно, всё равно зря надеялся. Приложив немало усилий, Арсений прячет болезненную гримасу. С одной стороны, снова появляется набившее оскомину чувство вины. С другой, никто не давал Антону никаких обещаний кроме тех, что были исполнены. — Я поступил в универ, — продолжает Антон, — и думал, что начал новую жизнь. Даже в какой-то момент смирился с тем, что, вероятно, никогда тебя больше не увижу. А потом… ты в курсе, что наш брак — не такая уж тайна? Арсений озадаченно поднимает брови. Сам факт своего замужества он не скрывал, некоторые даже принимались копать и пытаться выяснить, кто же оказался «счастливчиком», но, как правило, быстро разочаровывались — Антон для акул большого бизнеса не представлял совершенно никакого интереса. И всё же найти эту информацию было не так уж сложно, достаточно иметь связи в органах ЗАГСа или нужное количество денег для взятки. — Чуть ли не каждый второй меня тыкал носом в то, что я ничего из себя не представляю, — усмехается Шастун. — Я уже закончил универ, начал пытаться заниматься бизнесом и везде слышал твоё имя. Где-то это даже помогало, некоторые партнёры охотней заключали контракты, когда узнавали, кто мой муж. Но чаще насмехались. Арсений то, Арсений сё, а Арсений это точно разрешил, а каково это — когда омега в доме главный. Злость вспыхивает мгновенно, Арсений даже поднимается на ноги и выпаливает: — Это вообще не… — Арс. Не надо. Антон даже не выглядит раздражённым, скорее уставшим или точнее — заебавшимся. Вряд ли он сам себе не сказал то, что собирается сказать Арсений. — Я пытался не обращать внимания, — со вздохом продолжает Шастун. — И даже сперва думал, что справился. С приятелем из универа — из тех, что не были кончеными мудаками, — начали потихоньку развивать сетку ресторанов. Я же, знаешь… первое время все те деньги, что получал от тебя, тратил тупо на себя. На шмотки, дорогущие безделушки, новые телефоны. Сложно было разумно распоряжаться финансами, когда ты до этого не держал в руках больше пары косарей, знаешь? Арсений не знает — понятия не имеет. Фраза «нет денег» вообще не появлялась в его лексиконе, но, собственно, именно поэтому разумно тратить эти самые деньги ему тоже пришлось учиться. И, хотя ситуации похожие, есть, как говорится, нюанс. Медленно приблизившись, будто к хищному зверю, Арсений аккуратно присаживается рядом на кровать. Он пока не рискует Антона касаться, опасаясь возможной реакции, поэтому выдерживает дистанцию. — В общем, где-то к двадцати семи я решил, что перерос все свои комплексы и травмы, — вздыхает Антон. — А потом встретил Иру. Само по себе имя не вызывает у Арсения никаких ассоциаций — он знает как минимум с десяток Ир. С половиной из них он спал. — Мы начали общаться, больше по её инициативе, я, если честно, никогда бы не подумал, что такая девушка может обратить на меня внимание. Но в конце концов я рискнул позвать её на свидание, и она согласилась. Я влюбился в неё очень быстро, как будто… как будто она была идеальной для меня. Не трудно догадаться, что у этой красивой сказки дерьмовая развязка, и Арсений всё-таки рискует придвинуться чуть ближе и положить ладонь на Антоново плечо. Тот, кажется, не обращает внимания, погрузившись в воспоминания, но руку не скидывает, и Арсений воспринимает это как хороший знак. — Нам приходилось скрываться, я не хотел, чтобы поползли слухи о том, что я тебе изменяю. Но Ира отнеслась к этому с пониманием. Сейчас я осознаю, что уже это было подозрительно. А потом, конечно, выяснилось, что я ей был совершенно не интересен. Ей было нужно то, что было у тебя. Сложить два и два оказывается непросто, но как только знакомое лицо всплывает в голове, Арсений справляется с этой математической задачкой. — Кузнецова? — выплёвывает он со смесью презрения и раздражения. Антон в ответ только кивает. В определённой период Ира в жизни Арсения была своеобразной занозой, но он думал, что эту занозу он вытащил и забыл. Они оба были из семей приблизительно одинаковых статусов, оба омеги, часто пересекались на деловых встречах. Ира, правда, в родительский бизнес