Навсегда...

Слишком сейчас ей поставили много рамок. Но – неважно. Сейчас ей лучше бы просто сходить, сказать Фильке о том, что она уезжает, о том, что её увозят, о том, что к Коле у неё внезапно всё остыло. И вся её жизнь теперь раскололась на две большие части – мама, какая-никакая семья; и друг. Лучший друг, которому она действительно дорога… но как друг ли? Глупая ты, Таня, всё же. Но… вся повесть о первой любви рушится, потому что остыло в груди к этому бедному и чертовски милому парню – Коле; вся эта повесть уже ни к чему, как бывало, и она уже совсем не улетает на небеса от воспоминаний о том поцелуе. Сейчас очень хочется попрощаться с верным другом, - а мамины чувства, пожалуй, мамины решения всё здесь бросить и уехать рушат её чувства. Сразу к Кольке отошло – а любовь ли? Была ли эта первая любовь? Была ли? Ей до жути хочется расколоться, убежать, навзрыд крича о том, что мать разрушила её первую любовь, о том. Что она разлучает её с другом, с человеком, которому она действительно дорога как никто. Она теперь поступает слишком бесчестно, думая только о себе и своих чувствах, не думая о матери. Хотя… Таня же всегда была эгоисткой, в умеренной силе; не думала ни о ком, кроме себя и собственных чувств. Если прикинуть, то все мы чуточку эгоисты. Неважно, сейчас это совсем неважно! И пусть она будет рыдать, пытаясь ему сказать об уезде, но так ничего и не скажет, захлебнувшись в слезах – она будет знать, что нужна ему как воздух и вода. Почему так много мыслей о нем? Он… он своим отношением стал дороже для этой русоволосой пионерки. Вот он стоит на берегу её реки, в которой она обычно купалась – больше не искупается, но это не так печально – стоит и пальцами что-то блестящее, похожее на какие-то фигурки прозрачные, алюминиевые прижимает к обнаженной груди. Фигура у этого мальчика крепкая, надежная, только Таня на его лицо засмотрелась больше. Больше и совсем как-то не по-дружески. Его смуглая кожа, крепкие для подростка мускулы, руки, бицепсы; нет, всё это пустое, его лицо: такое сощуренное, глаза смотрят впритык на солнце, хотя он прекрасно помнит, что нельзя смотреть прямо на него, еще и так долго. Тане без разницы, больше сейчас пионерке стыдно за то, что она его не увидит, не увидит больше его шуток, не увидит, как он улыбается, не увидит, какой он мужественный. Больше всего плохо за его преданность друзьям, она больше ничего этого не увидит. Он видит пионерку, неловко сложившую ручки в замок и смотрящую на него пристально-пристально, с жалостью во взгляде проникая. И эта жалость действительно доходит аж до его сердца – беспокойство. Давление еще больше подскакивает – светло-русые пышные волосы Тани развевает сильный ветер, который идет с реки, глаза её широкие сощурены сейчас от палящего солнца, юбочка тоже вздымается, блузка сбориться из-за того же ветра. Она, кажется, взлетела бы сейчас, только чувства их, казалось бы, понятие того, что они повзрослели и детство кончилось, но они... – чувства эти – настолько детские и наивные, в то же время заставляющие страдать. Он убирает с груди металлические алюминиевые буквы, откладывает их на горячий до невозможного песок, смотрит на неё непонимающе. Что бы ей сейчас хотелось больше всего сказать? - Знаешь, моя мама скоро увезет меня отсюда, - вздыхает и опускает головы, а ветер продолжает взъерошивать нелепо её волосы. - Мы никогда больше не увидимся? - Не увидимся… Ей хотелось бы добавить очень-очень, что она будет скучать, что он её самый верный друг, навсегда и вечно она его будет помнить, но ему достаточно одного прожигающего дырку в сердце, как пулей в грудь, её взгляда, наполненного болью и слезами. Подойдя ближе, Филька указал кивком на свою грудь, где красным загаром было из тех букв выжжено её имя. И ей этого… просто хватило. Завтра «их» может уже не быть, будет только Таня и… всё. За Филькой уже ничего не останется, без неё его не будет. Будет обычный парень, пионер, по-детски наивный и по-доброму откровенный, открытый сердцем. Он будет вечно открыт… для неё. А Таня… она не знает, что она сейчас творит, но на секунду ей захотелось убрать всю эту детскую наивность, снести какие-то рамки между ними, и просто – искренне и без фальши! – поцеловать в губы. Губы у него пухлые, широкие, форменные, хорошо очерченные. Пионерка так и делает, ведь это может быть их самой последней встречей. - Прощай, Дикая Собака Динго…