Лодочник.

      Он заблудился? ...       Россия. Одна из многочисленных мыслей, мелькающих в голове при этом слове – бескрайность. Огромные пустые пространства, невообразимые расстояния между местами, далекими от центра, которые хоть с натяжкой можно было бы назвать обитаемыми. Места, где, кажется, не ступала нога ни одного человека, несмотря на то, какими люди бывают любопытными. Леса. Поля. Речки...       Не удивительно, что Гоголь заблудился. Задремавший извозчик съехал с дороги и один чёрт знает куда пропал. Они решили срезать путь через глушь, ведь юноша самоуверенно утверждал, что знает ее вдоль и поперёк. За это Николай мог расплатиться паническими атаками и обострением галлюцинаций, но на встречу опаздывать было нельзя.       – Сегодгя мы будем заниматься изгнанием из Вашей книги демонов, Николай Васильевич, – он как наяву видел перед собой лицо дорогого друга с застывшим на нём выражением загадочной мечтательности. Пушкин был первым, кто прояснил: Гоголь – не человек. Как и сам Александр Сергеевич, как и Лермонтов, как и остальные "гении этого мира." А их книги это не просто полёт фантазии. Они обладают силой изменять сознание. И писатели – это те, благодаря кому мир не разваливается на части. Но также и те, кто могут его уничтожить. В особенности он, Николай, обладающий крайне опасной и хаотичной способностью, прозванной им небрежно обскуром.       Завтра публикуется его книга. Нужно убедиться в том, что она не станет сосудом для неконтролируемой им тьмы и не навредит никому. Надо торопиться. Но он потерялся. А на улице смерть как холодно; противно моросит, звезды на ночном небе едва промелькивают сквозь непроглядные тучи, вокруг – глушь, пустынное, забытое Богом место. Хотя вдали, кажется, виднеется какой-то водоём. И непонятно, галлюцинация это или нет, но кажется, Гоголь видит лодку. И человека в плаще в ней.       Неясно, мерещится ему он или нет. Так же неясно, что пугает больше. Это не потерянный извозчик. Надежды на то, что с тем все хорошо, мало. Но самое страшное, что позади ясно чувствуется чьё-то присутствие. И это единственное, что сейчас ясно.       Комом к горлу подступает ощущение, что скоро начнётся гроза.       Что-то фантомно хватает Николая за плечо, заставляя обернуться. Тот моментально зажмуривается, но веки поднимаются сами собой. Живая левая половина извозчика, измазанная пеплом – очевидно, ненастоящая – но когда он начинает говорить, Гоголь теряет равновесие и падает в острую длинную траву. Можно было привыкнуть ко всему, но не к тем моментам, когда галлюцинации начинали говорить о Господе. Это всегда означало, что скоро тот узнает нечто ужасающее.       Раздался раскат грома. Из глотки писателя вырвался леденящий душу крик. Прошедшие по спине мурашки ощутились как иглы. Боль пронзила икры, как только он рванул к реке, не помня себя, едва опять не упав от этой боли в колючую траву, разодрав в кровь голени и ладони. Он бежал со всех ног, которые из-за резкого рывка заныли так, словно вот-вот разойдутся по швам.       Но стоило Гоголю добежать до лодки, как мрак перестал настигать его с такой скоростью, а вполне себе реальный человек в капюшоне прокашлялся в рукав своего плаща.       – От кого же Вы так бежали? – удивленно спросил лодочник. Мало того, что он был в капюшоне, так и зрение писателя еще не до конца прояснилось; хотя туман видимости уже так не мешал. Но запястья незнакомца были бледными и тонкими, с зеленоватыми венами. Ладони – покрасневшими от холода, со следами от шершавых вёсел. Из-под капюшона пробивались мокрые рыжеватые светые прядки волос. А голос был хрипловатым; как Николай предположил, из-за простуженности. – Я... – будто бы можно было так быстро заразиться, Гоголь тоже прокашлялся и указал назад себя, все ещё боясь оборачиваться. Лодочник по-детски повернул голову и пожал плечами. – Тут никого нет.       Он заявил это с той степенью уверенности, которую писатель не слышал ранее ни от кого из друзей, когда те успокаивали его в припадочном состоянии. И похлопал рукой по корме своей маленькой лодки, приглашая сесть. И Николай впервые за всю свою короткую пробежку позволил себе посмотреть назад. Сзади была помятая им самим длинная трава, туманные силуэты кривых деревьев, лужи; а больше – ничего. Он нервно хохотнул. – И правда – никого. Гоголь, все еще слегка дрожа, опустился в лодку. Он заметил прижатые коленом незнакомца в плаще "Вечера на хуторе близ Диканьки" и почувствовал одновременно и лёгкое смущение, и гордость. Лодочник покосился на него и достав книгу, положил ее на колени Николая Васильевича. Лодка тронулась. –На самом деле, я ненавижу мистику, – как только они начали плыть, незнакомец отвернулся от писателя, будто ему было больно на того смотреть. Гоголь не понял, откуда к нему закралась такая мысль. Ведь, тем не менее, в голосе лодочника слышалось доверительное тёплое чувство, – Но очень люблю этого автора. – А... Почему Вы ненавидите мистику? – он нашёл ироничным, что в такой-то ситуации первым делом спросил именно это. В туманном пространстве вокруг витала атмосфера, способная вдохновить на очередной страшный рассказ. Лодочник (вполне оправданно) представился ему нечестивым, который с иронией рассказывает жертвам о том, что, в целом-то, заядлый реалист. – Раньше не любил потому что у большинства она попросту не получалась, – хихикнул тот, – А потом опыт плохой пришёл. Впрочем, Вы узнаете об этом позже, и не совсем от меня.       