Однажды на Хоккайдо

Телефонный звонок застал Тому посреди приготовления ужина — ему оставалось только влить яйцо в оякодон. Он уже почти ощущал его вкус на языке, снимая трубку. — На связи, — голос после долгого молчания не слушался, перекатываясь несмазанным железом. — Надеюсь, случилось что-то действительно серьёзное, раз ты дёргаешь меня в выходной. — Ты даже не представляешь, насколько, — Матсуджун с той стороны эфира звучал собранно и озабоченно. Я в пятнадцати минутах от твоего дома, собирайся. — Браконьеры? Потерявшиеся дети? Лесной пожар? — Трижды мимо, хотя дети замешаны. Семья приехала в Акаигава-Томо-парк, чтобы провести выходные в единении с природой, — не прошло и получаса, как их сыновья наткнулись на развешанные по ветвям кишки. — С приездом, что называется, — Тома хрюкнул, не сдержавшись, и выключил плиту. — По словам звонившего, этим тёплый приём не ограничился — там весь берег вниз по реке в подарочках. — Ну, кто-то хорошо попировал. — Да, человечиной. В двух шагах от кемпинга, выглядящего в таком свете чьим-то бистро. — Уверен? — Тома подавился воздухом и нахмурился. — Нет, это со слов звонившего мужчины. Пока не приедем, не узнаем. Через десять минут, приняв наскоро душ и переодевшись, Тома сидел в машине напарника, мчавшейся на север по шоссе к месту кемпинга. Ботинки он зашнуровывал, когда они остановились взять кофе. Не то чтобы в егерскую службу поступало мало звонков о странных или пугающих находках в лесу. Но обычно это оказывались трупы животных или капканы. Если сейчас их действительно ждали человеческие останки, то этим вопросом должна была заниматься полиция, а не лесное ведомство. — А он звонил в экстренные службы? — Тома сделал пару глотков горячего чёрного кофе со значительной дозой сахара и почти физически ощутил, как расслабленный днём безделья мозг становится на место. — Да, он сразу позвонил на их горячую линию. Нас уже они вызвали, — Матсуджун криво улыбнулся, бросая взгляд на Икуту. Тот понимающе кивнул и покачал головой, прикладываясь снова к картонному стаканчику. Ох, и вони будет со стороны полиции, если они найдут сейчас выпотрошенного оленя или ещё какое животное, выполнившее свою роль в пищевой цепочке. К ним туристами приезжали в основном городские жители, не способные отличить клён от дуба, не то что определить, кому принадлежат обглоданные кости. На парковке кемпинга их уже ждала полицейская машина, возле которой стояли полноватый лейтенант и нервный тощий мужчина в спортивном костюме, активно жестикулировавший. Тома открыл бардачок, доставая перчатки, протоколы и маячки. Матсуджун тем временем собирал из багажника в сумку маркировочную ленту, флажки, топорик и ракетницу. — Доброго вечера! Матсумото и Икута из лесного ведомства. — Да какой он добрый! — всплеснул руками мужчина, но всё же поклонился. — Киритани, это мои дети нашли весь тот ужас. — Доброго… — после его слов замялся полицейский, но продолжил в снисходительном тоне, показывая отношение к вызову: — Лейтенант Тисато, сержант Ито. Вы долго, солнце уже садится. Они двинулись вслед за мужчиной вглубь леса — его сыновья остались с матерью в администрации кемпинга, где их отпаивали чаем. Тот не мог успокоиться и, опережая вопросы, начал рассказывать, как они полдня добирались сюда с семьей, чтобы порыбачить, встретиться с дикой природой, а теперь отдых был испорчен. Тома закатил глаза, пользуясь тем, что идущий впереди его не видит: хотели дикой природы — встретились, во всей красе и полноте. Он слушал Киритани вполуха, по привычке присматриваясь и принюхиваясь к подлеску, ища то, что мужчина им рассказать не мог. Следы крови появились ещё не доходя реки. Запах её был сначала едва заметный, чуть-чуть щекотавший ноздри, но Тома насторожился и принялся присматриваться: по левую сторону от тропы то тут, то там появлялись смазанные влажные пятна на коре деревьев, как будто кто-то натыкался на них, пошатываясь. Обломанные ветки лещины, примятая трава и кустики черники — тут прошёл кто-то достаточно