***
— Зачем мне ехать в Ночной Дозор? Дейенерис думала, что Джораху будет сложно вновь оказаться на Стене. Она бы не послала его на охоту за вихтом, если бы рыцарь не вызвался сам. Она понимала, что там, на Стене, умер его отец — и умер отчасти по его вине. Но Джорах снова проявил инициативу и сам предложил Дени проехаться к Черному Замку, причем смотрел так, что она поняла — это важно. — Вы должны там быть. Просто… поверьте мне, кхалиси. — Тогда мы полетим, — решила Дейенерис. — Путь на лошадях долгий. Джорах почтительно склонил голову и не стал спорить — он не боялся летать на драконе. Рейегаль не подпускал его к себе, но Дрогон позволял устраиваться на своей спине двоим всадникам, видимо, чувствуя, что мать по-особенному относится к мужчине, сидящему рядом с ней.***
Когда дракон опустился недалеко от огромного, уже знакомого Дейенерис ледяного сооружения Брандона-Строителя, из Черного Замка им навстречу вышли братья Ночного Дозора — высыпали целой толпой. Хотя Дейенерис думала, что их будет больше — ей говорили, что на Стену ссылают преступников из-за нехватки дозорных, но она не считала, что их настолько мало. Джорах первым уже привычно съехал по подставленному крылу дракона, как по скату крыши, и поймал Дейенерис, спустившуюся следом. Ее серебряные волосы блеснули на солнце и необходимость представляться отпала сама собой. — Ваша милость! — ахнул мужчина в одеждах лорда-командующего.***
На удивление, здесь к ней отнеслись лучше, чем в Винтерфелле. С ней говорили не натянуто вежливо, а искренне — пусть вежливости многим дозорным не хватало, но случайно проскальзывающие в их речи грубые выражения вперемешку с уважительным отношением, восхищением и благодарностью были намного приятнее, чем завуалированная учтивостью ненависть северян. Дени улыбалась им так же искренне, чувствуя себя наконец-то именно так, как хотела чувствовать — той спасительницей, всеми любимой и долгожданной, какой она была в Юнкае, где ее носили на руках и воспевали «миса». Джорах старался держаться в стороне. Но после ужина, где для королевы специально нашли самые лучшие блюда (она ужаснулась бедности этих «лучших блюд») — Джорах шепнул что-то на ухо Скорбному Эдду, нынешнему командующему, и они вместе подошли к Дейенерис. — Кхалиси, — сказал Джорах. — Вы должны встретиться с еще одним человеком.***
По пути Скорбный Эдд отстал, очевидно, намеренно, и к покоям того самого неизвестного пока Дейенерис человека королеву провожал один Мормонт. — Мне нравится здесь, — сказала ему Дени, чтобы не молчать, и легко сжала ладонь рыцаря. — Но вам ведь сложно… Она видела это по его лицу. По мере приближения туда, куда они шли, Джорах становился бледнее, сжимал губы крепче, и в глазах его плескалась печаль — с каждым шагом на плечи Мормонта словно возлагался груз все тяжелее. Дени подумала, что они идут в усыпальницу его отца или в место вроде этого. Не мог же он вести ее куда-то, где ей грозила опасность — нет, только не он. Любого другого Дейенерис заподозрила бы в вероятном покушении на ее жизнь, но Джорах скорее бы умер сам, чем причинил бы ей хоть малейший вред. Значит, ему просто больно находиться здесь. — Может, вернемся, если тебе сложно, сир? — шепнула она. — Мне не обязательно видеть здесь все и всех. — Нет, обязательно, — возразил Джорах. — И мне не сложно… Сложно не мне. Перед дверью он остановил Дени и сжал ее ладони в своих, целуя костяшки пальцев и глядя на нее почти так же, как в ту ночь, когда она вошла в погребальный костер Дрого. А потом открыл дверь. Дени шагнула внутрь. Здесь было темно, но светильники достаточно разгоняли мрак, чтобы она увидела лежащего на постели старика. Джорах, ступив в комнату вслед за ней, молча