Останешься?

Джексон берет в руки телефон и пишет на знакомый номер единственное сообщение. Глупый. «Я хочу приехать», — он никогда не задаёт вопросов. Не интересуется, можно или нельзя. Просто говорит, что приедет. Он знает, что его всегда ждут. Жалкий. Джексон садится в такси — за руль нельзя — и называет привычный адрес. Он уже и не помнит, каково это быть трезвым в ночное время суток. Слабый. Он знает наизусть количество ступенек до квартиры. Никогда не вызывает лифт — каждый раз оттягивает момент встречи, надеясь собрать из всех углов остатки своей гордости и развернуться прочь. Трусливый. Дверь всегда открыта. В квартире конечно же холодно — хозяин дома обожает сквозняки. И все же по телу разливается знакомое тепло, стоит Джексону увидеть блеск в глубине родных глаз. Счастливый. Джебом никогда не обсуждал с ним эти странные отношения, которые успели выстроиться за долгие годы их знакомства. Джексон с первой же встречи напоминал ему бурлящий горный поток — за его эмоциями невозможно было успеть. Он стремился вперёд, кипел жизнью, сверкал в лучах солнечного света — этот человек всегда выглядел так, будто он точно знает, куда он идёт и каковы его цели. Но мало кто задумывается о том, что чем выше скорость потока, тем больнее ему биться о встречные скалы, и тем больше искрящихся брызг-осколков разлетается при столкновении. И Джебом принимал этот поток. Он встречал его спокойным озерным простором, захватывал в свои объятия и растворял в себе. Лим таил в омуте своего разума неизведанные темные глубины, которые раз за разом поражали и манили Джексона. Ван считал это слабостью. Ему всегда хотелось быть свободным от самого себя, и он безрезультатно рвался вперёд. Прочь от своих чувств, от всего, что сковывало и замедляло. Но он каждый раз возвращался. Джебом всегда был так близко, но при этом оставался неприступным. Он казался отстраненным и холодным. Чужим. А Джексону хотелось обладать. Хотелось знать, что его одержимость взаимна, что не в нем одном кипят эти безумные чувства. Но они никогда не говорили об этом. Возможно, в этом была их ошибка. А возможно, спасение. Может быть, им не хватило бы всех языков мира, чтобы рассказать друг другу о том, что их терзает — им куда проще было объясняться без слов. Джексон щелкает входным замком и упирается спиной в дверь, привыкая к сумраку помещения. Он кожей чувствует, как по нему медленно ползет взгляд Джебома, постепенно поднимаясь вверх, чтобы наконец встретиться с чужими глазами. Лёгкая усмешка появляется на губах Лима (успел что-то заметить?) и он делает шаг навстречу. Тянет к себе за рубашку, сокращая расстояние, но дальше не заходит — никогда не атакует первым. Джексон машинально облизывает пересохшие губы и наконец целует. Он успевает отметить вкус коньяка (его собственный?) и мятной жвачки, пытающейся заглушить запах никотина. В голове даже появилась мысль поругаться на то, что Лим снова начал курить, но ее вытеснила тягучая пустота, стоило чужим рукам очутиться на бедрах. Джексону пришлось ненадолго прервать поцелуй — он захлебывался, воздуха катастрофически не хватало. И все же он прижимался ещё сильнее, цеплялся пальцами за плечи, утыкался носом в шею и втягивал в себя аромат кожи, желая наконец снова ощутить ее на вкус. Джебом знал все, о чем в такие моменты думал его любовник. Он понимал все его чувства — в такие моменты Джексон, даже оставаясь в одежде, был абсолютно нагим. Им руководили не страсть и желание обладать, а отчаянная просьба позволить ему почувствовать себя любимым и ценным. Разрешить себе сбросить груз ответственности и позволить другому человеку хоть ненадолго взять верх. Наверное, Джебом понимал Джексона даже лучше, чем он сам — Ван никогда не признал бы в себе эти желания. Лим вдруг почувствовал лёгкую боль — Джексон снова забылся и слишком сильно сжал ладони, и даже через футболку его короткие ногти ощутимо впивались в кожу. Джебом положил руки ему на плечи и слегка оттолкнул, безмолвно укоряя мужчину за несдержанность. Тот ответил пристыженным взглядом, подернутым пьяной пеленой, и оставил нежный поцелуй на чужой щеке. В нем было больше «прости», чем когда-либо звучало между ними, и Джебом снова вернул Джексона в свои объятия, расположив одну руку у него на загривке. Джексон был нетерпелив даже в отношении их с Джебомом совместных ночей, поэтому все границы устанавливал только Лим. Он обладал полным правом разрешать и запрещать, начинать и останавливать. Но даже здесь они сохраняли болезненное равновесие — самый первый шаг должен был сделать именно Джексон. Ван обожал рваные, короткие