не лезла — то ли не хотела, то ли ей не давали, тут Арсений не вдавался в подробности. Их вражда началась с того, что Арсений чисто случайно увёл у неё потенциального мужика — то есть увёл, конечно, не случайно, а очень даже намеренно, но тогда он понятия не имел, что Кузнецова уже положила на него глаз. С тех пор у них была односторонняя война — Ира пыталась во всём его переплюнуть, Арсению было откровенно на неё похуй. В какой-то момент она пропала со всех радаров, и Арсений наивно решил, что Кузнецова перебесилась. А оказывается, она вынашивала какой-то злодейский план. Который в итоге Арсения не задел вообще — он о нём даже не узнал. Единственным, кто попал под удар, оказался Антон. — Можешь… — начинает Арсений, чувствует, как сипит пересохшее горло и, сглотнув, с трудом договаривает: — Можешь не рассказывать в подробностях, я догадываюсь, чем всё закончилось. — Как ни странно, я на неё даже не злюсь, — неожиданно равнодушно произносит Антон и пожимает плечами. — Благодаря ей я выяснил две очень важных вещи. Во-первых, что всё-таки нихуя не перерос свои комплексы. Во-вторых, она подкинула мне отличный план. Мне же, знаешь, не зря казалось, что она вся из себя такая идеальная для меня, она просто умело играла на моих эмоциях. Быстро разнюхала, что мне нравится, а что нет, а потом просто врала и притворялась. Очень сложно не влюбиться, когда человек кажется тебе почти идеальным. О том, куда ведёт этот разговор, Арсений тоже догадывается, но это брезжущее на краю сознания крайне неприятное чувство старается в себе подавить. Отчасти потому, что пытается не думать об Антоне заранее плохо. Отчасти потому, что эта догадка, окажись она правдой, сделает Арсению очень, очень больно. Антон поднимается на ноги, непроизвольно сбрасывая с плеча руку Арсения. Подхватывает с тумбочки смятую пачку сигарет, открывает окно и закуривает прямо в номере, усевшись на широкий подоконник. — Я ненавижу корейские фильмы, — произносит Антон будто бы невпопад. — Терпеть не могу классическую литературу и вместо похода на очередную выставку с гораздо большим удовольствием посидел бы дома и погонял в приставку. Чувствуя, как сжимается горло, Арсений прикрывает глаза. Ну конечно. С трудом найдя в себе силы, он выдавливает: — То есть… об этом ты врал, хорошо. — Хотя, конечно, ничего хорошего. — А что правда? — Всё остальное? — беспомощно отзывается Антон и вдруг продолжает с куда большим пылом: — Арс, я не пытался придумывать какие-то изощрённые лживые планы, потому что боялся забыть, о чём именно вру. Поэтому просто старался не показывать лишнего. Старался хуёво, если честно. Арсений полуоборачивается на кровати, чтобы хотя бы сидеть к Антону лицом, но приближаться больше не рискует, подсознательно чувствуя, что сейчас дистанция им обоим пойдёт на пользу. — Я понимаю, — ровно произносит Арсений. — Ты закрыл гештальт, добился чего хотел. Отомстил? Убедился… в чём, Антон? В том, что я всё-таки мудак, сломавший тебе жизнь? — Я так не думаю, — едва слышно шепчет Шастун. — Я просто хотел на тебе отыграться и самоутвердиться, наверное. Так что, возможно, мы с тобой оба мудаки. — Ну, поздравляю, — фыркает Арсений, скрещивая руки на груди. — У тебя получилось. Ты мне правда нравишься, Антон, даже без любви к корейским фильмам и классической литературе. Теперь это, правда, уже не так уж важно. Арсений поднимается на ноги, чувствуя, как накатывает знакомая отрешённость — сейчас он не злится, не расстроен, не подавлен, внутренние установки и принципы не дают показать эмоции на людях. Они придут потом, втрое сильнее, когда он будет в гордом одиночестве. Он готов уйти вот прямо сейчас, чтобы не мучить больше их обоих, но одна последняя деталь заставляет его задержаться уже на пути к выходу. — Это объясняет, почему ты резко начал меня игнорировать, — произносит Арсений задумчиво. — Но почему ты… не рад? Почему в таком откровенно дерьмовом состоянии? Антон молчит долго — так долго, что Арсений даже перестаёт ждать ответа и, покачав головой, идёт к выходу, но делает шаг и слышит: — Потому что