зажег еще два светильника, озаряя помещение более ярким светом. Дейенерис хотела упрекнуть рыцаря за самоуправство, старик мог желать остаться в полумраке, но… Лежащий в постели сел, она увидела его лицо — и тихо охнула. Он был слеп. Но главным было не это. Его волосы… Дени поняла, что они не седые. Не совсем седые, и увидеть это она могла только при ярком свете, созданном Джорахом. Некоторые пряди волос старика были серебристыми. — О… боги. Как она могла забыть? Визерис заставлял ее учить семейное древо Таргариенов наизусть, а потом Дени, повзрослев, учила его сама. И, конечно, она знала историю сына Джейехериса, дяди Эйериса, человека, который предпочел стать мейстером, а не королем. — Кто ты? — спросил старик. Его голос звучал четко — не дрожал, не запинался, и, судя по тому, как он держался — несмотря на возраст, он сохранил ясность ума. Как дракон мог иначе? Дейенерис подавила всхлип. Она привыкла жить, зная, что последняя из драконов, последняя из королей, последняя во всем — но она не была последней. Она опустилась на колени у постели Эйемона Таргариена, так же, как опускалась на колено, чтобы коснуться земли Драконьего Камня. Не преклоняясь — воздавая дань уважения. Это ничуть не принижало ее достоинства, наоборот — и никто не видел ее. Джорах ушел, как только убедился, что света достаточно, прикрыл за собой дверь, и Дени не сомневалась, что вдобавок ее рыцарь проследит, чтобы их беседе никто не помешал. — Кто ты? — повторил старик, и в его голосе послышались королевские нотки. — Я… Дени замешкалась. — Я… Что бы она сказала? Она взяла его за руку и он стиснул ее ладонь. Потом взял ее кисть двумя руками, пощупал кончиками пальцев — и точно так же кончиками пальцев ощупал ее лицо. Коснулся волос, погладил по щеке… — Дейенерис, — неверяще прошептал он. — Дочь Эйериса и Рейеллы. Сестра Рейегара и Визериса. Я много слышал о тебе… Ты правда здесь? Или мой разум подводит меня? — Я здесь, — сказала Дени. — Это действительно я. Я Дейенерис Таргариен. Я ваша… — …двоюродная внучка, — закончил Эйемон. — Поэтому ты можешь не обращаться ко мне столь официально… моя королева. Дени рассмеялась, поцеловав его руку. Королева… внучка… Как приятно было это слышать. Как счастлива она была видеть того, кто родной ей по крови. — Я так рада встретиться с тобой… И ее прорвало. Внутри словно пробудился вулкан, но вместо лавы наружу лились слова. — Я… я пробудила драконов. Я освобождала рабов… завоевывала города… перевела дотракийцев через Узкое море… Эйемон слушал все, что она рассказывала ему, и не перебивал, но Дени была уверена — он слышит и понимает, а не дремлет под звук ее голоса, как многие старики. Она говорила обо всем — и обо всех. О Визерисе, о Дрого, о Рейего, о Джорахе, о Барристане, о Даарио, о Миссандее, о дотракийцах и Безупречных, о Кварте, о Юнкае, Астапоре и Миэрине, о живых и о мертвых, о своих победах и поражениях… Говорила обо всем, не хвастаясь, не жалуясь, просто рассказывая, как историю, которую Эйемон должен был услышать от нее, а не из множества ходящих о ней слухов. — И теперь ты прибыла сюда, чтобы защитить живых от армии Короля Ночи, — сказал Эйемон, утверждая, а не спрашивая. — Прибыла, отложив свою главную войну. Это… действительно по-королевски. — Я здесь чужая, — не сдержавшись, по-детски пожаловалась Дени. — Не здесь, на Стене, нет… На Севере. В Винтерфелле. В Вестеросе. Иногда мне кажется, что я чужая везде, но за морем меня любили, а здесь… здесь только боятся. Что мне делать? Когда… если… нет, когда я разобью армию Короля Ночи и двинусь на Королевскую Гавань? У меня не будет любви. У меня будет только страх. — Страх, — усмехнулся Эйемон. — Да. Именно страх. Ты должна выбрать верный