крупный. Тома тронул за рукав Матсуджуна, и тот кивнул, что тоже видит. Чем сильнее становилось слышно реку, тем больше появлялось примет чужого пиршества, тем более душным и плотным ощущался воздух. Дыхание уже спирало от аромата крови, металлом саднящего в носоглотке. Они почти пришли к месту находки, когда сержанту на плечо и лицо упало несколько капель, и он машинально отёр щёку, а потом взвизгнул дребезжащим фальцетом, глядя на красный след на ладони, и шарахнулся с тропы, но Матсуджун поймал его, пока тот не наследил в уже изломанном подлеске. — Вот ведь дерьмо! — выдохнул Тома, подняв голову. Над ними в сумеречном рассеянном свете на ветке криптомерии болтался длинный лоскут чего-то красно-бежевого, что оканчивалось куском мяса и ощерившейся осколками костью. Толстой, трубчатой костью, чтобы такую сломать, потребовалось приложить недюжинную силу и иметь мощные челюсти. Ветер тронул кроны деревьев и висящий кусок кожи — больше ему быть было нечем — начал поворачиваться. Как в замедленной съёмке перед их глазами появилась ступня. Человеческая — сомнений не оставалось. Мужчина в спортивном костюме, Киритани, в ужасе прикрыл рот обеими руками и попятился в сторону, откуда они пришли, но наткнулся спиной на Тому и вскрикнул, не выдержав. Наверное, им несказанно повезло, что они не видели эту ногу, пока были здесь всей семьёй — хватит с мальчишек и потрохов у реки. Тома чувствовал, как мужчину пробивает крупная дрожь под действием выброшенного в кровь адреналина, и волоски на его загривке вставали дыбом. Он хмуро переглянулся с напарником — Матсуджун выглядел озабоченным, медленно покачал головой, поджимая губы, и молча вытащил из сумки кислотно-оранжевый флажок, устанавливая его под деревом. — Идёмте дальше, пока совсем не стемнело, — скомандовал он, выводя полицейских из ступора. — Можете вызывать криминалистов — дёрнули вас не зря. — Телефоны в машине, — вздохнул лейтенант, когда он и его напарник похлопали себя по карманам, а Тома с Матсуджуном насмешливо переглянулись за их спинами. — Пойдёмте уж осмотрим всё. Через несколько шагов они вышли на берег реки, усеянный бурыми кусками и лужами подсыхающей крови. Лейтенант стащил фуражку, присвистывая и вытирая платком лоб. Киритани даже не стал подходить — опустился на корточки, прижавшись спиной к одному из деревьев у тропы, и его тут же стошнило. Так он и остался сидеть, окончательно сникший и побледневший, не в силах даже отодвинуться от лужи блевотины. Хотя её кислый запах немного разбавлял жирный смрад кровавого пиршества. В нескольких метрах выше по течению обнаружились те самые кишки, с которых всё началось: они полоскались по ветру, намотавшись на ветви молодой сливы, а одним концом уходили в высокую траву под ней. Матсуджун пошёл вбить там флажок и звучно выматерился: — Ах, ты ж ёбаный ты ж нахуй. Идите сюда — тут тело. То, что от него осталось. Тома подошёл последним, сперва закончив с маркировкой места, где наполовину в воде лежала оторванная рука, поблёскивая часами на запястье. Когда он приблизился, полицейские уже достали фонари и высветили в зарослях осоки остатки чьего-то торса: таз в целости, позволяющей определить тело как мужское, был свёрнут на бок, послушно сломанному позвоночнику, а вот рёберные дуги смотрелись жутковатым тоннелем с оборванной обшивкой — кожу и мышцы содрали с них, только кое-где остались клочья, а в глубине этого недостроя темнела сизо-чёрная перемешанная масса из внутренних органов и мух. — Печень и сердце, — выдохнул Тома. — Что? Он закрылся от света, резанувшего по глазам, ладонью: один из полицейских повернулся к нему прямо с фонарём. Ну какой же дурак так делает! Внутри закипало раздражение: на себя, потому что ляпнул, не подумав, на этих полицейских, один из которых был ленив, а второй явно звёзд с неба не хватал. Хотя последнее и играло Томе с Матсуджуном на руку. Более толковые офицеры подмечали бы детали, задавали вопросы про следы лап, не смотрели бы отупело, пока егеря выполняют их работу по маркировке