Всё равно

      Всё с начала. Снова. Сцена настолько привычная и заученная уже наизусть, что Ставрогин даже не пытается вслушиваться в поток слов, который Петя в -надцатый раз обрушивает на него. Стоит и курит, разглядывая с насмешкой двор дома, в котором живёт Верховенский. Вот уже полчаса Петя кричит так эмоционально, размахивая руками и будто до сих пор надеясь докричаться и пробить равнодушие Ставрогина, что Николаю даже интересно иногда смотреть на него, как на смешную картинку без звука, потешаясь про себя над его видом. — Мне уйти? — наконец перебивает Ставрогин просто и спокойно, а Петя от возмущения теряет дар речи и замолкает на полуслове, замирая. — Не хочешь — я не приду больше.       Ставрогин знает, что больше всего Петя боится потерять его, так что последующую реакцию предугадывает и вопрос свой задаёт нарочно, надеясь заставить Верховенского замолчать, пропустить всю эту эмоционально-задушевную часть и зайти наконец в квартиру; пальцы замёрзли до онемения, и почти не гнутся, и едва ли могут поймать собачку на молнии, чтобы открыть карман и сунуть в него не занятую сигаретой руку. Это единственная мысль, промелькнувшая за все полчаса в голове Ставрогина. Пете больно настолько, что он бледнеет; он давно знает — Ставрогину действительно всё равно, так что попытки объяснить свои чувства и добиться понимания и хоть какого-нибудь тепла бесполезны, и всё-таки каждый раз такие слова режут по самому сердцу. И почему Верховенский держится за него? Самому стало бы легче, если бы он решился разорвать отношения, которым даже названия подобрать с самого начала было невозможно. — Зайдёшь? — спрашивает Петя смиренно, опустив глаза в землю; от собственной беспомощности и никчёмности хочется упасть на колени и расплакаться, ударяя себя в грудь, чтобы выбить невыносимую боль, которую снова и снова причиняет ему Ставрогин. Кажется, что от этого должно полегчать, но Петя никогда не пробовал. — Ну а зачем я ещё, по-твоему, пришёл? Не жалобы же твои выслушивать, — язвит Ставрогин, выбрасывая в сугроб сигарету. — День тяжёлый был. Ты же мне поможешь? У тебя хорошо получается, — тон Ставрогина в одно мгновение меняется на почти ласковый, он подмигивает Пете шутливо и шагает мимо, к двери подъезда, едва вытерпев и дождавшись приглашения зайти наконец в дом.       Верховенскому от самого себя тошно: он в ту же секунду, сразу после таких фальшивых, но всё равно приятных слов прощает Николая; хватило пары фраз, чтобы в груди снова потеплело и появилась надежда. Ставрогин просто устал, поэтому не хотел теперь обсуждать их отношения. И стал бы он приходить, если бы не чувствовал к Пете ничего и не хотел увидеться? Опуская голову и в очередной раз сдаваясь и поступая так, как хочет Николай, Верховенский идёт за ним в подъезд, а потом и в квартиру; не сопротивляется, когда с порога Ставрогин едва ли не набрасывается на него и, не сняв даже куртки, тащит Петю в комнату, устав дожидаться и терпеть эти беседы-прелюдии.       Оба они хорошо знают, что и как будет дальше, ведь из раза в раз всё идёт, как по сценарию, меняется только час и погода за окном; события — никогда: Ставрогин осторожничает первые пару минут, чтобы потом уже не дать возможности отказаться; потому что в таком состоянии, до которого он доводит, прежде чем вернуться к приятной ему самому грубости, уже не отказываются и сил остановить не находят. Нежности не приносят Николаю удовольствия, Верховенский это знает, и, считая себя должником за ту пару минут, в которые Ставрогин, пересилив себя, целует медленно и аккуратно сначала в губы, а потом в щёки, плечи и живот, позволяет обращаться с собой грубо, даже жестоко, а сам кусает губы и закрывает глаза, надеясь уменьшить боль или научиться наконец игнорировать её. К концу Петя всегда начинает плакать, но Ставрогину от того только приятнее. На то, чтобы думать и гадать о чувствах Верховенского, у него нет ни времени, ни хотя бы малейшего желания.       После Ставрогин ненадолго становится другим. Что-то рассказывает о прошедшем дне, ожидая какой-нибудь реакции и расстраиваясь, если Петя не задаёт вопросов и не сочувствует; заваривает чай (а главное, помнит, что Верховенский пьёт без сахара и любит горячий, не разбавленный холодной водой), садится совсем рядом на кровати, а иногда даже голову на колени к Пете кладёт, тогда уж Верховенский точно устоять не может, улыбается, смеётся, слушает, каждое слово и каждый жест ловит, как самое драгоценное, и верит, искренне верит, что на этот раз всё изменится и всегда будет вот так, хорошо и правильно, что Ставрогин в него всё-таки влюблён и теперь станет другим.       Через час Николай уходит, забыв поцеловать, хотя раньше всегда, стоя уже на пороге, целовал в щёку и обещал написать, как будет дома. Не писал, конечно, никогда, но снова давал ощущение, будто отношения между ними особенные и будто ему не всё равно на то, что Верховенский переживает и ждёт хоть одного, какого-нибудь короткого сообщения.       Но всё возвращается на круги своя. И ничего никогда не меняется, а только, кажется, становится всё хуже и хуже. Но Петя уйти не может, надеется и верит, ищет оправдания и силы, прячет синяки, оставленные Ставрогиным, пьёт обезболивающие, чтобы не так сильно болела поясница, запивает их валерьянкой и ложится спать пораньше, чтобы побыстрее приблизить день, когда всё наконец-то станет хорошо.