Писателю оставалось только смиренно согласиться, ведь времени на то, чтобы переспросить, просто не хватило. Лодочник резко перешёл к другой теме, не менее интересовавшей Гоголя. – Белокурый паренёк со смешными завитушками заместо усов, как я понял, Ваш извозчик? Поняв по одобрительному фырканью попутчика, что это так, он признался: – Я переправил его через реку к городу пару часов назад. От того берега до него не далеко. Вас тоже сейчас туда везу. Путь не слишком долгий. – Ясно, – с естесственным облегчением ответил пассажир. Тон лодочника не выдавал в его словах лжи. Он выражал спокойствие, сильную усталость, немного нежности, и был очень и очень знакомым. – А кто вы? – спросил писатель в кои-то веки. Лодочка плавно остановилась. Одно весло упёрлось в вязкий песок на дне реки. Лодочник поглядел на Николая через плечо, обнажая часть своего лица. Замогильным голосом, он ответил: – Я? Я Харон. Гоголя передёрнуло. Тот самый перевозчик Подземного Царства через реку, протекающую между миром живых и мёртвых. Означает ли это, что он погиб? Или хуже... – Виссарион, – усмехнулся тот, увидев боязливое недоумение на лице попутчика, – Отнюдь, юмор не моё.       В голове сложилась некая мозайка. – Виссарион, который Белинский? – голос, весьма ребяческие манеры, волосы – сходилось многое, но если это не он, то надо бы уже думать и о том, как выдать это за шутку. Лодочник говорит отнюдь не как сказал бы крестьянин. Он умеет читать и, кажется, знает, кто перед ним.       Он виделся с Белинским всего один раз, но его энергетика Гоголю очень хорошо запомнилась. Одно он понял уже только после сказанного – Белинский бы бросился на него с объятиями и не смог бы так сдерживать эмоции. Но он ошибался. Или всё-таки нет?       – По большей части – да. Видите ли, Николай Васильевич...       Наставший их поток морозного ветра резал кожу противнее ножей, но не противнее травы, об которую он поранился, убегая от того, в реальности чего был уверен вплоть до того, как сел в лодку. Что хочет сказать ему лодочник – крайне неясно, но теперь реальность ощущается чётче, чем была до этого. И Николай не может решить как к этому относиться. – Я не совсем ваш Белинский. Знаете что-нибудь о разных временных линиях? После одного случая я стал кем-то наподобии перевозчика между ними. Хотя могу и просто возить писателей с места на место.       Гоголь смотрел на собеседника в глубочайшем недоумении. Хотя чего мудрить? Гоголь смотрел на собеседника в шоке. – Вы знаете, что я реалист. Я и сам не верил в своё положение. Но знаете, что самое интересное для меня сейчас именно в Вас, именно из этой временной линии, Николай?       Из темноты глуши, которая всё никак не хотела заканчиваться, начали появляться силуэты. Толпа теней, обугливающихся на глазах Гоголя, стремительно приближалась к ним. Николай Васильевич шарахнулся, едва не упав с лодки и почти перевернув её, но лодочник схватил его за руку и отклонился в противоположную сторону, удерживая лодку в равновесии. Посторонние бы сказали, что лодка держится на одном лишь святом духе. Перед лицом Николая застыло чужое, обгоревшее, истекающее чернилами и еще бог невесть чем. Это было похоже на сонный паралич. Хотелось закричать, но не присущий ему в такие моменты здравый смысл на сей раз одержал верх. Или это был строгий, тем не менее успокаивающий пристальный взгляд серых глаз Белинского, с которого слетел капюшон? – Между прочим, в этой вселенной Ваши галлюцинации реальны только до тех пор, пока Вы в них верите. И это не метафора. Лучше перейдите на реализм, серьёзно. Лодочник сжимал его руку крепко, но не до боли. Глядя на неприсущее ему хладнокровие показалось, что он уже много раз успокаивал Гоголя. Сотни, тысячи раз. И всё с такой же непонятной нежностью и по-видимому искренней заботой. Галлюцинация растворилась. – Вот так, – выдохнул Виссарион, возвращая лодку в исходное положение, и сел в позу лотоса, лицом к Николаю.       Только сейчас писатель успел заметить отчетливые контуры домов, почти рядом с ними. Они выплыли из глуши. – Так что же для Вас самое интересное? – тихонько переспросил Гоголь. Критик усмехнулся. Легонько приподнял лицо писателя за подбородок, влюблённо заглянул ему в глаза, поцеловал его щёку и отстранился. – Меня нет в этой временной линии. Но, каким-то образом, ты меня вспомнил.       Лодочник снова накинул на голову капюшон. Когда Гоголь вылез из лодки, светловолосый Харон встал, расставив ноги между её передней и задней частью и удерживая таким образом равновесие. Тут уже было какое-никакое освещение, и Николай мог увидеть, как блестят глаза перевозчика. – Я буду очень рад, если Вы меня не забудете, как происходило с другими Вашими версиями, – только и смог вымолвить тот и уже собрался уплывать, чтобы не наделать лишнего на случай, если Николай и правда запомнит. Этого поцелуя в щёку и так было более чем достаточно.       Когда лодка Белинского уже отчаливала от берега, Гоголь напоследок спросил кое-что, что волновало его последние полчаса больше, чем опоздание на сеанс "изгнания демонов из новой книги " – Что же такое произошло, что Вам пришлось стать перевозчиком между мирами? – Не хочу Вас этим тревожить, – улыбнулся лодочник, давая понять, что писателю не стоит об этом знать. Не говорить же ему, что это Гоголь его убил.       Николай не стал переспрашивать. Лишь добравшись до дома Пушкина и всеми силами удерживая имя в голове, он с порога вопросил,       – Кто такой Виссарион Белинский?