места происшествия. — Печени не хватает, говорю. Явно дело лап медведя — они лакомки до неё, — выкрутился Тома. — Это как — медведь убил человека, чтобы съесть печень? — почесал в затылке сержант. — Да нет, конечно, — усмехнулся Матсуджун. — Убил он, потому что этот мужчина зашёл на его территорию и спровоцировал. А когда задрал и начал есть, тогда уже добрался и до самого вкусного. — Видите эти следы на костях? — Тома отстегнул от пояса собственный фонарь и навёл луч на истерзанные рёбра, заставляя полицейских присмотреться повнимательнее. — Эти царапины от когтей и слом кости в ноге на дереве — всё говорит о силе и размере нападавшего. А крупнее медведя хищников на Хоккайдо не водится — думать больше не на кого. — Смотрите, мы вам так сейчас и дело закроем, — рассмеялся Матсуджун, вдавливая в песок у корней сливы очередной флажок. — Ещё чего! Мы всё равно вызываем криминалистов, — сдавленно возмутился сквозь платок лейтенант, прикрывавший рот и отчаянно боровшийся с тошнотой. — Это — ваша обязанность, а то была шутка. Матсуджун вмиг стёр благодушное выражение с лица и отошёл, шаря лучом фонаря по траве и берегу в поисках того, что они могли просмотреть. Его примеру последовали и сержант с покашливающим лейтенантом. Вторая нога оставалась ненайденной, и пока нигде никому не попалось ничего из одежды освежёванного мужчины. Тома крутанулся вокруг себя, понимая, что работы тут осталось не так много да и не их, а полицейского ведомства. — Нам надо ввести в курс руководство и собрать группу для прочёсывания лесов и отлова медведя — если он облюбовал территорию слишком близко к людям, то его надо усыпить и перевезти в более дикое место, — громко проговорил он, чтобы его слышали все, и незаметно переглянулся с напарником. — Предлагаю разделиться: Матсумото останется тут, чтобы дождаться приезда криминалистов и проконсультировать, а я поеду в штаб лесного ведомства. Могу забрать господина Киритани и отвести в администрацию кемпинга — хватит на него сегодня впечатлений, там его допросите вместе с сыновьями. — Я пойду с вами — телефоны всё ещё в машине, — подал голос лейтенант, сдаваясь. — Ито, ты справишься тут, пока я не вернусь с криминалистами? — Так точно, — кисло выдавил сержант, явно жаждавший улизнуть с окровавленного берега не меньше своего напарника. Матсуджун кинул Томе ключи от машины, попросив быть аккуратным с его деткой, и повернулся спиной, продолжая обшаривать стремительно темнеющий берег фонарём. Сержант нерешительно сделал пару шагов за ним, но потом, видимо, вспомнил, что это он, а не егерь тут представлял полицию, нахмурился и двинулся в противоположную сторону. Тома покачал головой и вернулся на тропу, поднимая под локти несчастного Киритани и позволяя опереться на себя. Тот болтался на слабых ногах словно тряпочка, колышимая ветром, — а сколько гонору и возмущения было поначалу. Обратная дорога заняла меньше времени, несмотря на человека на буксире: им не приходилось сейчас всматриваться и искать что-либо — всего-то надо было дойти до парковки. Сгрузив Киритани на администраторов кемпинга и попрощавшись с лейтенантом, Тома сел в машину Матсуджуна и плавно вырулил на шоссе. Проехав несколько километров в сторону города, он свернул на грунтовую дорогу и по ней устремился в глубину леса, а потом и вовсе вильнул на неприметную просеку, мало используемую и практически заросшую травой. Двигаться приходилось аккуратно — был риск цепануть что-нибудь дном или подвеской. Расставаться с жизнью из-за испорченной детки Матсуджуна хотелось меньше всего. Зарывшись достаточно глубоко в подлесок, чтобы машину невозможно было увидеть от грунтовки, Тома заглушил двигатель и посидел немного, прислушиваясь. Всё вокруг дышало спокойствием, с шоссе не доносилось ни единого звука. Он вышел из машины и начал раздеваться, складывая одежду на пассажирское сидение. Поставив ботинки под него, Тома захлопнул дверь и зябко поёжился, снова прислушиваясь. Он закрыл глаза и повёл плечами, разминая мышцы и устремляясь мыслями