то, как я влюбился в тебя десять лет назад, ещё можно хоть как-то оправдать, но я не понимаю, почему сейчас я наступаю на те же грабли. Арсений замирает, боится даже обернуться, весь обращаясь в слух. Он ненавидит себя за то, что в этот момент ещё на что-то надеется. И не зря, потому что Антон продолжает: — Но дерьмово мне не поэтому. А потому, что у этих отношений с таким количеством ошибок в прошлом нет никакого будущего. Едва найдя в себе силы кивнуть, Арсений выходит из номера. *** Почти две недели проходят в попытке отрицать происходящее, и Арсений даже не назвал бы это побегом от проблем. Потому что проблема — это то, что можно решить, своего рода задача, к которой нужно приложить усилия для получения результата. А в его случае не проблема, а стечение обстоятельств. Выбирать формулировку «безвыходная ситуация» Арсений категорически отказывается. Он пытается рационализировать происходящее: если он не может ничего сделать, какой смысл страдать, мучиться, изводить себя бесконечным круговоротом бесполезных мыслей? И, наверное, кому-то другому такой подход бы действительно помог, но в случае Арсения всё это превращается в попытку закрыть руками дыру в лодке — одна только видимость контроля, а по факту всё равно идёшь ко дну. Торжественное погружение происходит к концу второй недели, когда, вернувшись с работы, Арсений понимает, что заливает в себя энный бокал вина, но не чувствует ни облегчения, ни опьянения, а только желание проблеваться. И ещё, возможно, поломать в доме мебель, побить посуду, может быть, немножко порыдать — последнее Арсений списывает на омежьи гормоны и близящуюся течку, удобно забыв, что пресловутые гормоны никогда не контролировали его жизнь. Но в том, чтобы достигнуть самого дна, тоже был один неоспоримый плюс — после этого двигаться можно было только вверх, желательно как можно скорее, пока не закончился воздух. Глядя на своё отражение в зеркале в тот вечер, Арсений сцепляет зубы, трёт покрасневшие глаза и признаётся хотя бы сам себе: он выглядит отвратительно — это раз; он прекрасно знает, в чём причина, — это два; безвыходных ситуаций не бывает — это три. С тяжёлым вздохом Арсений оттягивает ворот футболки и со смесью отвращения и отчаяния разглядывает метку — уже давно побелевшую до едва заметного шрама. Последнюю пару лет при первом знакомстве её даже не замечали, Арсений и сам практически забыл о её существовании. Вспоминал только в редкие моменты, но никогда не ассоциировал её с Антоном — хотя казалось бы, — потому что метка для него была своего рода символом. Молчаливым напоминанием о совершённых в прошлом ошибках. А если есть ошибка, то её в теории можно исправить. Хотя бы попытаться, это всяко лучше, чем сидеть без дела и утопать в отчаянии и жалости к самому себе. В моменте Арсений принимает самое верное решение — идёт спать. А с утра одной рукой наливает себе воды, чтобы запить цитрамон и победить гудящую головную боль, а второй набирает сообщение своему адвокату. Ещё одна длинная, томительная неделя уходит на то, чтобы уладить все юридические нюансы, и то приходится подключить свои связи и дать в нужные руки взятки, чтобы всё провернуть. Но в конце концов Арсений без особой надежды на положительный ответ пишет Антону, предлагая встретиться, и неожиданно получает согласие. Он оказывается приятно удивлён, хотя и был готов, если что, просто отправить все документы по почте. В этот раз местом встречи они решают назначить относительно нейтральную территорию. Нейтральную — потому что это не квартира Арсения и не номер Антона, а ресторан. Относительно — потому что сюда они ходили чаще всего, и излюбленный столик в углу, укрытый от чужих глаз, неизменно ассоциировался со свиданиями и бесстыдным флиртом. Но сейчас на флирт уже не осталось никаких сил, да и желания, если честно, тоже. Арсений не пытается вырядиться, хотя обычно щепетильно подходил к выбору внешнего вида, а в этот раз даже не бреется и насмешливо приподнимает брови, когда миловидная официантка-омега принимает его за альфу и начинает заигрывать. Антон, словно на