путь. Я осуждал Эйериса и Эйерис вправду был безумен, но я понял… потом я понял. Возможно, я его понял. Возможно, ты тоже его поймешь — поймешь, почему существует страх. — О чем ты? — вдруг Дени самой стало страшно. По спине пробежал холодок, и она крепче сжала ладонь дедушки. — Нас боятся. Мы — другие. Мы отличаемся от обычных людей, в наших жилах — драконья кровь, наши тела не горят в пламени, нам подчиняются драконы… Я знаю, ты скажешь, что Визерис, твой брат, сгорел, но если он погиб от того, что ему на голову вылили расплавленное золото — разве он погиб от огня? Золото залило ему нос и рот, и огонь не имеет никакого отношения к его смерти. Ты смотрела на его мертвое лицо? Я знаю, что нет. Ибо… — Эйемон наугад протянул руку, нащупав свечу у своей постели. Сжал пальцы на огоньке, и с улыбкой показал Дени чистую ладонь. — Никто из Таргариенов не горит. Никто. Не горит и не горел. Все истории о гибели в пожарах — заведомая ложь; якобы сгоревшие короли гибли от рук убийц, а обвиняли в этом огонь. Но огонь не может убить дракона… а сталь — может. В его слепых глазах не отражалось ничего. Только тьма. — Ты всегда будешь в опасности, дитя. Пока живы твои враги — всегда. Возможно, ты не поверишь мне и сочтешь безумным, каким был Эйерис, но… ты ведь знаешь, что сделали с детьми Рейегара? И ты наверняка понимаешь, что если бы они добрались до вас с Визерисом — вас постигла бы та же участь. Думаешь, эти убийства детей были из ненависти? Нет. Из страха. Даже младенец-Таргариен пугал их. Дейенерис потянулась за свечой — машинально. Сжимая огонек в ладони, она успокаивалась. — Прибыв на Стену, я был относительно молод, — проговорил Эйемон. — Я прошел все необходимое обучение в Цитадели, гордился цепью мейстера, и мог стать мейстером где угодно, но выбрал Стену. Я думал, что здесь буду полезнее всего, что, возможно, у меня получится сделать чьи-то зачерствевшие души светлее… — он криво усмехнулся. — Я был наивен. Знаешь, что здесь со мной сделали в первый же день? — Что? — холодея, спросила Дени. — Ослепили. В его глазах не отражалось пламя, не отражалось ничего — не потому, что они были закрытыми или потускневшими, поняла Дейенерис. Их просто не было. Только пустые глазницы. — Это сделали не простые братья Дозора. Это сделал тогдашний лорд-командующий и его приближенные. Меня держали за руки… Я не мог отбиваться, только кричать. Они смеялись, говорили что-то про то, что мои лиловые гляделки больше не будут привлекать девушек… Они проткнули мне глаза кинжалом. Я чувствовал все. Я до сих пор чувствую эту боль, хотя прошло столько лет. Они не просто выкололи мои глаза… они их выковыряли. Дейенерис молчала, живо видя перед собой молодого сереброволосого мужчину с заломленными за спину руками и окровавленным лицом, с дырами вместо глаз, слепого уже столько лет — по чужой вине. — Когда я просил макового молока, чтобы облегчить боль — мне его не дали, — продолжал Эйемон. — И никто, естественно, не позаботился, чтобы я учился жить без глаз. Они наверняка надеялись, что я умру. На Стене даже зрячие не всегда выживают… Но я выжил и дожил до своих лет, дожил до встречи с тобой, а те, кто ковырялся в моих глазах, как в раковинах устриц, давно горят в седьмом пекле. — Ты… — Я, — не без гордости ответил Эйемон. — Это был я. Случился сильный пожар. Сгорели почти все братья Дозора. Я слышал их крики. Я слушал их крики… А потом на их место пришли другие, и я больше никому не говорил, что я — Таргариен. Просто мейстер Эйемон. Бумаги, где было указано мое настоящее имя, тоже очень удачно сгорели, или же их уничтожили те, кто ослепил меня. Теперь понимаешь? Это не ненависть. Это страх. — Да будет страх, — прошептала Дейенерис.