к солнечному сплетению, нащупывая там горячий пульсирующий шарик, вычерпывая его тепло и посылая вдоль конечностей. Меньше минуты ушло — тело согрелось и даже в пот бросило. Тома задрал подбородок, принюхиваясь, прислушиваясь, нащупывая внутри своё животное начало, ища отклики ему вокруг себя. Вдруг что-то дёрнуло его вперёд, словно крюком зацепили под рёбрами, — не сомневаясь ни секунды, он побежал, лавируя между деревьев, проскальзывая под растопырившими свои ветки кустами, желающими ухватить и задержать. Кровь шумела в ушах, а тот самый крюк пульсировал и тянул всё сильнее, нагреваясь и подсказывая путь. Впереди замаячили просветы между деревьями, когда Тома заметил раздвоенный ствол многовекового дуба. Он устремился прямо на него и оттолкнулся пяткой почти у самых корней, кувыркаясь в воздухе. С противоположной стороны дерева тяжело приземлился на четыре лапы медведь. Он встал на задние и потёрся спиной о ствол дуба, говоря спасибо, — тот скрипнул натужно. Медведь снова опустился на все лапы и затряс головой — Тома возвращал контроль над всеми органами чувств и привыкал к их зашкаливающей яркости. Его предки оборачивались гораздо чаще и для них это не было настолько ошеломляюще, его же накрывало каждый раз, словно приливная волна сбивала с ног и прижимала ко дну. Наконец, он начал чувствовать лес частью себя и снова принюхался и прислушался. Где-то здесь существовал чужак, пришедший к ним не с добром, отнявший человеческую жизнь. Тома был не единственным таким и знал всех человеко-медведей в их округе, и за каждого мог поручиться, что ни один из них не сотворил бы подобной гадости у себя дома. Никто бы не нарушил закон и не использовал бы свою силу во зло. Человеко-медведи испокон веков жили на Хоккайдо: когда пришли сюда первые айну, тогда и они пришли. А может ими стали кто-то из айну, когда нужда заставила, — таких подробностей седая старина уже не сохранила. Да это и не было столь уж важно. Главное, что человеко-медведи всегда являлись силой и защитой обычных людей, а не угрозой и страхом. Так и должно было оставаться во веки веков. Тома взрыкнул, пробуя носом воздух и прядая ушами. Его кровь кипела с того самого момента, когда они с Матсуджуном поняли, что за запах кроется под металлическим ароматом разодранного тела, когда оба увидели след у воды: слишком узкий для медведя, слишком длинный для человека. И вот он стоял здесь, поводя косматой головой, и старался нащупать в окружающей гармонии нечто инородное, нарушающее её. Наконец, что-то откликнулось — тонкой струйкой втекал в его ноздри чужой запах, затхлый и неприятный. Тома несколько раз чихнул, пока не привык и не пошёл по этому следу, как по ниточке в лабиринте поглощённых тьмою шершавых стволов, шелестящих кустов и ночных шорохов. Чем ближе он подбирался, тем явственнее ощущал запах, тот лез ему в морду мокрой шерстью и смрадным дыханием людоеда. Это точно была не первая его жертва, а значит, не случайная. Захлестнувшая сознание злоба исторгла из его глотки угрожающий рёв. Ничего не могло быть хуже неоправданной жестокости в укладе человеко-медведей. Кому природа дала большие силы, тому следовало обращаться с ними с осторожностью, уважать её законы. Убивать себе подобных ради пропитания или забавы — хуже не было преступления. Тома понёсся вскачь, не обращая внимания на хлеставшие по бокам ветки лещины и бузины, не думая о том, какой шум производил. Его сознание заволокло алой пеленой гнева, осталось только одно инстинктивное желание — уничтожить угрозу. В бок ему что-то ударилось, что-то гораздо более мощное, чем хлипкие веточки. Настолько, что Тома не удержался на лапах и завалился набок, налетев спиною и головой на толстенные стволы деревьев. От удара заложило уши и земля с небом поменялись местами. Он взревел, беспомощно перебирая лапами в воздухе и пытаясь нащупать опору. Когда ему это наконец удалось, раздался угрожающий рык и на спину запрыгнул кто-то тяжёлый. Тома попытался встать на задние лапы, чтобы стряхнуть с себя