Ночные электрички

Где-то за окнами кричат Ночные электрички-истерички. Ты спишь, а я рисую тебя. Третья пачка сигарет – хорошо, что закончились спички. Чичерина, «Почему» Костя выбирается из постели и неслышно подходит к окну. В ночной тишине каждый звук болезненно четок. Темное стекло отражает блики предметов напротив. Если приникнуть к нему лбом, оно дышит прохладой. Белые, чуть покоробленные полоски наклеенной бумаги. Неудобно замерший шпингалет. Трещинки на краске рамы. Неровности подоконника. Словно знакома каждая мельчайшая полость и выпуклость. Он слишком часто стоит так и смотрит по вечерам. На столе лежит пачка сигарет и бликует еле заметно под ярким светом в его полировке. Верх чуть примят, целлофан поблескивает. Крышечка открывает внутри ровный ряд фильтров. Рядом чуть поодаль валяется граненый карандаш. Несколько крупных белых разрозненных листов. Коробок спичек. Бекрев вертит его в руках. Выдвигает и задвигает обратно коробочку. Шероховатость бумаги, дерево карандаша… Все это обычные вещи. Мы скучаем по ним, какой-то их осязаемой простоте. Нам недостает их. Костя чиркает спичкой о коробок. Она с едким шипением загорается. Вытягивается ярким синеватым пламенем. Он смотрит, как она чернеет и сгибается. Словно сгорбленный человек, наклоняющий голову. У которого какое-то горе. В ее головке еще сколько-то тлеет яркий оранжевый уголек огня. Но скоро и он тоже гаснет. Она холодеет, становится ломкой и хрупкой. Костя откидывает ее и затягивается новой сигаретой. Он машинально подвигает к себе листок. Кладет наискось. Щурится. И, поглядывая перед собой, начинает набрасывать на нем знакомые черты профиля. Крупная штриховка ложится на бумагу. Карандаш тихонько шуршит, изредка срываясь на тонкое поскрипывание. Костя сидит, наклонив голову. В стеклах его очков поблескивают блики света. Электрички гудят по ночам тревожно и тягуче. Ты словно видишь огни встречного поезда, конусами разрывающие темноту. Он несется откуда-то из нее навстречу. Равняется с тобой. И вы разминетесь снова. Ощущая только легкую дрожь прошедшего состава. А еще бывает, удаляясь от станции, электричка, набирая скорость, сама расходится протяжным гулом. Будто далеким воем. И от этого звука что-то щемяще замирает в груди. Костя смотрит на спящего Самойлова. Глеб лежит, разметавшись на простынях. Руки его раскинуты. Может, ему снится, что он сейчас летит? Сны, в которых ты летаешь – самое приятное, что может быть на свете. Во сне это всегда так естественно. Небольшое усилие – и ты поднимаешься вверх над полом. Или летишь куда-то вдаль над землей. Это что-то древнее, заложенное в глубинах сознания. Из тех времен, когда наши существа еще умели так делать. Но Костя ни разу не видел, что летает с кем-то. А ему бы, наверно, хотелось. Только одинокое долгое парение в пустоте. Это очень странная квартира. Из нее вечно видны поезда. Сами они не заметны. Просто над крышами низеньких домов напротив постоянно пробегают провода электричек. Друг за другом. Скрываясь при этом где-то вне поля зрения. Когда идет ночью поезд, дрожат стаканы в серванте. Мелко звенит своими подвесками бра. Вибрация передается тебе. Ощущаешь дрожь пола и биение колес под ногами в тамбуре. Это передает тебе тоже некий импульс. Хочется сбежать, но куда? Бекрев легонько дует на рисунок. Бережно берет его вертикально за края и постукивает о поверхность стола, стряхивая крошки грифеля. Ловко, проворно поднимается. Надавливает на выступ выключателя. Лампочка под потолком гаснет. И вся комната заполняется утренним светом. Небо на востоке персикового оттенка. Выше над горизонтом оно растекается невероятной теплоты желтизной. Высотки на горизонте горят ярко-розовым. В окнах их отражается восходящее солнце. Костя выходит в коридор, сует ноги в кеды. Припадает на колено, зашнуровывая. На столе по-прежнему белеет листок. Он неуверенно возвращается обратно в комнату и забирает рисунок. Бросает последний взгляд на Глеба. Тот по-прежнему спит. Костя отпирает дверь. И выскальзывает из квартиры. Он знает, что еще вернется. Что-то никогда не дает ему уйти.