Картина маслом

Хочется рисовать маслом по грубому кобальтового цвета холсту. Каждым, широким мазком нанося яркий, светлый цвет, на тусклый матовый фон. Насыщенно нанося салатовый и страстно оранжевый, агрессивно добавляя алый и, тонко прорисовывая черные и белые жилы. Вкладывая безумие фиолетового и эксцентризм малинового цвета, насыщая картины нежностью голубого, расписывая свои чувства, свое настроение. Нет. Не теперешнего настроения, а того, что было. Тех чувств, которые будоражили кровь, заставляя ее кипеть, как ртуть. А сейчас темный, практически черный цвет отсутствия всего. Ночь. Каждое прикосновение приносит боль, нещадную, острую, как по оголенным нервам смычком. Тишина. Ничего не хочу. Только слушать ее, обволакивающую, затягивающую в пучину безумия, заставляя захлебнуться в этой тягучей и бездонной тьме. Звонок. Как колокол в предрассветных сумерках, нарушающий мирный устой зарождающегося дня. Неспешно тянусь к телефону, заранее знаю, кто мне может сейчас звонить. - Привет, Котя, как ты? Кровь уходит из тела, оставляя пустыми капилляры и вены. Приливает к сосредоточению чувств, наполняет сердце единой бурной волной. А оно, не вынеся потока, захлебывается, выплескивая обратно багровую жидкость… и тем же цветом новый мазок на холсте.   Он ждет. Я слышу его дыхание. Хочется орать во весь голос, чтобы заткнуть это тихое сопение, стук крови в своих висках, чтобы на миг после крика наступила гробовая тишина. - Привет. - С трудом выговариваю звуки, выдавливая слово тихим голосом. Я еще не умер. Внутри все дрожит. И эта вибрация переносится на холст дрогнувшей рукой, тонкая кривая линия кардиограммы, моей стенокардии. - Что делаешь? Это уже музыка, уже слышится Бах, с его Фугой и Токкатой. Первые аккорды – отрывистые, громкие, как тупым лезвием по воспаленным венам. - Рисую. - Правда? Нет! Я лгу тебе, я тебе изменяю с батальоном грязных, немытых солдат, ворвавшихся в мою одинокую спальню, и заставляющих меня стонать от неконтролируемого оргазма! - Да. - Почему тебя нет? Почему не звонишь? Музыка Баха начинает быстрый бег. Отчетливо отстукивая ритмичный град его слов. - Я не в настроении говорить. Нараспев. По-другому - никак. Еще пару мазков. Темных. Пауза. Долгожданная тишина. - Котя… Ноющий, режущий голос. По-новой смычок играет по моим оголенным, натянутым до предела нервам. - Давай расстанемся? Тишина. Словно завис компьютер. И ни три педали, ни мышка не движется по монитору. - Иди ты… И снова безумная симфония слов, которые я заранее знаю. Черная, нет, грязно-коричневая краска. По всей картине. Это я такой… Отрубается слух, отрубается мозг. Только глаза. Перед ними уже не видно темного кобальтового неба. Краски, размазанные на палитре, выдавленные из тюбика, вживую. Перед глазами сюрреализм. Маслом. Грубо. Мелодия гаснет в пестроте твоих слов, стонов, криков. - Дорогой, я ведь просил тебя: без скандалов. И снова лавина звуков. Дьявольская трель, сыгранная на моих нервах и жилах. - Счастливо тебе, мой хороший, сил моих больше нет. Касание пальца всего по одной кнопке. И снова тишина. Темно синяя, кобальтовая темнота за окном. Тонкий обод новорожденного месяца. Пальцы, выпачканные в краске, и от нее следы на висках. Кровь, отлившая от кожи, вернулась с новой силой. Пульс едва-едва. Просто прикрыть глаза. К черту все. Музыку, которая не радует меня, холст испачканный безумием человека, который не может сказать и слова… потому, что устал. Но музыка – вечна, а картина останется. Я спрячу ее в глубину своего сердца и усну. Ночь обнимет меня своими нежными руками, нашепчет ветром мелодию флейты. И я засыпаю. Завтра новый день. И возможно, новая жизнь. И уже новый холст. А маслом ли я его буду рисовать или пастелью – еще не знаю.