нападавшего, но боль заволокла сознание и прибила к земле — тот остервенело драл его холку и загривок, пустив в ход когти и зубы. С трудом он всё же смог выпрямиться, заревев и подавшись назад, впечатавшись всем своим полутонным весом в дерево. Оно жалобно хрустнуло и раздался треск, а следом придушенный скулёж. Тома вернулся на четыре точки опоры, отскочил, разворачиваясь, и просто опешил от увиденного. То, что пыталось собрать себя в кучу и встать на лапы под деревом, выглядело неправильно, несуразно и вызывало гадливость. Конечности его смотрелись непропорциональными, суставы были вывернуты, под кожей бугрилась плоть, больше похожая на опухоли, чем на мускулы, а ощеренную пасть как будто прилепили к очень уродливому человеческому лицу. Глаза, глядевшие зло и полыхавшие ненавистью, совсем не походили на звериные. Существо задрало губы, обнажая клыки, и зарычало на Тому. Звуки вырывались из его горла с клёкотом, словно им что-то мешало, булькало и толкалось внутри. Тома прекрасно знал правила этой игры животного мира - он переставил лапы, чтобы казаться больше, и заревел в ответ, во всю мощь своих медвежьих лёгких. Ни одной здравой мысли не нашлось в его голове, которая помогла бы понять, кто перед ним. Единственное, в чём он чувствовал уверенность, — это точно был гад, который расправился с мужчиной у реки. Нюх его никогда не подводил, а это существо испускало такой смрад, что странно, как листва вокруг не вяла. Мгновения промедления сыграли не на руку Томе, но у противника больше не было эффекта неожиданности. Существо кинулось на него в лоб, отталкиваясь всеми конечностями от стволов деревьев в очередной попытке вскочить на загривок. Но не тут-то было. Тома заревел и в последний момент приподнялся на задних лапах, рассекая воздух мощной передней. Он сбил нападавшего на лету, и тот ударился оземь боком, всплеснув несуразными конечностями, не то всхлипнув, не то всхрапнув, но в следующую же секунду вскинулся и отпрыгнул на несколько метров, рыча и ощетиниваясь, готовясь к очередной атаке. Которая, к удивлению Томы, повторилась точь в точь от предыдущей. Кажется, существо не отличалось большим умом. А может быть, не только его внешний вид, но и сознание под влиянием обращения претерпело какие-то искажения? Томе некогда было гадать над ответом на этот вопрос. Он рычал и ревел, отбивался от ожесточённых повторяющихся нападений, вертя головой и размахивая лапами, пытаясь вонзить куда-нибудь когти или клыки, но безуспешно. Это существо оказалось вёртким и шустрым, а вело себя, словно загнанная в угол крыса, хотя у него была возможность сбежать, которой оно почему-то не пользовалось. Просто развернуться и скакнуть между деревьями в темноту — ни один медведь не сможет догнать кого-то настолько быстрого и более лёгкого. Наконец, Томе удалось сомкнуть челюсти вокруг одной из конечностей этого странного существа. Раздался хруст ломающихся костей, пасть наполнилась сладковатым вкусом чужой крови, а в ушах зазвенел надтреснутый вой. И в ту же секунду в морду Томы вонзились когти, острые, словно иглы: существо пыталось добраться до глаз, до ушей, до носа, а когда это не возымело никакого действия — медвежьи челюсти были надёжно сомкнуты и не собирались разжиматься, — оно переключилось на шею. Но назойливое болезненное копошение уже порядком достало Тому. Когда коготь впился в его нос, он не выдержал, взревел и принялся мотать головой из стороны в сторону, силясь стряхнуть нападавшего, помогал себе лапами, деря чужие бока. Существо выло, хрипело, истекало кровью, но продолжало царапаться и кусаться, хотя и постепенно теряло силы. В какой-то момент у Томы получилось зацепить когтями его рёбра и с отвратительным чавкающим и хлюпающим хрустом ему удалось отодрать от себя нападавшего и отбросить на землю. Конечность, зажатая в зубах, оторвалась и безжизненно свисала теперь из его пасти, а на подстилке из палой листвы и измятой травы сучило тремя лапами, брызгая кровью и визжа, это несуразное существо. Оно стало пахнуть ещё