Урок рисования

      Взгляд Курамы был красноречивее всяких слов, и Хиеи, покривившись, всё же поднял опрокинутое мусорное ведёрко, бросил в него выпавшие комочки клетчатой бумаги. Мимолётно он подумал, что Курама специально поставил ведёрко прямо под окном, чтобы гость угодил в него ногой, а затем был вынужден убирать последствия своего вторжения, даже не слыша едкого хихиканья, но чётко понимая, что своим неуклюжим повиновением развлекает хозяина комнаты. В очередной раз он был готов разочароваться в короле воров, который променял силу и славу на человеческую жизнь и теперь убивает скуку мелкими пакостями вместо того, чтобы каждый новый день совершать ограбление века, превосходя собственное коварство от раза к разу. Использование столь блестящего ума для выдумки безобидных шалостей — бесстыжая трата ценного ресурса.       Дождь тихо шуршал где-то за окном, ничто не побеспокоило бы дремоту Хиеи, если бы он не почувствовал, что в его сторону пристально смотрят. Внимательный взгляд зелёных глаз направлен как будто сквозь него, или рядом, по касательной, изучающий, почти испытывающий, никакого зрительного контакта, будто Курама смотрел не на кого-то, а на что-то. Затем он обратился к альбому на своих коленях, сделал пару штрихов простым карандашом и продолжил смотреть.       — Что ты делаешь?       Глаза наконец сфокусировались на его лице, Хиеи тихо выдохнул.       — Ничего особенного, — Курама легко хлопнул ладонью по альбому. — Просто домашнее задание по рисованию.       — Очередная человеческая ерунда.       — Вовсе нет, ёкаям чувство прекрасного не чуждо, и думаю, тебе это известно. Отчасти могу понять, почему ты так думаешь: живопись в макаи не так широко распространена, но зато прикладное искусство, сказания и музыка очень даже. Я до сих пор почти наизусть помню как минимум полторы сотни разных песен. Правда, большая часть их них довольно… — Курама задумчиво постучал карандашом по подбородку, подбирая подходящее слово, — непристойные, но такие мелочи никогда не смутят настоящего ценителя искусства.       — Почему я не удивлён?       — Если ты не удивлён, значит что-то всё же понимаешь, — неясная улыбка — добрая, снисходительная, покровительственная, может быть, всё сразу.       — Но то, что делаешь сейчас ты, не понимаю. Суть ведь в том, чтобы нарисовать точную копию вещи, так? Это не имеет смысла, у людей есть аппараты для того, чтобы делать быстрые и точные картинки, — Хиеи кивком указал в сторону книжной полки, на которой стояли фоторамки.       Курама коротко рассмеялся, альбом чуть было не соскользнул с его коленей.       — Какое утилитарное мышление. Отчасти ты прав, но порой в точном изображении нет необходимости, более того, оно может помешать восприятию.       Лицо Хиеи стало напряженным, как и всякий раз, когда он чувствовал, что его пытаются запутать, и Курама, намеренно или нет, явно шёл к этому. Игривое желание загрузить мозг Хие до предела и посмотреть, что из этого выйдет, боролось в нём с альтруистичной тягой помочь разобраться. Курама мог быть хорошим учителем, но только тогда, когда сам этого хотел. Он продолжил объяснение лишь после того, как определил, какая сторона одержала верх.       — Порой неточное изображение может дать увидеть не столько саму вещь, сколько её суть.       Стало яснее, но не намного. Единственное, что Хиеи точно понял, так это то, что Курама как обычно решил не выбирать ни одну из крайностей, а замучить его компромиссами.       — Очень отдалённо это похоже на духовную чувствительность. Вот вопрос: как ты определишь характер, настроение и уровень враждебности существа, по внешнему виду или по его духовной энергии?       — И то и другое.       Курама приподнял брови в безмолвном предложении пойти немного дальше.       — Скорее второе, чем первое. Но ки можно контролировать, как и внешний вид.       — Конечно, — Курама прикрыл глаза, удовлетворенный ответом. — Я просто привёл тебе более-менее понятный пример. При всём уважении, мне не кажется, что ты готов вести серьёзный разговор о противоборстве реализма и абстракции.       — Ты никогда не пробовал выкинуть лишние слова из своей речи? — проворчал Хиеи, но Кураму такая реакция, казалось, только порадовала.       — Я же сказал, что ты уже понимаешь, о чём речь. В неточном рисунке можно упростить или вовсе не отражать ненужные или невыразительные детали, а более интересные гипертрофировать — сильно выделить. Неточный рисунок — как отпечаток энергии, может быть нечётким, но у него всегда есть индивидуальные черты, в которых угадывается владелец ки и его состояние.       — И человеческих детей учат этому — видеть неточную суть вещей?       — Можно сказать и так.       Некоторое время они молчали, Курама вернулся к своему занятию, изредка бросая взгляд в сторону окна, под которым сидел Хиеи. Он то склонял голову на бок, то щурился, то вытягивал шею, что-то высматривая.       — Это всё ещё звучит как бесполезная трата времени, — выплюнул Хиеи и отвернулся, встретившись со своим вытянутым отражением на хромированной стенке мусорной урны.       — Как угодно, но, в конце концов, это довольно интересное упражнение и для ума, и для рук, — услышав сухую усмешку, Курама расценил её как просьбу раскрыть мысль. — Увидеть суть вещи — половина дела. Другая половина — изобразить эту суть на бумаге так, чтобы другим людям был понятен мой взгляд.       — Проще всего сказать о своём взгляде напрямую.       — Логично, но от этого теряется всё очарование. Это как секрет, маленькая головоломка — автор оставляет подсказки, а зритель пытается их расшифровать.       — И что эта расшифровка даёт?       — Чувство глубокого морального удовлетворения, — с готовностью сказал Курама. Хиеи хотелось бы, чтобы это была шутка. — На самом деле это и правда занимательно. Например, сейчас я рисую что-то очень простое — прямые линии, чтобы очертить форму. Строгое — жёсткие углы здесь и тут.       В подтверждении своих слов он опустил взгляд к альбому и принялся уточнять какие-то линии более уверенными штрихами.       — Неприметное — об этом говорит тёмный цвет. Прочное и надёжное — кое-где можно добавить что-то похожее на стальной блеск. Это то, что видно на первый взгляд, но если заглянуть внутрь, можно заметить, что там много всякого, в том числе и что-то мягкое.       «Я не мягкий», — хотел возмутиться Хиеи, но остановил слова, когда они уже готовы были вырваться из приоткрытого рта. Курама не говорил, что рисует его. Это было бы по меньшей мере глупо. Может быть, немного приятно, но всё же глупо.       — Вопросы? — конечно же, Курама заметил, что что-то осталось невысказанным.       — Как ты собираешься изобразить эту мягкость, если она внутри?       — Хороший вопрос. Поскольку то, что я рисую, полностью тёмное, намёком может послужить светлый акцент.       На секунду Хиеи стало не по себе, он нахмурился, пряча нижнюю половину лица в белизне шарфа.       — Хочешь посмотреть, что получилось?       Со странным беспокойством Хиеи поднялся с пола. После всего ему действительно хотелось взглянуть на плоды физических и умственных трудов Курамы, хоть и не ясно, к чему себя приготовить. Он мог думать только о том, что рисунок будет либо неприлично красив, либо безобразен настолько, что останется только удавиться смехом — в конце концов, не мог Курама быть хорош абсолютно во всём. Однако он ошибся — как и раньше, Курама продолжал изводить его неожиданными компромиссами.       Рисунок был обычным, именно таким, каким Курама его описывал. Простое, строгое, неприметное, надёжное — Хиеи несколько раз моргнул, пытаясь удостовериться в том, что он видит именно то, что видит, а затем посмотрел туда, где сидел минуту назад: место под окном. Рядом с тёмным мусорным ведёрком. Он вытянул шею, чтобы заглянуть внутрь, скомканные тетрадные листы — белый акцент — на месте.       Они без слов переглянулись, это был один из тех случаев, когда Хиеи чувствовал себя непонятно — в равной степени приятно удивлённым и разочарованным до лёгкой горечи.       — Попробуешь?       Всё так же молча Хиеи взял у Курамы карандаш, перевернул страницу альбома, а затем преувеличенно сосредоточенно пялился на компаньона так долго, как мог. Его акт творения был в разы короче — размашистый росчерк, а затем движение по кругу.       — Это ты, — сумрачно сказал он, потягивая альбом и карандаш обратно. — Вернее, твоя внутренняя суть.       Курама прыснул со смеху — весь лист заполняла большая тёмная каракуля, похожая на комок пыли или волос.       — Запутанный, да?       Хиеи кивнул.       — Надеюсь, ты получил моральное удовлетворение от разгадывания моей загадки.       — Несомненно. Я сохраню это, ты не против?       Под оторопелый взгляд товарища, довольный Курама осторожно вырвал лист со своим портретом и уложил в ящик стола, а затем, уже гораздо небрежнее, вырвал и тот лист, на котором была изображена мусорка, скомкал бумагу и точным броском отправил её прямо в саму урну.       — Садись, — он указал на место перед собой и улыбнулся так странно, одновременно светло и коварно, одновременно сладко и ядовито. — Теперь я нарисую тебя.       На этом Хиеи запутался окончательно.