поцелуи — он хотел исследовать каждый участок кожи, скользил губами по острым скулам, обводил языком линию челюсти, щекотал дыханием шею. Его руки хаотично блуждали по телу и врывались под футболку. Мужчина сместил их на пояс и потянулся к ремню брюк, когда Джебом внезапно перехватил его запястья, одним этим движением заставляя остановиться. Их лица так и остались в паре сантиметров друг от друга. Лим рассматривал Джексона, чуть дыша в его сомкнутые в ожидании губы. Вдруг он провел по ним языком, заставляя Вана открыть рот и податься вперёд всем телом, изнывая от желания. Но Джебом не собирался торопиться: он целовался тягуче-сладко и сводил с ума своей медлительностью. Лим отпустил наконец запястья Джексона и вернул руки ему на талию, прижимая к себе как можно ближе. Тесный контакт отозвался возбуждением в обоих, и Ван несколько раз двинул бедрами, желая продолжить, но Джебом сделал пару шагов вперёд, проталкивая любовника к стене, и прижал к ней спиной, держа руки у него на поясе. — Чем я так провинился? — хрипло прошептал Джексон, увернувшись от очередного поцелуя. — Ты слишком торопишься, а я слишком долго тебя ждал в этот раз, — в знак того, что больше объяснений не будет, Джебом прикусил чужую губу. «Я тебя ждал», — отозвалось эхом в голове у Джексона. От этих слов в груди что-то щемило по-новому. Он всегда боялся быть надоедливым или скучным. Боялся, что всего, что он из себя представляет, будет недостаточно. Любовь надо заслужить — вот первое его правило, и он из кожи вот лез, чтобы Джебом не утратил к нему интерес. После этих слов Ван слегка потерялся в собственных мыслях и перестал пытаться перехватить инициативу. Это послужило Джебому знаком того, что следует переходить к следующей стадии. Он отстранился от Джексона и, вручив ему в руки быстро снятую футболку, отправился в спальню. Тот медленно поплелся следом, еле переставляя ватные ноги. Лим уже ждал его, раскинувшись на подушках и глубоко дыша, пытаясь восстановить дыхание и слегка снять возбуждение. — Прежде чем подойти, разденься, — скомандовал он, как только Джексон переступил порог комнаты. Мужчина молча повиновался, и стал одну за другой расстёгивать пуговицы рубашки неслушающимися пальцами. Он старался не прерывать зрительный контакт, но смотреть на Джебома — такого красивого — было невыносимо тяжело. — Давай я тебе помогу, — Лим поднялся на кровати и начал расстёгивать нижние пуговицы и ремень брюк. Теперь и ему не хватало терпения. Когда с одеждой было покончено, Джебом увлек Джексона за собой и наконец улыбнулся ему, когда тот навис сверху. — Сегодня — можно. Ван не понимал, что вдруг стало причиной таких перемен в его любовнике. Он был потрясен второй раз за эту ночь. Раньше Джебом не доверял настолько, чтобы отдать инициативу в его руки. Раньше это было несбыточной мечтой, теперь — слишком пугающей реальностью. Джексон боялся облажаться и утратить так долго зарабатываемое им расположение. Опьянение уже давно сошло на нет, теперь голова была предельно чиста, и в ней была только одна мысль — «Джебом». Этой ночью Джексон впервые играл по чужим правилам: он сам сдерживал себя, сам осаждал, когда снова начинал торопиться. И слушал. Много-много слушал. Он пытался прочувствовать, как отзывается Лим на каждое движение, на каждый поцелуй или укус. И он впервые понял — какое невероятное удовольствие не только пользоваться и брать, но заботиться, отдавать ласку самому. Ближе к рассвету у Джексона уже не осталось никаких сил — стоило ему прикрыть глаза, как он отключился, хотя раньше не мог даже представить, что когда-нибудь позволит себе остаться у своего любовника — слишком высок был риск сгореть со стыда.

***

Ван проснулся от того, что сквозь распахнутые шторы в комнату светило яркое зенитное солнце. В форточку привычно задувал сквозняк, и место рядом было такое же холодное, как и гуляющий вокруг ветер. Прокрутив в голове все события вчерашнего вечера, Джексон осознал, что находится далеко не в своей родной кровати, и что его, должно быть, ждёт серьезный разговор. Глупый. Он встал с кровати и поднял первую попавшуюся на глаза одежду. Собственная нагота впервые смущала так сильно. Очень хотелось в душ, чтобы смыть с себя всю грязь, которая, казалось, впиталась в кожу. Жалкий. Джексон взглянул на себя в зеркало — по всему телу укором розовели отметины, напоминающие о вчерашней ночи. Слабый. — Доброе утро, Сыни. Ты так сладко спал, что я посчитал преступлением тебя будить, — Джебом сидел в кресле и читал книгу. Он… Улыбался Джексону. Трусливый. — Там как раз завтрак готов. Останешься? Счастливый.