отвратительнее прежнего — даже глаза начало щипать. Или это саднили многочисленные царапины? Тома потряс головой, наступил одной лапой на корчащееся уродливое тело, прекращая любые поползновения, и сомкнул челюсти на его горле, вырывая гортань и возвращая в ночной лес тишину. Он раскрыл пасть, позволяя куску чужой плоти выпасть, и несколько раз чихнул из-за едкого смрада, распространяющегося от вскрытого нутра этого странного создания. Если бы удалось вытереть чем-то язык, было бы просто идеально. Вместо этого Тома подождал немного, но с растерзанным телом ничего не происходило — никакого посмертного изменения до человеческого облика. Это озадачивало ещё сильнее. Он помотал косматой головой и начал подрывать корни ближайших деревьев, нагребая на труп землю и ошмётки растений, - надо было сохранить его до момента, когда он приведёт сюда других человеко-медведей, чтобы разобраться, кого это занесло в их леса. Закончив, Тома ещё пару раз рыкнул, сбрасывая остаточный гнев и напряжение. Потёршись о деревья, чтобы оставить свой запах, он потянул носом воздух, убеждаясь, что нигде вокруг не бродит никакой сородич убитого существа, и медленно поплёлся прочь. Выйдя к реке выше по течению от места, где днём нашли куски человеческого тела, Тома вошёл в ледяную воду и жадно начал лакать. Напившись, он перекатился несколько раз с боку на бок, позволяя реке вымыть раны на спине и загривке, потом опустил голову полностью, ополаскивая горящие царапины на морде и шее. Вынырнув, Тома прислушался и всмотрелся в темноту — берег вдалеке поблёскивал лучами фонарей, там всё ещё работали полицейские. Он вышел из воды и улёгся тут же на земле, позволяя регенерации делать своё дело и ожидая Матсуджуна, — река уже должна была принести тому его запах и подсказать, что с чужим оборотнем покончено. Не прошло и пары минут, как раздались лёгкие шаги, а на голову Томы опустилась ладонь. Он лениво разлепил веки и вяло рыкнул, но в ответ услышал только смех: — Нашёл, кого пугать. Ещё что расскажешь? Мы там, кстати, закончили. Спасибо, что мне достался этот идиот Ито — я успел затоптать все отпечатки лап до приезда криминалистов. Тома рыкнул и приподнял голову, бодая ладонь Матсуджуна в одобряющем жесте. Всё-таки они были хорошей командой: несмотря на то, что напарник плохо контролировал свою медвежью форму и очень редко оборачивался, он отлично ладил с людьми и понимал с полувзгляда, что надо делать, а ещё почти никогда не жаловался. — У тебя всё не так гладко прошло, а? — спросил Матсуджун, проводя рукой по шерсти Икуты и нащупывая едва начавшие затягиваться раны на загривке. — Но всё закончилось хорошо? Утвердительно клацнув челюстями, Тома почувствовал, как его похлопали по спине, чтобы похвалить. Он передёрнул шкурой и оскалил клыки, схватив воздух рядом с рукой Матсуджуна и предостерегающе рыкнув, чтобы тот не зарывался. Что он ему — домашний питомец, что ли? Тома поднялся на лапы и побрёл обратно в лес, не дожидаясь напарника. Ему хотелось поскорее вернуться в свой привычный облик, но для этого надо было добраться до того раздвоенного дерева, где он оборачивался, и до машины — не идти же всю дорогу голым. Ночью в лесу холодало, а так его грело чувство выполненного долга, плотная шерсть и горячая кровь человеко-медведя. — А ты далеко оставил мою детку? — спросил нагнавший его Матсуджун. — Надеюсь, ты ничего не покоцал? Повернув к нему голову, Тома виновато прижал уши и с удовольствием смотрел, как вытягивается у того лицо. — Ах, ты ж сукин сын! Да я из твоей шкуры коврики в неё сделаю! Не дожидаясь замаха руки, Тома перешёл на бег, перебирая лапами не слишком быстро, чтобы у Матсуджуна сохранялось ощущение, что он его вот-вот догонит. Если бы медвежье горло могло издавать смех, то низкие порыкивания, которые сейчас из него вырывались, определённо были бы им. Ещё одной замечательной чертой Матсуджуна в качестве напарника стоило считать его реакции на розыгрыши — он всегда на них вёлся. Хоть человеком Тома затевал их, хоть медведем.