«По улице шёл Чарли...»

      «По улице шел Чарли…» — эхом отдавался весёлый беспечный голос из далёкого лета.       Стефан шагал по улице машинально, уже не глядя под ноги — этой дорогой он ходил последние годы постоянно. В дождь, в снег, в жару, когда ветер трепал волосы и вырывал из зубов сигарету, Стефан шёл на работу, не пропуская ни дня, не опаздывая, всё своё свободное время отдавая делу.       Была ли это работа мечты? Ха… Мечтает ли кто-нибудь каждый день своей жизни возиться с бомжами, алкоголиками, наркоманами, трудными семьями, эмигрантами? Далеко не тот контингент, среди которого хотелось бы находиться. Но Стефану хотелось. Стефан находился. Даже возвращаясь домой, в пустую квартиру, где его никто не ждёт, он ещё долго мысленно перебирал в голове имена, адреса, телефоны, соцслужбы, страховки, счета… Даже по ночам в голове мелькали мрачные лица, цифры, разговоры. Даже запахи — иной раз отделаться от них было столь трудно, особенно в своём сознании, что после душа он обмазывался кремом с головы до ног, лишь бы перебить эту «память».       Стефан привык ко многому. Он с детства приспосабливался к окружающему миру с лёгкостью, будто бы ему это ничего не стоило. В каждой ситуации он чётко знал, что делать, куда идти. Что говорить — полиции, медикам, волонтёрам, органам опеки, соцслужбам, бездомным и прочим. Привыкнуть к одному лишь он так и не смог — что её рядом нет. И каждый день Линдберг проклинал себя за то, что мог помочь всем, кроме себя. Что мог найти выход для любого из любой ситуации — но не для себя…       От отчаянья спасало только равнодушие. К себе самому. У него ничего и никого нет, есть только работа. И нужно просто продолжать делать эту работу. Просто помогать тем, кому можно помочь. Не думать о статистиках пропавших без вести, о неопознанных трупах, несчастных случаях и остальном дерьме, которое никак не облегчало жизнь. Просто помогать. И не сходить с этого пути, даже если что-то вдруг пойдёт не так — для этого всегда есть чистящие средства, машина и равнодушие.       Стефан сплюнул на асфальт и взглянул на свои ногти — «…и всегда держать чистыми руки».       Ещё один день прожит. Пасмурный. И снова та же улица. Очередной приказ о сокрытии личных данных и адреса очередной жертвы обстоятельств Стефан оставил на подшивку. Как обычно, уходя, он бросил короткий взгляд на стол с файлами досье бездомных, которые никогда не заканчивались, и…       «…по улице шёл Чарли…» — звонкий голос в голове прозвучал прежде, чем Линдберг понял, что ему не мерещится: на фото она.       Воздух офиса моментально схолпнулся, спёрся — стало нечем дышать. Поверить в то, что всё так… просто?.. тупо не получалось. Но это она. Действительно она. И сейчас ему осталось только руку за ней протянуть.       Холодная вода в туалетной комнате помогла окончательно прийти в себя. И вместе с тем себя возненавидеть: как мог он смириться с тем, что её больше рядом не будет?! Пусть и столько лет!.. И как за это посмеялась над ним судьба — занесла его в самую клоаку, привязав ко всем этим отбросам, маргиналам, бомжам, а всё лишь для того, чтобы однажды подсунуть под его уставший взгляд её бумаги. Чтобы среди всего этого дерьма он заметил её. Чтобы посмотрел — и охуел.       Нет… Не просто так Линдберг проводил на помойных улицах годы. Не впустую тратил время. Теперь он слишком хорошо знал, что сейчас у него на счету каждая секунда — ведь так же внезапно, как она попала в поле видимости соцслужб, она могла и исчезнуть.       «По улице шёл Чарли… Шёл… Чарли…»       Линдберг не ждал, что кто-то кинется помогать, что кто-то расскажет, где видел её. Он всю жизнь видел «каждый сам за себя» в глазах этих людей. Или же они попросту не хотели иметь в своей жизни ещё большие проблемы из-за таких же, как они сами. И винить за это Стефан их не мог.       Район за районом, пресные усталые лица, мотания головами — никто не видел её. Даже за деньги выудить что-то он не смог…       — Эй, — подкатил к нему бомжеватый инвалид в коляске, когда Стефан уже собрался уходить, и украдкой посмотрел на фотографию, за которой по-прежнему торчала предложенная за помощь купюра. — Тот парень её знает…       Сутулый бродяга топал в сторону обшарпанного забора.       Этот долбанный день закончился. Время вышло. Она так и не появилась ни в одном названном месте. Никто больше не видел её, не знал. Но Линдберг продолжал идти по пустой холодной улице, по грязной промзоне. Продолжал идти и с каждым шагом ненавидеть себя всё сильнее: он не себе не смог помочь, он не смог помочь ей… Он не смог. Но он шёл, на автомате вглядываясь в каждый тёмный угол безлюдной улицы, надеясь, что где-нибудь встретится…       — Соня…       Помятый призрак человека ютился под бетонным ограждением рядом с какой-то коробкой. Осторожный шаг навстречу; призрак, покачиваясь, поднялся, выпуская дым сигареты, но, кажется, даже не увидел его — стеклянные глаза смотрели неопределённо. Ещё шаг — что же, блядь, случилось с ней, если она не понимает, не узнаёт, пятится в тень, в грязь, лишь бы от неё отстали?!       Она бежит из последних сил… Она бежит, не останавливается даже когда он догоняет её, хватает за ворот куртки. Она тратит последние силы, чтобы вырваться — из куртки, под которой ничего нет, из его рук, она падает в раскатанную мутную лужу. Она не узнаёт ни его лица, ни его голоса. Или она просто не верит?..       — «По улице шёл Чарли, а там лежит…» — осипшим голосом бормочет она, глядя ему в лицо.       «По улице…»       ...солнце слепит. Она беззаботно прыгает по траве, смеётся. На улице так хорошо и ярко, что ни одного дня они не проводят дома. Даже поесть возвращаются только под вечер, когда становится совсем темно. Она поёт, придумывает стишки, а он бегает за ней, повторяя и додумывая новые — глупые, хулиганские, но им обоим смешно. Они всё равно никому этого не расскажут, они не выдадут друг дружку — они же всегда за одно. Так всегда будет: это жаркое солнечное лето, игры, дурачества, смех. Он будет обгонять её на велике, а она будет бросаться в него репейником; они скормят собаке невкусные котлеты и убегут запускать плот по реке. Они никогда не будут скучать. Так будет всегда.       — «По улице шёл Чарли, а там лежит…» — как молитву повторяет она, дрожа всем измождённым телом.       — «…пакет», — продолжает Стефан, не отпуская её руки. — «Он думал, это курево, а это динамит. Набил он этим трубку, взял спичку и поджёг. Ни трубки нет, ни Чарли — вот и весь стишок!»       Она прячет лицо трясущейся ладонью и плачет. Она даже плачет как тогда — тихо, всхлипывая, и те же светлые волнистые локоны падают ей на глаза. Их просто нужно отмыть… Это всё та же маленькая Соня… Она просто испачкалась...       — Мы пели эту песню всё лето. Помнишь, сестрёнка? Всё лето пели, помнишь? — улыбается он, осторожно касаясь её впалой щеки. — Целое лето ни капли дождя… Это я…       Она помнит… Помнит, несмотря на весь ужас, который затмил всё хорошее в её жизни. От которого Стефан не смог её уберечь. Но она помнит.       Она падает без сил.       Она никогда больше не останется одна. Не останется на улице.