контрасте, наоборот выглядит с иголочки — Арсений подмечает это на автомате и улыбается напряжённо при встрече, с трудом заставляя себя натянуть на лицо хоть что-то, помимо заёбанности. — Я опоздал? — озадаченно спрашивает Шастун, усаживаясь напротив, и резким движением откидывает рукав пиджака, чтобы посмотреть на часы на запястье. — Нет, я раньше приехал, — отзывается Арсений. Не то чтобы он рассчитывал на приветственные объятия и поцелуи, но хотя бы банальное «здравствуй»? Официантка принимает у них заказ, умудряясь строить глазки уже обоим сразу, и уходит в сторону кухни, покачивая бёдрами. Антон прослеживает за ней со скучающим выражением на лице. — Так что за «дело», о котором ты хотел поговорить? — спрашивает он, поворачиваясь обратно. Тянуть резину явно нет смысла, и Арсений тянется к папке, лежащей рядом с ним на стуле. Думает было торжественно вручить каждый документ по отдельности, но понимает, что на театральщину у него банально нет сил, и просто протягивает Антону всю папку целиком. Тот удивлённо приподнимает брови, бросает вопросительный взгляд, но, не дождавшись никаких пояснений, лезет внутрь. Он практически не меняется в лице, пока изучает один документ за другим, но Арсений за последнее время успел достаточно его изучить, чтобы заметить это самое «практически». Правда, он так и не может понять, что означают едва заметно нахмуренные брови и поджатые губы. Не меньше пятнадцати минут проходит в тишине, официантка успевает принести их заказ — один только кофе обоим, — а Антон всё разглядывает одну из бумаг. Арсений, который тоже каждый из документов пристально изучил, узнаёт брачный договор даже вверх ногами. — То есть, — наконец нарушает тишину Антон, — ты наконец-то решил избавиться от балласта? Арсений ошарашенно поднимает брови. Так это, значит, выглядит со стороны? Вообще-то для него всё происходящее приносит гораздо больше проблем, чем выгоды. — Нет, — качает головой он. — Веришь или нет, мне по факту ни холодно, ни горячо от наличия штампа в паспорте. На напускное равнодушие у Антона явно заканчиваются силы, и сквозь маску проступает злость. Это хорошо, пускай он лучше злится, чем будет безразличен. — Тогда зачем? Решив, что смысла сдерживаться самому и пытаться делать хорошую мину при плохой игре уже давно нет, Арсений вздыхает и, оперевшись локтями на стол, прячет лицо в ладонях. — Я понимаю, что прошлого не изменишь, поэтому считай это попыткой изменить хотя бы будущее. По новому брачному договору всё, что оформлено на твоё имя, при разводе остаётся за тобой. Я могу даже продолжать выплачивать тебе содержание какое-то время, хотя подозреваю, что оно тебе не так уж и нужно. Антон делает какое-то странное движение головой — не то отрицает, не то просит заткнуться. Арсений на всякий случай замолкает. — Тебя выкинут из совета, — произносит Шастун. — И тогда какой был смысл вообще всё это проворачивать? Может быть, это всё домыслы, но Арсению кажется, будто Антон только в последний момент не добавляет что-нибудь вроде: «тогда я зря мучился». — Ещё не факт, — пожимает плечами Арсений. — У нас с отцом есть пара задумок, как всё провернуть, нет никаких гарантий, но… короче, не переживай по этому поводу. Лицо Антона в этот момент выражает такой скепсис, что становится понятно: не то чтобы он собирался по этому поводу переживать. Он вздыхает, ещё раз окидывает взглядом бумаги и аккуратно складывает обратно в папку. — То есть подписываем договор, заявление и всё, считай, никогда друг друга не знали? От неожиданности Арсений даже выпрямляется и едва удерживается от желания наклониться поближе, чтобы пытливо заглянуть Антону в лицо. Это что, разочарование? Только в каких-то очень сокровенных мечтах Арсения, увидев документы, Антон категорически отказывался их подписывать и кидался ему на шею. Правда, не похоже, что Шастун собирается куда-то кидаться, но, увидев хотя бы крохотный шанс, Арсений неуверенно произносит: — Мы можем продолжить общаться, если ты… Если у тебя будут на это силы. И желание. И ещё, наверное, возможности. Я просто хочу попытаться исправить то, что могу исправить. И мы можем просто… начать заново? Антон встречается с ним взглядом, хмурится ещё сильнее, и Арсений неосознанно вжимает голову в плечи. И в этот момент понимает: что бы Антон ни собирался ему сказать, страх услышать любой вердикт перешивает всё остальное. — Ты можешь не решать прямо сейчас, — поспешно выпаливает он, доставая из кармана пиджака бумажник и кидая на стол пару купюр. — Подумай, обсуди со своим адвокатом, если хочешь, можем внести изменения в брачный договор. Дай мне знать, как только решишь, хорошо? Уже поднимаясь на ноги, Арсений понимает, что наконец-то выбил Антона из колеи: тот выглядит растерянным и даже протягивает руку, чтобы его остановить, но в итоге так и не касается. Раз уж они даже не здоровались, Арсений уходит, не прощаясь. В ресторан он приехал на такси, но сейчас стоять у входа и ждать машину кажется невыносимым, ноги сами несут его вперёд. Узкая улочка выходит на широкий проспект, а оттуда — на набережную. Погода сегодня — пасмурная, и Нева кажется густо-серой под затянутым облаками небом, но Петербургская панорама и шум плещущейся о каменные берега воды привычно Арсения успокаивают. В горле застревает ком, и, когда начинает накрапывать мелкий дождь, Арсений не удерживается от полуистерической усмешки: самое время, чтобы спрятать свои слёзы или какие там ещё сопливые сантименты уместны в таком случае. Чужие шаги он не слышит за шумом проезжающих мимо машин и плеска волн, поэтому когда Антон кладёт ладонь на его плечо, вздрагивает от неожиданности. Поворачивается к нему лицом, чувствуя такую мешанину эмоций, что кружится голова. Но Антон выглядит спокойным — не равнодушным, а скорее умиротворённым. — Я вообще не уверен в успешности этой затеи, — с тяжёлым вздохом произносит он. — Но, кажется, буду ненавидеть себя, если не попробую. Арсений озадаченно моргает, чувствуя, как слипаются мокрые от дождя ресницы. — В смысле… попробуем? — Мы всё ещё разводимся, — хмыкает Антон. — И мне, наверное, нужно будет съездить домой, всё взвесить, да и тебе тоже. Но… «начать заново» звучит неплохо. Дрожащая, несмелая улыбка сама просится на лицо, хотя Арсений и пытается её подавить. А потом думает — к чёрту, сколько можно пытаться скрываться за ненастоящими эмоциями и фальшивыми отношениями. Он смотрит себе под ноги, на уже мокрый асфальт, и с тяжёлым вздохом опускается на одно колено, не жалея дорогие брюки. Антон ошарашенно вздёргивает брови, оглядывается по сторонам — вокруг никого, только они два долбоёба вышли под дождь, который и не собирается прекращаться, наоборот набирая обороты. — Арс? Ты чего? — удивлённо спрашивает Шастун. Арсений сдёргивает с безымянного пальца кольцо — то слезает легко, будто ему там не место. — Разведёшься со мной? Лицо Антона выражает что-то между желанием рассмеяться и побиться головой об стену. — Серьёзно? — Серьёзней некуда, — отзывается Арсений. Откровенно говоря, стоять коленом на твёрдом асфальте — ощущение не из приятных, ещё и дождь заливает за шиворот, но Арсений решает потерпеть и не торопить. Антон ворчит себе под нос что-то неразличимое, одним резким движением вздёргивает Арсения на ноги и, морщась, стягивает своё кольцо с пальца. — Я согласен. Со стороны они оба наверняка выглядят жалко, но Арсению, кажется, впервые в жизни наплевать на внешний вид — свой и чужой. Он озадаченно смотрит на кольцо в своей ладони, переводит задумчивый взгляд на реку — Антон это замечает и понимающе хмыкает. Только когда оба кольца, описав красивую дугу, оказываются в воде, Антон пристыженно бормочет: — Что-то как-то по-буржуйски… Лучше было, наверное, в ломбард сдать. — Зато какой жест красивый. — А знаешь, кто ещё красивый? Арсений поворачивается к нему лицом и со вздохом спрашивает: — Ты? Антон улыбается — по-мальчишечьи светло, будто становится на десяток лет моложе. И вместо ответа на вопрос бормочет: — Объявляю нас бывшими мужем и мужем, можем поцеловаться. Арсений воспринимает это как предложение, мысленно говорит «да» и, притянув Антона к себе за шею, тянется за поцелуем.